Алексей Слаповский - Большая книга перемен
Но и больные – не единый мир. Каждый – отдельно.
В этой отдельности тоже ужас.
Люди – не сообщающиеся сосуды.
Лиля вспоминает, как лежала в больнице и в палате появилась молодая женщина. Она никогда ничем не болела. Она не верила, что с ней что-то серьезное. Она яростно и нетерпеливо маялась – ожидая, что вот-вот должно все пройти. Жалела себя. Вспоминала своих мужчин, шумные вечера, наряды, шампанское, автомобили, вспоминала, как ухаживала за собой, упорными упражнениями довела тело свое, любимое, до совершенства, как способна была получить оргазм от одного созерцания самой себя в зеркале, обнаженной (рассказывала: представляю, что меня видит мужчина и меня страшно хочет, потому что нельзя меня, такую, не хотеть, всё, сразу кончаю). Она готова была потратить любые деньги, названивала своим мужчинам, требовала добыть самые новые и дорогие лекарства, соглашалась на пересадку стволовых клеток… И бесконечно рассказывала о своих приключениях, суть которых сводилась к умению доставить себе удовольствие самыми изощренными способами, а цель – быть всегда лучше всех, сексуальней всех, обворожительней всех. Эта женщина не принимала окружающих как своих, относилась к ним брезгливо, твердила, что она тут временно.
Ее действительно выписали – умирать.
Лиля жила иначе. Без ярких внешних событий, целыми днями и неделями могла быть одна. Муж был докукой. Когда по собственной дурацкой вине попал в переплет и угодил в тюрьму, Лиля испытала облегчение. Врать себе не желала: да, облегчение.
Потом встретился отец Даши. Первая и последняя в жизни любовь. Или что-то вроде того. Поняла, как это мучительно, стыдно, неспокойно, нервно. Он оставил в ней Дашу и исчез. Она была ему за это благодарна. За исчезновение.
…Почему Коля сам не догадается зайти?
Почему унижает ее?
Ладно, она нажмет на кнопку.
Лиля нажимает.
Ужасный звук звонка.
Он тут же вбегает, встревоженный.
Лиля показывает глазами на телевизор в сторону упавшего пульта.
Коля торопливо поднимает, выключает.
– Я уже час прошу воды, – выговаривает Лиля сквозь сжатые зубы.
– Извини, не слышал… Я там… Сейчас.
Бежит, приносит воду. На столике есть, но он всегда приносит свежую.
Подносит.
Лиле не хочется пить.
Но он уже приподнимает ей голову.
Это просто насилие.
Подставляет стакан.
Лиля чуть резче, чем надо, двигает головой вперед, зубы лязгают о край стакана.
Он испуганно отдергивает.
Подносит осторожно. Наклоняет.
Но Лиля все равно проливает воду.
– Хватит! Ничего не умеешь! – со злостью шепчет она.
Да, несправедливо. Пусть он разозлится на нее. Пусть возненавидит. Пусть уйдет. Навсегда, совсем.
А потом уйдет и дочь – не выдержит.
И она останется одна.
И умрет.
Ей просто не дают умереть.
Это пытка.
Дайте умереть, я согласна.
В реанимации тоже откачивают людей. Зачем? Это против Бога. Бог назначил умереть, не надо вмешиваться.
Бог.
Надо подумать о Нем и успокоиться.
Это единственное спасительное.
Коля выходит.
Лиля задремывает.
Слышит голоса.
Морщится: зачем? Было почти хорошо – и кто-то пришел. И поневоле прислушиваешься. Не хочешь, а прислушиваешься.
Голоса стали глуше: наверное, Коля закрыл кухонную дверь.
Через некоторое время он тихонько стучит и заглядывает. Тоже вот ведь какая умная деликатность! Зачем стучать? Разве она может крикнуть: «Нет, я не одета!»? Не может. Ее можно застать за каким-то интимным движением (мало ли как ведет себя человек наедине!)? Нет, нельзя: все то же неподвижное тело. Но входить без стука – это как в морг, где некому ответить. Или, скажем мягче, в больничную палату. Врачи ведь не стучат. Они не понимают, что одним этим выводят больных за границу нормальной жизни. Вы не люди, вы тела, которые надо лечить, чтобы как можно быстрее избавиться – или выписать, или в тот же морг. А Коля понимает, но от этого почему-то не легче.
Коля говорит:
– Приехали.
– Кто?
– Валера и Илья.
Ах да. Вчера сказал, спросил, не против ли она. Она сказала: конечно, нет. Зачем сказала? Зачем теперь еще эта мука?
Лиля улыбается:
– Хорошо.
– Они зайдут на минутку?
Боже мой. Странные люди. Думают, что больным приятно видеть здоровых. Только потому, что были когда-то знакомы.
Но надо выдержать.
Неизвестно зачем, но надо.
Лиля опускает ресницы в знак согласия.
Входят незнакомые мужчины.
Из того, здорового мира. Где ходят, смеются, едят, тратят время на глупости. Живут. Они пахнут улицей – воздухом улицы, ее деревьями и домами, салоном машины, одеколоном… А она пахнет только сама собой и больше ничем. И устала от этого запаха.
