Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль

А как интересно участники дебатов рассказывали о собственном образовании! Хотя кандидаты болтались на виду у избирателей со времен голопопого детства, каждый из них попытался хоть чуть-чуть да завысить свой образовательный уровень. Например, Шелушилка заявил, что, мол, недоучился на вечернем отделении одного третьесортного университета, но самостоятельно прошел всю программу высшей школы, занимаясь по конспектам лекций.

Их рассказы об общественной деятельности были не менее феерическими. Сват «вкладывался в развитие образования на родине» — преподнес младшей и средней школе по фисгармонии, а Шелушилка «не жалел средств на поддержку талантливой молодежи» — за полмесяца до того выделил небольшие стипендии выходцам из этих мест, обучавшимся в Сеуле. Забота Кооператора «о благе табачников, которые составляли больше половины населения волости», по сути, ограничилась организацией попойки под вывеской «конференции по проблемам производства» или чего-то там еще. А работа Новой Деревни «по созданию образа идеального сельского лидера и знаменосца молодежного движения, знаменитого на всю Северную Кёнсан» свелась к проведению фестиваля 4-H и собрания для учреждения волостного отделения молодежного форума.

Но вообще-то первые дебаты прошли сносно. Вторые состоялись на рыночной площади. Вот это было поистине страшное побоище! За два дня до выборов кандидаты окончательно потеряли самообладание. С глазами, налитыми кровью от длительного эмоционального перенапряжения и усталости, они взрывались по ничтожнейшим поводам.

В их несвязных речах неумеренное бахвальство перемежалось с внезапными личными нападками.

— Эй вы, дедули, нечего тут околачиваться в надежде на халявную выпивку! Закончили со своими делами — так расходитесь по домам! Сейчас как пну эту вашу проклятую бадейку! — таким вот непотребным образом орал на избирателей Сват, который пребывал в искреннем заблуждении, будто лишь он обладал правом пользоваться деньгами, и бесился из-за того, что Шелушилка и Кооператор так же сорили своими.

— Берите и мыло, и полотенца, пока дают. И макколи [19] пейте. Только правильно голосуйте, — так Кооператор пытался смягчить слова Свата.

— Негоже выбалтывать секреты родственников, — изрек Новая Деревня и тут же выболтал все про любовниц и любовные похождения Шелушилки, заставив свернуться в трубочку уши членов клана, присутствовавших при этом.

— Жалкий импотент, — когда с этими словами Шелушилка плюнул в Новую Деревню из-под помоста, избирателям осталось лишь закрыть глаза.

Потом Кооператор перечислил по очереди все грехи, совершенные Сватом тридцать лет назад во время земельной реформы.

— А ты, мерзавец, торговал наркотой! — орал громовым голосом из-под трибуны Сват. Это было то еще зрелище… Он устроил шум, беззастенчиво повторив расхожие слухи, будто Кооператор и его братья умудрились так быстро заработать себе на безбедное житье потому, что в глухомани, помимо табака, выращивали опиумный мак.

В продолжение распрей кандидаты, покончив с речами, принялись хватать друг друга за грудки, и избирателям пришлось растаскивать их в разные стороны.

Всякому разному, что еще рассказывали о публичных дебатах, несть числа. Однако я не намерен долее очернять кандидатов. Потому что — за исключением Кооператора, который впоследствии стал главой правления некоего регионального кооператива и, отбыв трехлетний срок за подделку отчетов и хищения, больше не появлялся на улицах села, — все эти влиятельные люди по-прежнему пользуются среди односельчан почетом и уважением.

И все-таки упомяну вкратце кое-что еще. Один интеллигентик, который из-за срочных дел не смог присутствовать на дебатах, обратился за подробностями к ходившему на них другу. Друг в ответ с презрением сказал:

— Это не кандидаты в Объединительное собрание, а какое-то сборище придурков!

И интеллигентик с ходу перевел:

— Паноптикум идиотикусов…

Как бы то ни было, дни шли, и наконец настал день голосования. Все кандидаты, кроме Новой Деревни, не находили себе места, утратив присутствие духа. Поняв, что потратили на потенциально гиблое дело по нескольку миллионов вон да по месяцу морально-физических усилий, они впечатлились тем, что натворили. Даже кое-как сохранявший присутствие духа Кооператор был готов кланяться хоть дворовому псу, будь у того право голоса.

