Филипп Джиан - Трения
Наконец мать открыла рот — чтобы объявить, что идет обедать.
К счастью, вечером ко мне обещала заглянуть Одиль.
У нее тоже были проблемы. Борис, ее муженек, заложил клинику и выгреб все их сбережения, чтобы купить самолет. Мы обнялись, не произнося ни слова. С неистовой страстью. Чтобы ни о чем не думать.
Потом она посмотрела на свое разорванное белье и глубоко вздохнула.
В два часа ночи она решила вызвать такси, но я предложил отвезти ее.
Одиль рылась в своей сумочке, забыв про меня. Тротуары были почти пустынны, за окном в темноте мелькали улицы.
— Если бы он купил хоть яхту, — вздыхала она. — Ты себе представляешь меня за штурвалом самолета? Можешь вообразить, чтобы я по выходным летала? Нет, он совсем спятил. А твои деньги? Он тебе вернул?
Я сделал неопределенный жест.
— Так я и знала, — нахмурилась Одиль.
С минуту она молчала, глядя в окно.
— Вот уже десять лет, как я собираюсь от него уйти — и что же? Эх, сама виновата: что заслужила, то и получила. Ты ведь тоже так думаешь?
— Нет, Одиль. С чего мне бросать в других камни? Уж во всяком случае, не теперь. Я в себе‑то разобраться не могу. С какой стати я буду осуждать тебя, мою старинную подружку?
— Знаешь, у меня такое чувство, будто я обеими ногами увязла в ведре со смолой.
Она была права.
Несмотря на прекрасное летнее небо, усеянное звездами, прозрачное, как ключевая вода, звонкое, как хрусталь.
Под этим небом находилась квартира моей матери. Я припарковался напротив, сидел и курил сигарету за сигаретой, а потом щелчком отправлял окурки в сторону ее окна. В окне горел свет и двигались тени.
До этого я никогда не интересовался, чем занята моя мать. Когда‑то я раз и навсегда решил не вникать в детали. Я знал, что мать трахается с кем ни попадя, но это были для меня лишь слова. Ни один образ не смущал моего воображения, даже белизна кожи в темноте.
И вдруг все стало иначе. Было ощущение, что тот вечер темнее, чем все остальные. Он был населен видениями. Словно я зашел на любительский порносайт. Мне виделось, как мать хрипло дышит на ковре, а Венсан ритмично двигается у нее за спиной. Только пот со лба вытирал я. Ночь была жаркая, безвоздушная. Мать заперлась от меня на все засовы, и мне надо было собраться с силами, что бы это выдержать.
*
В течение трех недель я молча за ней наблюдал. Венсана я за это время не видел ни разу.
Мать будто надела маску. Замыкаться в себе она умела. Она была наделена природным, глубинным упрямством. Ни разу в жизни не пошла на поводу у событий. Моему отцу она сопротивлялась стоически. Даже когда готова была разрыдаться, рухнуть на кровать от отчаяния и бессилия — все равно ни пяди ему не уступала и не давала слабины до тех пор, пока отец не поворачивался и не уходил. Тогда уже все было иначе. Тогда уже мне, а не отцу, приходилось ее утешать, о мою рубашку она вытирала слезы и сопли. Но при нем всегда держалась железно.
Сейчас она держалась железно со мной. Она была непрошибаема.
Что там происходило на самом деле, я не знал.
Лили уехала отдыхать на озеро, в гости к одной женщине, которая немножко меня доставала, но была столь любезна, что увозила Лили вместе со своими двумя сыновьями, когда на меня обрушивались каникулы. Я ведь был отцом‑одиночкой и пытался сам растить восьмилетнюю дочь — со всеми заморочками, какие к этому прилагаются.
Когда наступало лето, я начинал рвать на себе волосы. Что придумать на эти два месяца? Окажусь ли я на высоте, смогу ли соответствовать ожиданиям Лили — ведь кто знает, что там у нее в голове?
По выходным я ездил ее навещать. Я оставался сидеть с детьми и отпускал Кароль с мужем — его звали Ришар — сплавать на лодке поудить рыбу.
— Да нет же, Лили нисколько нам не в тягость, — уверяла Кароль. — Совсем наоборот, мальчики ужасно рады, что она с нами.
По вечерам, пока Ришар совершал моцион, мы с Кароль наблюдали, как дети играют на берегу, и я, по правде сказать, немного успокаивался. А то меня все мучило чувство вины.
Как‑то утром, видя, что я сижу на террасе в задумчивости, Кароль спросила, чем я расстроен.
— Он даже не докрасил кухню, — ответил я. — И не брился несколько дней.
Я рассказал ей, как накануне вечером заглянул к матери и что там нашел. Атмосфера в квартире была тягостная. Точно там разрослись невидимые джунгли. Мать ходила с каменным лицом. Чтобы заполнить томительные паузы, мы распили на троих полбутылки белого мартини.
