Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)
– Ну, хорошо, – Сара уже не глядела на Митю. – Не хотите делать этого сами. Я не судья. Но тогда дайте нам спокойно работать! Мы – хотим! Так нет же! Визы, угрозы, проверки. Этот ваш человек – Гаврилов. Чем мы ему помешали? Зачем везде – такой абсурд?
– Воля к смерти! – изрек Дитрих, подняв палец. – Россия не хочет жить. Она хочет исчезать навсегда.
– Это слишком громко сказано, – нерешительно возразил Митя. За ревом мотора Дитрих его не услышал.
– У вас за деревней – большая свалка. Прямо над рекой. Каждую весну – снег таять – яды в воду. И люди это пьют. Я объяснять. Они смеются! У нас – глотки луженые. Мы антифриз пьем, лосьон для лица – пьем. Нашел чем пугать – помои! Я говорю: но дети! А они: пускай привыкают! Это – что? Коллективное самоубийство? Секта? Нет, обычная русская душа!
– Или вот Лена, – подхватила Сара. – Ей каждый год нужно заново оформлять инвалидность! Доказывать, что она не вылечилась от своей неизлечимой болезни и не зря получает пособие. Для этого – собирать справки, проходить обследования. И везде надо присутствовать самой. А там ни одного пандуса. Это в учреждении, которое инвалидами занимается! В прошлом году с ней поехал Пол – и его депортировали! Виза-то просроченная! Нам никому нельзя в официальных местах появляться! Что делать? Отправить Настю? Но там нужна мужская сила. Поднимать коляску, поднимать Лену…
– Давайте, я съезжу, – обреченно предложил Митя.
Сара посмотрела на него с сомнением.
– Великая идея! – закричал Дитрих. – Завтра утром приходи!
Вернувшись домой, Митя обнаружил, что на его месте за кухонным столом сидит детдомовец Костя. Мальчик взглянул на него с такой ненавистью, что голодный и продрогший Митя поспешно отказался от ужина и полез на чердак.
Любку отпевали на следующее утро, и, очумевший от бессонной ночи, он почти с радостью побежал в деревню дураков. Лена, внушавшая ему животный ужас, была все-таки не так страшна, как пустой дом, детдомовец в подполе и мертвая психовка.
Но поездка в город отменилась. Ночью кто-то украл у Дитриха, собиравшегося довезти их до райцентра, все четыре колеса. Митя помыкался по коммуне, где всем было явно не до него, и, скрепя сердце, отправился обратно. На свои первые в жизни похороны. Втайне надеясь, что они уже закончились.
Он добрел до деревни как раз в тот момент, когда покойницу выносили из церкви. Спускаясь с крыльца, пьяный Вовка поскользнулся, гроб накренился, мелькнуло голубое платье. Митя, стоявший на ступеньках, с несвойственной ему мгновенной реакцией подставил плечо. Острый угол больно стукнул в ключицу.
Он растерянно обернулся и увидел, что Вовка, упавший в лужу, блаженно улыбается и не спешит подниматься. Вокруг были одни женщины и старухи.
– Похоронить не могут по-человечески, – всхлипнула Евдокия Павловна. – Едва не опрокинули! Эх вы, мужики!
– Я те дома мужика покажу! – нетвердо пообещал Кузьма Палыч. – Довыступаешься!
– Тронули, что ли? – обернулся тракторист Пахомов, державший другой конец гроба.
Митя перехватился поудобнее, и они понесли Любку на погост. Рядом топал по жидкой глине детдомовец Костя. И вскоре Митя был залеплен грязью с головы до ног.
На кладбище ему бросилось в глаза жалкое лицо молодого священника. Мите, всегда сторонившемуся отца Константина, неудержимо захотелось подойти к нему и сказать что-нибудь простое и хорошее. Но, так и не придумал, что.
В город они с Леной поехали только через неделю, когда ослабевший Вовка с огромной шишкой на лбу, кряхтя, вышел на маршрут. Митя уже посадил Лену в салон и судорожно пытался сложить коляску.
– Куда вас несет? – сплюнул Вовка, приоткрыв дверь кабины. – Я б таких, как она, вообще держал за колючей проволокой, чтоб нормальных людей не тошнило.
– А я б таким, как ты, языки вырывал, – неожиданно огрызнулся Митя, и коляска наконец захлопнулась.
В глубине души Митя страшно испугался своих слов. Он был уверен, что Вовка теперь никуда их не повезет и, чего доброго, полезет в драку. Но тот заржал и, похабно осклабившись, спросил:
– Не, ну правда, куда намылились? В загс, что ли?
– Как невеста бросила, так один загс на уме, – звонко отчеканила Лена, глядя в окно.
– Завидуешь, красотка? Тебе-то об этом и мечтать не приходится.
– Да что ты говоришь такое! – возмутился Митя. – Замолчи немедленно!
– А разве я не прав? Да она сама про себя всё знает!
Тут, к счастью, Вовку замутило, и говорить стало невмоготу. Стиснув зубы, он вцепился в руль. До райцентра они доехали в полном молчании.
На автостанции Митя опять томительно долго возился с коляской, Вовка вполголоса матерился, Лена смотрела в окно. Кое-как справившись с неподатливым механизмом, Митя взобрался в салон и неловко взял Лену на руки.
– Я ведь все-таки не мешок с картошкой! – прошипела она.
– Не ненавидь меня, пожалуйста, – беспомощно попросил Митя. – А то я не справлюсь.
– Хватит там сюсюкать, – прикрикнул Вовка. – Я и так из-за вас везде опоздал!
Автобус в город отправлялся через полчаса.
– Хочешь мороженого? – предложил Митя, мучительно не знавший, как заполнить паузу.
– Хочу, – неожиданно просто и даже весело откликнулась Лена, и он облегченно умчался, перепрыгивая через лужи.
Лена, брошенная посреди площади, где разворачивались районные «газели» и областные «икарусы», закусила губу, но, посмотрев на Митю, который, как знак вопроса, заглядывал в ларек, невольно улыбнулась и покатила к нему.
Согнувшись перед низким окошком, за которым скучала невидимая продавщица, Митя сделал важное открытие: часть скованности порождалась их разным положением в пространстве. Он был высок, как жираф, Лена сидела, и всякий раз, когда он обращался к ней, ему приходилось наклоняться, что придавало самой незначительной фразе неловкую нарочитость.
Купив мороженое, он припарковал коляску к тротуару, а сам присел на бордюр. Их глаза оказались на одном уровне. И Митя, почти не смущаясь, стал рассказывать Лене о конкурсе на самый мятый червонец, о золотом зубе начальницы районо, о том, как он испугался деревни Кулебякино и от обиды забыл паспорт, а потом поехал неведомо куда, приняв оклик шофера Вовки за глас судьбы.
Лена смеялась, у Мити горели кончики ушей, и сердце дрожало, как жаворонок в небе. Он всегда страшно волновался, разговаривая с девушками. Даже с архивными мышками у них на кафедре, которые из года в год смиренно грызли не гранит науки, а сухую корочку чужих цитат, и носили шерстяные юбки доисторического покроя.
Подъехал их автобус. Когда Митя с Леной на руках осторожно протискивался через проход к своему месту, маленький мальчик пронзительно, на весь салон, закричал:
– Мама! Лилипутка! Они в цирк выступать едут?
Митя вздрогнул и инстинктивно закрыл Лену собой, будто в нее бросили камень.
– Да ладно тебе, не дергайся, – спокойно сказала она. – Я всю жизнь это слышу. Привыкла.
Она отвернулась к окну, Митя, пережив очередную схватку с коляской, плюхнулся рядом, но разговор распался, и они сидели каждый в своем молчании. Автобус тронулся, зашуршав колесами по асфальту. Тонкие руки придорожной ивы скользнули по стеклу с какой-то обреченной, прощальной лаской.
– Ты в Бога веришь? – внезапно спросила Лена.
– Не знаю.
– А то мне все интересно, зачем мы Ему понадобились? Что Он вообще думал, когда нас создавал?
– Людей? – растерялся Митя.
– Уродов!
– Ты лучше Настю спроси.
– Дура твоя Настя! – рассвирепела Лена. – Она говорит, мы нужны, чтобы вы о нас заботились! Ага! Как о щенках и домашних растениях! Вовремя выгуливали и удобряли! Ладно идиоты, им параллельно. Но я-то все понимаю! Мне-то каково быть фикусом в кадке?
– Но люди ведь не только о домашних животных заботятся, – неуверенно возразил Митя. – Еще и о детях, о стариках. И вообще друг о друге. Что в этом плохого? Мне вот бабушка Серафима, у которой я живу, каждое утро миску ягод приносит. Разве меня это унижает? Только трогает до слез.
– Конечно! Потому что ты сам можешь пойти и эти ягоды собрать! А когда ты затаскиваешь меня в автобус, в который мне никогда в жизни без посторонней помощи не влезть…
– Но ты что-то другое можешь, чего я не могу.
– Чего же?
– Ты – внутренне сильная, а я слабый, безвольный, – с неожиданным вдохновением произнес Митя, который за секунду до этого не знал, что сказать. – Ты бесстрашная, а я всего боюсь. Ты не можешь ходить – физически. Так ведь и я не могу! В экзистенциальном плане. В жизни, вообще.
– Почему?
– Потому что пути не знаю. Куда я иду? А главное – зачем? И вот – топчусь на месте. Во всем сомневаюсь. А время уходит. Мне почти тридцать лет! И я еще ничего не сделал! Ни одного шага.
– Но ты же, например, приехал сюда.
– Так это не я. Все произошло само, случайно!
– А ты не помешал – это тоже уметь надо, – сказала Лена, и Митя с радостью заметил, что они поменялись ролями, и теперь уже она его утешает. – Может, так даже правильней: дать жизни случаться, не навязывать ей свой маршрут. На самом деле нет ничего страшнее людей, которые знают, куда идут, и прут напролом к своей цели. Они жизни не замечают. И легко разрушают ее. И свою, и чужую.