К четырем вечера, быстрее, чем предполагалось, голосование сошло на нет. Но из-за упертости кандидатов, ожидавших последнего-препоследнего избирателя, к подсчету голосов приступили только после пяти.

Наперекор ожиданиям большинства односельчан — но на самом деле вполне закономерно — с самого начала гонку возглавлял Кооператор, а вслед за ним телепались Шелушилка и Сват. Многие члены нашего клана, разочарованные омерзительными ссорами между родственниками, воздержались от голосования или отдали свои голоса кандидатам из чужих семей, а кроме того, оправдала себя тактика Кооператора по оттягиванию голосов у Свата. Сват и Шелушилка так и не смогли приблизиться к лидеру — со временем разрыв между ними и Кооператором только увеличился.

Когда в девять часов Кооператор, сочтя, что опасность изменения расклада миновала, поискал глазами своего главного соперника, который вроде бы собирался до самого конца следить на участке за ситуацией, оказалось, что Шелушилки уже и след простыл. В общем, соперник, в разочаровании и гневе, уже хлебал из пиалы макколи в ближайшем баре. Шелушилка, винивший в своем позорном проигрыше родственничка — Новую Деревню, планировал надраться и выместить на том свою злость.

Кооператор и правда был хорошим политиком. Не увидев главного соперника, он поискал остальных. Но они ушли еще раньше Шелушилки. Новая Деревня-то знал, что сделал, поэтому показался на участке только раз, ранним вечером, да и Сват, за полчаса до конца поняв, что у него нет никаких шансов, отправился на поиски поганцев из своего предвыборного штаба, которые до прошлого вечера обещали ему убедительную победу. «Плакали мои денежки, мои родненькие семь миллионов двести тысяч вон…»

Но Кооператор не сдался и еще раз огляделся вокруг. Он планировал разыграть одну мизансцену. И тут увидел хозяйку шелушилки, которая рыдала так, словно оплакивала покойника. Он бросился к охваченной горем женщине. Да вдруг стушевался. В запланированной мизансцене он должен был крепко обнять соперника и искренне приободрить. Он частенько смотрел по телевизору трансляции боксерских матчей и знал, как победитель должен вести себя с побежденным, будь это хоть простейший бой из четырех раундов. Но перед ним стояла чужая женщина — не мог же он обнять ее!

Делать нечего, наш победитель, решив по зрелом размышлении ограничиться словами, участливо сказал жене соперника:

— Ой-ой-ой, как у вас сильно глаза опухли! Приложили бы холодный компрессик…

ВЫ ПОМНИТЕ «НАЗАРЕТ»?

Мы выпивали в ночном поезде, как вдруг учитель Ким обратился к сидевшему рядом мужчине с этим вопросом. Мы с учителем Кимом, моим коллегой по школе, пользуясь тем, что наступили каникулы, объезжали разбросанные по разным местам памятники старины, а тот мужчина в ночном поезде случайно оказался нашим попутчиком.

— Назарей, назарет — не знаю, что это?

Реакция мужчины на вопрос явно взволнованного учителя Кима была какой-то слишком уж бесстрастной.

— Нет, думаю, знаете. Я уже спрашивал об этом, когда мы откупоривали первую бутылку, и вы, приятель, ответили отрицательно. Тогда я замял тему, потому что с момента нашей встречи прошло совсем мало времени, а вы сразу отвернулись — похоже, были рассержены. Неужели правда не помните? Не помните «Назарет» и ту зиму?

Когда учитель Ким назвал того мужчину приятелем, я вздрогнул от неожиданности, хотя уже успел набраться. Обращение это само по себе не из грубых, но прозвучало оно странно воинственно: все-таки мужчина был старше нас лет на десять, не меньше. Намекавшие на вспыльчивый характер густые брови и высокая переносица давали веский повод для беспокойства. Однако мужчина, будучи, похоже, равнодушен к пустячным условностям, только переспросил по-прежнему бесстрастным голосом: