Джо Мино - Сделай погромче
— Теперь моя мама призрак. Но она была красивая. Правда?
— Да уж, — согласился я.
На фото мама Гретхен смеялась, лишь чуть-чуть приоткрыв рот, и ее смех был слышен так явственно, такой тонкий, мелкий, в конце концов она всегда извинялась, поднося тыльную сторону ладони ко рту, чтобы приглушить свое счастье. Уставившись на фотографию, я чувствовал себя так неловко, так грустно. В комнате почти не было вещей ее мамы, разве что одна или две картинки, думаю, так повелось с тех пор, как она умерла.
— Ты все еще жутко по ней скучаешь? — спросил я.
— Да, — сказала она.
На фотографии мама Гретхен была в длинной белой вуали тончайшего кружева, полностью скрывающей лицо, и ее темные глаза — мягкие тени — увлажнили вуаль слезами. Она выглядела как крошечный прекрасный ангел, вся в белом, она сидела за столом, покрытым белой пластиковой скатертью, кротко позируя на металлическом складном стуле, а за ее спиной, мрачно глядя в пол, стояли отец в темном костюме и мать в бледно-голубом. Мама Гретхен улыбалась в камеру призрачной, сказочной улыбкой, типа той, что теперь можно увидеть на губах Джессики, и ее безукоризненные пальцы тянулись к глазам, чтобы смахнуть крохотные искрящиеся слезы, всегда, всегда, тыльной стороной ладони. Как сказала Гретхен, она была как призрак, потусторонняя, знаете, такая у нее была красота, такая милая, такая драгоценная, что было больно смотреть на нее, зная, что все это так быстротечно. Гретхен совсем не была похожа на маму. Скорее на папу, наверное, невысокого роста и в теле. Я перевел взгляд с фото на Гретхен. В тот момент ее руки и ноги были изрисованы черными чернилами, надписи гласили: «Я политический заключенный», а на лбу прорывались черные необъяснимые угри. И все же в ней было что-то от мамы — может, смех или этот взгляд, а может, беда.
Затем мы отправились в комнату Джессики. На ее белом деревянном комоде, с тех пор как ей исполнилось семь, стояла фотография Джона Денвера в рамке. Чудовищно любительская, но очень смешная. Джон на ней держал гитару и пел. Джессика обожала Джона Денвера. Однажды родители взяли обеих девочек на его концерт. Гретхен никогда ничего о нем не рассказывала, кроме того, что после концерта папа на руках отнес ее в постельку.
Комната Джессики находилась напротив комнаты Гретхен: вся белая и розовая, с фотографиями подруг из команды поддержки, гербариями, плюшевыми мишками и прочим девчачьим барахлом. Комната эта была для сестер большим чертовым яблоком раздора. Поскольку Джессика родилась первой, ей отдали большую комнату. Но дело было не в размерах помещения — огромный дуб поднимался прямо за окном. По стволу этого дуба Джессика ускользала ночью из дома, с тех пор как ей исполнилось пятнадцать.
— Итак? — сказал я.
— Итак, — сказала Гретхен. Она стащила из комода тюбик перламутровой помады и быстро накрасила губы. Гретхен с минуту оглядывалась, раздумывая, а Джон Денвер беспомощно улыбался, и его простое улыбающееся лицо и гитара, и длинные волосы выглядели настолько не к месту, что у Гретхен, показалось, созрел некий план.
— Что ты собираешься делать? — спросил я.
Гретхен быстро вытащила из рамки фотографию Джона Денвера, положила ее на комод лицом вниз и очень осторожно, едва касаясь уголков, засунула в рамку фотографию смеющейся мамы.
— И что теперь? — спросил я.
— Давай покатаем маму, — сказала она, и я кивнул, не зная, что ответить.
Под песню «Испанские бомбы» Клэшей шестеренки мотора неохотно заворочались, и Гретхен наконец удалось завести машину. Она вытащила из сумки фотографию и водрузила ее на панель, и вот на стекле появилось призрачное отражение ее мамы.
— Жутковато немного, — сказал я.
— Можешь не ехать, — возразила она, и я снова кивнул, не говоря ни слова.
Гретхен ткнула ручкой магнитолу и перемотала на «Прямо в ад», прибавляя звуку и трогаясь с места. Магнитола зашипела, потом заглохла. Затем издала жалобный щелкающий звук и низко загудела. Гретхен выключила звук и сказала: «Еб твою мать».
В тишине мы ехали по округе, и я озирался по сторонам. Светило предзакатное солнце, и листья на деревьях начинали терять свою зелень, сдаваясь на милость осени, сквозь них торчали клочки синего неба. Дети играли в футбол на своих лужайках, и то и дело с криком выбегали на улицу.
— Очень по-американски, — рассмеялась Гретхен. — Все они будущие насильники.
