Паул Гласер - Танцующая в Аушвице
Вообще-то дико сидеть в тюрьме без приговора суда. Сидеть в тюрьме только за то, что я такая, какая я есть. За мои ужасные “преступления”, вроде поездок в другие города и походов в кино. Впрочем, удивляться нечему. Сегодня на повестке дня так называемый еврейский вопрос, почти все признают, что он существует. А раз есть вопрос, то надо его решать, не так ли? Поэтому из общества потихоньку вытесняют голландцев еврейского происхождения, законы для них становятся все строже, а информаторы процветают. К их числу принадлежит не только мой бывший муженек Лео, но и другие добропорядочные голландцы: соседи например, полицейские, члены НСД, да и сам бургомистр не отстает от сограждан. Они бросаются помогать немцам еще до того, как немцы их об этом попросят. Они торопятся внести свой вклад в решение еврейского вопроса, чтобы числиться у новой власти на хорошем счету. Бросать людей в тюрьму, как это случилось со мной, считается уже почти что нормой. Мало кого заботит, когда ребенок в один прекрасный день вдруг не приходит в школу. Ученики еврейского происхождения больше не имеют права ходить на занятия в общеобразовательные школы. Конечно, время от времени школьники спрашивают, куда подевались их одноклассники. Но вскоре забывают о них, поскольку есть куда более интересные дела.
Известия, и прежде поступавшие из Германии, не оставляют сомнений. Еще до войны многие немецкие евреи бежали в Нидерланды, они рассказывали о своих злоключениях на родине. Их истории не радовали. Да и Маринус, братец моего мужа Лео, еще за пару лет до вторжения на нашу территорию немцев, нам все уши прожужжал о новом общественном порядке, в котором для еврейских соотечественников нет места. И не один Маринус мечтал о том, что этот порядок установится в Голландии. Еще до войны многие голландцы добровольно вступали в ряды НСД и в “Черный фронт”. Тех же, кто им сочувствовал, было еще больше.
Сегодня нацисты хозяйничают в Нидерландах, а королева с прежним голландским правительством превратились в “героические” радиоголоса. Они вещают нам из прекрасного далека. Наверняка плотно поужинав и опрокинув бокальчик вина после эфира.
Все больше голландцев пользуются дарами нового порядка. Безработица снижается, торговля процветает как никогда, все это демократическое общество с энтузиазмом обслуживает насильников. В стране вводятся новые социальные законы. Теперь каждый обеспечен медицинской страховкой и зарегистрирован в больничном фонде. Улучшаются условия труда на предприятиях. Отменен ненавистный налог на велосипеды, введены детские пособия, увеличены льготы для пожилых людей, вдов, сирот и инвалидов. Руководители профсоюзов с энтузиазмом ездят стажироваться в Германию. И поскольку еврейский вопрос требует разрешения, большинство голландцев не считает странным, что предпринимаются шаги в этом направлении. Некоторые это даже с воодушевлением приветствуют. Они испытывают гордость за новый порядок, столь сильно способствующий процветанию страны, а заодно устраняющий конкурентов-евреев. Пламенные патриоты любят свою Голландию, вежливо приветствуют захватчиков и регулярно посещают церковь. И то, что я без суда и следствия сижу в тюрьме за свои “преступления”, едва ли кого-то возмутит. Сегодня подобное в полной мере отвечает духу нидерландского общества и чаяньям его граждан.
Каждое утро, чтобы оставаться в форме, я по часу делаю зарядку и танцевальную разминку. Камера не слишком велика, но места для балетных упражнений вполне достаточно. Когда охранницы обнаруживают, чем я занимаюсь по утрам, им становится любопытно, и мы немного болтаем на эту тему. Одна из охранниц раньше сама занималась балетом, поэтому с интересом расспрашивает о моей танцевальной школе. Подобное общение дает возможность немного отвлечься от горестных мыслей, поскольку никаких других контактов с внешним миром у меня по-прежнему нет.
Мое зарешеченное окошко совсем маленькое, но оно расположено на удобной высоте, я могу смотреть наружу. Окошко выходит во внутренний двор тюрьмы. Обычно там ничего не происходит. Иногда по двору кто-нибудь проходит, чаще всего охранники, реже — эсэсовцы. Как-то раз они замечают, что я гляжу на них из окна. Я машу им рукой. Они тут же отворачиваются и смотрят в другую сторону. В другой раз они машут мне в ответ, но как-то скованно, а потом вдруг обрывают приветствие на полпути. Еще бы, я же преступница! Я — пленница, а здороваться с пленницами не положено. Меня забавляет, как продвигается эта наша игра. По ней легко распознавать людей.
