Филипп Джиан - Трения
— Его песенка спета, — заключил Борис после беглого осмотра.
Пока Венсан одевался в соседней комнате, Борис объяснил мне, что печень у него практически разложилась, причем началось это не вчера.
— А ты не хочешь поучаствовать в покупке «Турбо Скайлейн»? — предложил он, когда Венсан вышел к нам, с грехом пополам застегивая рубашку. — Я беру на себя парашюты.
— Не знаю. Подумаю, — отвечал я.
— Тебе разве не хочется стать легким как воздух? Испытать ощущение невесомости? Сбросить с себя тяжесть этой хреновой жизни? Чего тут думать!
На обратном пути я остановился на заправке и подвел Венсана к кофейному автомату.
— Плевать я хотел на то, что он там плетет. Хрень какая‑то, — бормотал он.
Я молча кивнул. В тот момент я бы дорого дал, чтобы оказаться в маленьком самолетике — хотя лучше бы это был планер — на высоте двадцати тысяч футов над землей. Пусть даже с таким пилотом‑любителем, как Борис.
Едва войдя в квартиру, Венсан снова плюхнулся в кресло перед телевизором и включил тот же канал. На сей раз за круглым столом обсуждалась проблема безбрачия священников.
— Интересно? — спросил я.
— Расслабляет, — буркнул он. — Не могу смотреть ничего другого. Тут хоть думать не надо.
— А о ней ты думаешь?
— Только о ней и думаю. Вообще‑то говоря, это мало что меняет.
Я стоял напротив и изучал его. Надо было немедленно принимать какое‑то решение. И я принял.
*
Два дня спустя — мне понадобился целый день, чтобы раздобыть пушку, и еще один, чтобы по телефону утрясти все детали с девицей из агентства, которая, как улитка в траве, запуталась в картотеке, — мы с Венсаном приехали вдвоем в уютный домик на берегу озера. Все было готово к заключительному раунду.
Озеро подступало вплотную к нашей веранде, а ближайшее жилье пряталось далеко за деревьями, в чаще леса.
Выгрузив чемоданы и рыболовные снасти, мы проветрили дом и отправились в ближайший супермаркет за провиантом.
Было одиннадцать утра, но Венсан уже принялся стонать. Он был не в состоянии ответить ничего вразумительного, когда я предлагал выбрать консервы и замороженную еду для микроволновки. Он сложился вдвое и почти лег в тележку.
В отделе спиртного он распрямился и взгляд его просветлел. Я взял несколько ящиков пива. Он тем временем рассматривал бутылки с виски, взвешивал их в руке. Потом вопросительно взглянул на меня. Я сказал, чтобы он не стеснялся и брал сколько хочет, плачу я. Я даже почувствовал себя примерным сыном. Стояло жаркое утро, немного пахло тиной и сильно — хвоей. Я дал ему возможность спокойно выпить, а сам стал укладывать продукты на заднее сиденье, раскаленное от солнца. Именно это я называл «быть примерным сыном».
Отказавшись проглотить хоть что‑нибудь из еды, он завалился спать до вечера.
Часок я почитал: рукопись одной дамы, которую Коринна и Сандра непременно хотели издать. В принципе, я тоже был не против, хотя не видел особого смысла в том, чтобы из романа делать головоломку, но Коринна и Сандра лучше меня разбирались в литературе. Потом я пошел купаться.
Венсан все спал, и я поехал на другой берег озера навестить Кароль и Ришара. До них было километра три по сельской дороге, которая вилась между высоченными соснами в косых лучах солнца, клубящихся легкой пылью.
— А я как раз поселился на той стороне, — показал я, подняв Лили на плечи. — Вон там, точнехонько напротив. И если мы вооружимся биноклями, то сможем помахать друг другу рукой.
Я с грехом пополам объяснил, что я там делаю. Сказал, что Венсану нужно оклематься. Что нам с ним надо поговорить.
— А надолго вы? — спросила Кароль.
— Понятия не имею. Он не в лучшей форме, это все, что я могу тебе сказать.
— Ну ладно, — заметил Ришар. — Где нас найти, ты знаешь. Надумаешь развеяться — заезжай.
Прежде чем уехать, я покатал Лили на лодке. Я хорошо помнил, как трудно было разговаривать нам с отцом, каких неимоверных усилий это стоило, и постарался объяснить Лили ситуацию, чтобы она не думала, будто я ее бросил. Я говорил, что она классно выглядит, что она ужасно хорошенькая, хоть и строит мне рожицы, хоть ей и скучно слушать отца, несущего какие‑то сентиментальные глупости.
Она попросила у меня денег на диски и видеоигры. В обмен на несколько банкнот я получил то, что мне причиталось, то есть бурное выражение любви: она бросилась мне на шею со словами «дорогой папочка», рискуя перевернуть лодку. Впрочем, я все равно остался доволен. Годы шли, и я все на меньшее мог претендовать, хотя сознавать это было несладко.