— Знаешь, приезжай сюда на несколько дней, — предложила Кароль. — Расслабишься немного. Они там без тебя сами разберутся.
Ришар регулярно ездил в город и обратно, а я никак не мог решиться. Не хотелось усложнять — и без того все было сложно. И потом, меня целиком поглощали приключения матери.
— Мои родители ведь развелись, — продолжала Кароль. — Я тебе не говорила? Слава богу, я не стала влезать в их дела. И твои сами разберутся.
Она предложила пойти искупаться, но я сел в машину и вернулся в город.
Вся эта история действовала мне на нервы. До такой степени, что однажды ночью случилось то, чего не случалось никогда прежде: включилась сигнализация.
Потом я долго лежал на кровати, сердце все еще бешено колотилось. Ободранные веревкой руки горели. Я снова и снова вспоминал, как из машин выскакивали полицейские, а я бежал от них, таща в каждой руке по сумке, затем перемахнул через забор — и чудом сумел скрыться.
Я ходил взад‑вперед по комнате и бил кулаком по ладони.
Как я мог позволить себе отвлечься хоть на миг? Как мог расслабиться в тот момент, когда все современные технологии работали против меня? Я что, сбрендил? Или сам себе враг? Или обманываю себя?
На следующий день я наблюдал, как Лили качается на качелях, сделанных из шины, и думал о том, что жизнь — это такой большой спрут.
*
Однажды мать опоздала в магазин.
Когда она вошла, я поднял голову, и мне вдруг показалось, что передо мной старуха. Это длилось секунду, но я наконец все понял и решил снова с ней поговорить, когда мы ели салат на террасе кафе.
Начал я с того, что взял ее за руку. Потом я эту руку поцеловал. Потом стал умолять не молчать, не держать меня на расстоянии, не относиться ко мне как к врагу, потому что я не могу этого вынести.
— Я же вижу, что у тебя не все ладно. Я хочу помочь тебе, дорогая моя. Чем же еще я, по‑твоему, занимаюсь все эти годы?
— Ты меня попрекаешь?
— Да нет же! Просто ты моя мать, и у тебя проблемы. Если хочешь, решим их вместе. Ведь именно для этого я и существую. Жалко, что ты не поняла этого до сих пор, вот и все.
К трем часам дня мы заказали по пятьдесят шестой чашке кофе. Мать долго не сдавалась. Пришлось воскресить в памяти множество событий нашей давней совместной жизни, напомнить про места, где мы жили, про все хорошее, что с нами случалось. Мы начали вспоминать, смеялись, пересказывали друг другу подробности, кто как их запомнил, и без конца пересаживались за столом вслед за тенью от зонтика.
В последний раз я видел отца в одиннадцать лет. Всю последующую жизнь я провел рядом с матерью. Я напомнил ей, что она никогда не умела долго что‑нибудь от меня скрывать.
— Ты в этом как будто не уверен, — ответила она.
— Конечно не уверен. У каждого свои слабости.
Она смотрела на меня, покачивая головой. Как будто изучала каждую черточку моего лица.
— И все же я делала то, что считала лучшим — для тебя и для себя, — произнесла она наконец.
— Да, только сделать ничего невозможно. Мы об этом, кажется, достаточно говорили. Я живу так, как мне хочется. Перестань думать, что ты в этом виновата. Прошу тебя.
— Но вот только в любви ты не понимаешь ничего. Ты не знаешь, что это такое.
— Кто же тут виноват? Никто. И от меня это тоже не зависит. Что я, по‑твоему, должен делать? Объявление повесить? Что ж, я готов. Действительно готов.
Она снова долго меня разглядывала, потом решилась наконец признаться: Венсан пьет не просыхая.
— Ну, значит, ты меня понимаешь, — ответил я. — Ведь нет никакой гарантии, что попадется хороший человек. Вероятность крайне невелика.
*
Однажды утром я зашел к матери и застал Венсана перед телевизором. Рядом стояла початая бутылка. Он смотрел религиозную передачу.
Я схватил его и поволок в ванную. Он не особо и упирался. Я стащил с него одежду, намылил жидким мылом с тонизирующим эффектом и стал поливать из душа. Потом побрил и одел. Он нес какую‑то невнятицу, но я не обращал внимания.
— Его песенка спета, — заключил Борис после беглого осмотра.
Пока Венсан одевался в соседней комнате, Борис объяснил мне, что печень у него практически разложилась, причем началось это не вчера.
— А ты не хочешь поучаствовать в покупке «Турбо Скайлейн»? — предложил он, когда Венсан вышел к нам, с грехом пополам застегивая рубашку. — Я беру на себя парашюты.
![Константин Снайгала - Морковка Семнадцатая [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/210324/210324.jpg)