– Лилечка, привет!
– Лиля, здравствуй!
Они говорят ей как здоровой, как нормальной.
– Привет, – отвечает она почти громко.
– Прекрасно выглядишь! – кто-то из них.
Лиля видит по глазам сказавшего, что он, говоря эту глупость, понимает, что говорит глупость. Но ничего другого не может придумать. А еще в глазах видна растерянность.
Да, она изменилась.
Ей было бы гораздо легче, если бы они сказали: Лиля, ты выглядишь ужасно, ты сама смерть, ты умираешь, а нам страшно и противно на тебя смотреть, мы сейчас уйдем и больше не придем никогда.
А она бы сказала: подождите минуту, я только поплачу и пожалуюсь, как мне больно и плохо.
И она бы плакала и жаловалась.
Они бы страдали. Им тоже стало бы на минуту плохо.
Но ведь это правильно, это справедливо.
Парадокс: на самом деле не здоровые утешают больных, а больные здоровых. Больные изо всех сил стараются не испортить здоровым настроения.
Старательная забота о том, чтобы не испортить чужого настроения, это ее удивляло и в прежней жизни. Люди так боятся огорчить друг друга по мелочам – и так легко при этом коверкают друг другу жизнь. Даже палач, перед тем как отрубить человеку голову, хочет, чтобы казнимый улыбался и не держал на него зла…
– Да уж, выгляжу… – шепчет Лиля. – Подыхаю, а так все нормально.
В такой форме говорить о смерти можно. Это их юмор. Юмор здоровых людей.
– Еще простудишься на наших похоронах, – обнадежил один из них.
Теперь она его смутно вспомнила. Был в нее влюблен. Да и второй тоже. Все были в нее влюблены. Сейчас, наверное, стоят и радуются, что не добились ее любви, не женились на ней – вот бы была морока!
Они стоят и не знают, что еще сказать.
Посторонние люди, неизвестно зачем тут оказавшиеся.
Лиля помогает им:
– Как вы, ребята?
– Да ничего, все нормально, – говорит Валера (или – Илья? Нет, Валера).
Он говорит с некоторой пренебрежительностью по отношению к этой нормальности: дескать, на самом деле все очень скучно и заурядно, не намного лучше, чем у тебя.
– Вы извините… Плохая я собеседница… – говорит Лиля.
– Ничего, еще поговорим! – утешает второй, Илья.
– Конечно, – отвечает Лиля – будто она только сегодня не в форме, а завтра станет такой разговорщицей, что другим не даст и слова вставить.
– Ну… – Валера запнулся. Хотел, наверное, сказать: «Выздоравливай», но осекся, понял, что прозвучит неуместно. И нашел хорошее слово:
– Ну, отдыхай.
Лиля чуть приподнимает руку и шевелит пальцами:
– Пока.
Валера и Илья поворачиваются и выходят с чувством выполненного долга. На душе у них печально и умиротворенно.
Здоровые навестили больного.
Здоровым стало лучше, больному хуже.
Дичь какая-то.
– Постойте! – говорит Лиля.
Они оборачиваются.
– Вы кто? – спрашивает Лиля.
Они растеряны. Все их усилия пропали даром. Они навещали и утешали ее как друзья юности, а получается, она даже не поняла, с кем говорит.
Коля с мягкой укоризной говорит:
– Лиля, не капризничай. Это Валера Сторожев, а это Илья Немчинов, и ты их, конечно, узнала.
– Нет. Вы зачем пришли? Вам что тут нужно? Мочу нюхать? На эти вот мощи посмотреть? Зачем?
У Лили даже прибавилось сил, она чувствовала себя почти хорошо.
– Неужели трудно понять, – продолжает она звонким голосом, – что я вас ненавижу? Вы пришли оттуда, где мне было хорошо. Думаете, мне приятно об этом вспоминать? Зачем это всё вообще? Зачем эта комедия? Всё, уходите, уходите, только молча! И ты молчи! – закричала она на Колю, хотя тот и не собирался ничего говорить.
Коля и гости молча выходят.
Теперь им тоже будет хотя бы немного плохо.
Пусть.
Это полезно.
10. ЛИ. Наступление
__________
__________
__________
____ ____
__________
__________
Уйдите в себя и как следует обдумайте свое положение.
Немчинов и Сторожев собирались уже уйти, но Иванчук задержал их: сейчас приедет Даша, дочь Лили, она похожа на нее так, как не бывает, сами убедитесь. Звонила с дороги, будет буквально через пять минут. Вылитая Лиля в молодости, вот увидите.
Конечно, это заинтриговало, друзья остались.
Даша ехала в это время со своим другом Володей Марфиным на его колымаге, «опеле аскона» пятнадцатилетней давности, с пробегом в три земных экватора. Эту развалину он купил год назад с целью докатать до полного уничтожения, заработать за это время денег и купить новую (то есть тоже старую, но не настолько), и вот она уже убита вдрызг, живет каким-то чудом после смерти, а заменить на другую не получается. Деньги кое-какие есть, но у Володи созрел бизнес-план, который он в данный момент излагает Даше – впрочем, не в первый уже раз.