Воспользовавшись тем, что Ришар поглощен своим любимым занятием — он поливал медом свиные отбивные и любовно раскладывал их на барбекю, — Кароль пошла проводить меня до машины.
— Как ты считаешь, я сильно постарела? — спросила она.
Пять лет назад у нас начинался роман. Он так ничем и не закончился, но сейчас я чувствовал, что Кароль снова питает ко мне какие‑то странные чувства. Я заметил это, когда Ришар стал лысеть и, бросив курить, набрал десять кило.
— Кто тебе сказал, что ты постарела? — сказал я.
— Не знаю. Просто спросила.
— Ты хочешь знать, как ты выглядишь?
— Ну конечно, а что еще? О чем еще я могу спрашивать, по‑твоему?
Последнее время, разговаривая со мной, она быстро теряла терпение. Не то чтобы это было очень заметно, но, когда она со мной говорила, лицо ее напрягалось, она или начинала что‑нибудь теребить, или смотрела на свои ноги, точно обращалась не ко мне, а к ним.
Найти себе любовника на улице у нее не хватало духу, выходить из положения самой — тоже, так что выбор ее пал на меня. Я был самым легким решением проблемы. Идеальный экземпляр, который играл в дротики с мужем, не был женат и с которым когда‑то уже что‑то намечалось. Мечта, а не любовник.
Я ничего особенного к ней не питал. Не просыпался по ночам, думая о ней. А она как раз хотела, чтобы просыпался. Только для чего?
Я сел за руль, заверив ее, что выглядит она отлично и что через пару часов должен быть превосходный закат, если только над озером не поднимется туман.
Я видел в зеркало, как она уплывает вдаль, стоя посреди дороги, уперев руки в бедра, а потом к ней подошел Ришар, обхватил ее сзади и прижался к ней толстым животом.
Вернувшись, я стал готовить ужин. Венсан предложил мне помочь, но сам так и не встал с кресла и продолжал ловить католический канал — или какую‑нибудь передачу про животных, как я ему посоветовал. Он докончил начатую утром бутылку виски и теперь собирался открыть вторую.
— Не оглядывайся на меня. Смелей, — сказал я. — Я‑то знаю, каково это.
Я постарался заставить его хоть что‑нибудь съесть. Потом убрал со стола, поблагодарил судьбу за то, что посудомоечная машина работает, и потащил его на веранду. Темнело.
— Надо бы, что ли, устроить рыбалку, — сказал я. — Подумаем, как это организовать.
Нельзя сказать, чтобы он сильно обрадовался, только покивал.
— Покуда ты еще на ногах стоишь, — продолжал я. — Пока у тебя еще силы есть. Но, судя по твоему виду, их не много.
Вскоре он сполз со стула и шмякнулся на пол.
Я не стал его поднимать.
На следующее утро я предупредил его, что каждый сам стирает свое белье.
*
Больше к этой теме я не возвращался. Потом однажды вечером заметил ему, что он отвратительно выглядит. С тех пор как мы приехали, он ни разу не переоделся, не умылся и даже не причесался. Он был весь грязный, белые следы слюны засохли в уголках губ.
— Жалкий ты тип, — сказал я ему. — Посмотри на себя. Какое счастье, что ты не мой отец.
Вместо ответа он залпом и без передышки опрокинул несколько стаканов виски. Потом попытался встать, чтобы ретироваться, но потерял равновесие и растянулся во весь рост, как стоял.
Я оставил его лежать. Когда он проснулся и пришел ко мне на веранду, я рассматривал купленный револьвер. Я сообщил ему, что звонила мать и что она собирается нас навестить.
— Нет! Только не это, — мрачно проговорил он, держась за косяк.
Я положил револьвер в коробку и закрыл крышку.
— Уж не знаю, как ее остановить, — сказал я.
Было слышно стрекотание кузнечиков, иногда лягушка прыгала в воду, или сухая ветка потрескивала, или птица взлетала. И тут он заплакал, залился пьяными слезами и стал ныть.
Я помог ему добраться до кресла. Полночи я слушал, как он стенает, кашляет, перечисляет все свои несчастья, все унижения, выпавшие на его долю. Я тем временем приготовил наживку для рыб, а потом стал смотреть на отражение луны в озере, надеясь, что он все же не станет дергать меня за рубашку и объяснять, насколько он сам себе противен.
Он стыдился себя и не хотел показываться на людях. Однажды утром я объявил, что не буду больше возить ему спиртное и что, если он хочет, пусть едет со мной и сам себе покупает. Тогда он, ни слова не говоря, весь дрожа, несмотря на жару, влез в машину, лег на заднее сиденье и свернулся калачиком.
![Константин Снайгала - Морковка Семнадцатая [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/210324/210324.jpg)