Почтальон, насвистывая, развозил почту, колеса его почтовой тележки крутились, но одно как-то вихляло. Мы его знали. У него были короткие седые волосы, и он носил шорты аж до самой зимы. Однажды мы видели, как он курит, сидя на чьем-то крыльце. Как-то несколько недель почтальоном был черный парень, но потом кто-то что-то сказал, и теперь почту развозил этот белый старик, который курит у людей на крыльце. Чертов южный район, подумал я. Гретхен прикурила было сигарету, но замерла, улыбаясь фотографии. Она выбросила зажженную сигарету в окно и стала рассказывать маме о том, что мелькало за стеклами машины.
— Сегодня по-настоящему солнечный день, — сказала она фотографии, — и этот хренов почтальон стоит, облокотившись на чей-то забор.
Спустя какое-то время включилось радио, закрутилась кассета и Момма Касс из the Mamas and the Papas запела Dream a Little Dream of Me.
— Черт, вот это здорово, — сказал я и не мог побороть ощущение, что это голос ее мамы раздается с фотографии, но говорить о таких вещах довольно странно, если только это не происходит с самим тобой и буквально сию секунду.
Как и всегда, мы ездили кругами без всякой цели и вскоре обнаружили, что подъезжаем к дому Стейси Бенсен. У двухэтажки из белого кирпича тормоза завизжали и машина остановилась.
— Что мы здесь делаем? — спросил я.
— Подожди-ка минутку, — сказала Гретхен. — И ты, мам.
Она выпрыгнула из машины, подбежала к садику Стейси Бенсен, взяла двух голубых кроликов, потом эльфа, потом лебедя и снова водрузила их на переднее крыльцо. На этот раз она положила кроликов одного на другого, а эльфа под лебедя, как будто они устроили тут групповуху. Кивнув, позвонила в дверь и побежала к машине, задыхаясь и смеясь.
— Да, чувиха, у тебя точно что-то с головой, — сказал я.
Иногда мы убивали время во Дворце Йогурта, где работала сестра Гретхен Джессика, мы просили дать нам попробовать то одно, то другое, глазея на настоящих покупателей, пока Джесс не выставляла нас вон. Гретхен обычно орала: «Я американка! Я имею право делать все, что мне, черт возьми, нравится!», затем сбивала подставку с соломинками, и, громко крича, мы убегали.
Когда мы вошли, Джесс вздохнула, а затем увидела, что у Гретхен в руках фотография мамы в рамке. Джессика стояла за стойкой в яркорозовом фартуке, розовой блузке и бело-розовом берете Дворца Йогурта и только покачала головой. Она ничего не могла с нами сделать. Она работала там одна до семи, когда приходил Кэффи, тот самый босс, с которым она крутила.
— Какого черта ты делаешь? — спросила Джесс, скрещивая руки на груди.
— Тусуюсь с мамой и Брайаном, — сказала Гретхен, подмигивая.
— Это даже не смешно. Если папа это увидит, он с ума сойдет. Ничего получше вы придумать не можете?
— Нет, совсем ничего, — сказал я.
— Это моя любимая, — Гретхен вручила фотографию сестре. — Разве она не выглядит так, будто рано умрет?
Джессика уставилась на фото, коснулась тонкого стекла и кивнула.
— Да, наверное.
— Взгляни на бабушку с дедушкой. Думаешь, они когда-нибудь выглядели счастливыми?
— Вряд ли. Ух ты, посмотри на ее глаза, — сказала Джессика. — Она так сильно смеется, что плачет.
— У тебя такая же улыбка, — сказала Гретхен, отбирая фотографию. Джессика покраснела, не знаю, может, она хотела сказать что-нибудь милое, но сказала только:
— Ну что, ребята, хотите чего-нибудь поесть?
— Да, — сказал Гретхен. — Я возьму малиновое для мамы и шоколадно-ванильное для себя.
— А ты, Брайан? — спросила Джесс.
— Нет, все круто, — сказал я. — Я не ем мороженое.
Джессика кивнула и стала наполнять два маленьких стаканчика, нажимая на рычаг, пока оба как следует не наполнились.
— Почему бы тебе не устроиться на новую работу, Гретхен? — спросила Джессика. — Вы, ребята, по-моему, чертовски скучаете.
— Я прекрасно провожу время со своей семьей, — ответила Гретхен, окуная ложку в стаканчик с малиновым мороженым.
— Ну и куда вы направляетесь? — спросила Джессика.
— Не знаю. Мы могли бы пойти что-нибудь стырить из магазина.
— Будьте осторожны. Если вас арестуют, вам придется какое-то время посидеть без дела. Папа работает допоздна, а я только в семь освобождаюсь.
— Ладно, — сказала Гретхен. — Слушай, мы тут с Брайаном говорили. Сколько тебе было, когда ты потеряла девственность?