Иногда, когда мне некого поприветствовать во дворе, я грежу наяву, как делала это в школе в Клеве. Тогда, глядя из школьного окна на Рейн, я улетала куда-то в фантазиях об Эльзе из саги о Лоэнгрине и об ее рыцаре-лебеде. Эльза попадает в беду, когда по ее настоянию рыцарь-лебедь вынужден признаться, кто он на самом деле. Лео донес полиции, кто я на самом деле, раскрыл перед всеми тайну моей личности. За что меня и посадили в тюрьму. Сага о Лоэнгрине рефреном сопровождает меня всю мою жизнь, но теперь ее сюжет стал для меня реальностью.
У одной из охранниц (той, что занималась балетом) я прошу тетрадь и ручку и начинаю вести дневник. Не только для того, чтобы удержать в памяти все события моей тюремной жизни. Это не так уж и интересно. Здесь целыми днями ничего не происходит, совсем ничего. Но зато я могу описать переживания и приключения моей юности. Словом, это не будет дневником в буквальном смысле, то есть это не будет документом, где записываются события каждого дня. Скорее это будет книга о моей жизни. И в этом смысле даже хорошо, что у меня появилось время писать. Без тюрьмы из этой затеи ничего бы не вышло. Да к тому же, ведя дневник, я иногда смогу, хотя бы в мыслях, потихоньку ускользать из своего заточенья.
Первым делом я вспоминаю то время, когда ребенком жила в Германии. Это было сразу после Первой мировой войны. Для населения Германии то был трудный, серый период, полный нищеты и лишений. Я вспоминаю школу, первого учителя и первые случаи дискриминации по расовому признаку. Случаи, оставившие в моей детской душе глубокий и незаживающий след. И, конечно же, я вспомнила свои первые влюбленности, первый поцелуй с Хюбертом… Я воскрешаю в своей памяти события, которые были для меня особенно важны, события, которые меня сформировали. Свой дневник я начинаю, как и положено, с первых лет моей жизни…
“Я родилась в 1914 году. В начале августа этого года международная политическая напряженность достигла своего пика. Грозовые облака, все предыдущие месяцы висевшие в небе над Европой, сошлись — и молния ударила в самое ее сердце. Разгорается пламя, которое, кажется, уже невозможно потушить. Начинается Первая мировая война.
Моего отца призывают на голландскую военную службу. Моя мать на грани нервного срыва. Что неудивительно. Фалька призвали, а через четыре недели ей рожать первенца. К тому же в Клеве, на немецкой земле, она чувствует себя в меньшей безопасности, чем в Нидерландах. И они решают вернуться в Нидерланды. В тот момент на них сваливается все сразу. Мой отец мобилизован. Переезд в Нидерланды. Две недели спустя моя мать Жозефина с превеликой осторожностью, с помощью новой голландской экономки, распаковывает хрусталь и бесценный мейсенский фарфор в своей новой квартире на Бурглаан в Неймейгене.
В нейтральной Голландии военная трагедия Европы, естественно, тоже оказывает большое влияние на общественную жизнь страны и ее экономику. Хотя на многие продукты вводится карточная система, черный рынок процветает. Те, у кого есть деньги, или те, у кого есть что обменять на насущные товары, могут позволить себе жить как прежде, в то время как бедняки часами простаивают в очереди за литром молока, полуфунтом мяса или мешком угля. Облик городов также указывает на то, что пожар полыхает уже у самой голландской границы, повсюду видны следы приготовлений к обороне от вражеской напасти. Вражеской? У нас же нет никаких врагов. Нидерланды — маленькая страна, которая пользуется любовью и уважением своих соседей. Наш импорт и экспорт как в Германию, так и в Англию лишь укрепит старые дружеские связи между нашими государствами.
Нидерланды проводят всеобщую мобилизацию и подготавливаются к войне, потому что «так положено». Забаррикадирован мешками с песком вокзал в Неймейгене, равно как и все прочие стратегические объекты. По улицам большими группами маршируют вооруженные до зубов солдаты. С одинаковым усердием они распевают «Puppchen, du bist mein Augenstern!»[29] и «Типперери»[30]. Мосты начинены взрывчаткой, по ним медленно движутся поезда с закрытыми окнами. В такой атмосфере я родилась и сделала свои первые шаги.
Роза в два и в три года, 1915 и 1916 гг.
Когда Фальк приходит домой, он берет меня на руки, и я тереблю его черные волосы. Но насколько светло в нашем доме в первые годы моей жизни, настолько темно снаружи: там последствия войны становятся все более заметными. Толпы бельгийских беженцев, хлынувшие в Нидерланды после штурма Антверпена, изголодавшиеся и одетые в лохмотья, бредут через город[31]. Тем временем я праздную мой четвертый день рождения с соседскими ребятишками, которые надуваются лимонадом и за обе щеки уплетают торт со взбитыми сливками.
