Герман Кох - Ужин
— Yo![7] — услышал я после того, как привычный женский голос объявил о наличии одного нового и двух уже прослушанных сообщений. — Yo, ты собираешься перезванивать или как?
Yo! Примерно полгода назад он решил косить под афроамериканца, натягивая на себя бейсболку «New York Yankees» и пользуясь соответствующей лексикой. После того как его привезли из Африки, он прекрасно овладел голландским, причем не голландским языком плебеев, а языком окружения моего брата, что называется безупречным голландским, то есть голландским высшего общества — голландским теннисных кортов и хоккейных клубов.
В один прекрасный день Бо наверняка посмотрел на себя в зеркало и решил, что Африка — синоним чего-то жалкого и нуждающегося в помощи. С другой стороны, голландцем он все равно никогда бы не стал, несмотря на идеальное произношение. Вполне объяснимо, что он ищет свою идентичность за пределами Голландии, по ту сторону Атлантического океана, в черных пригородах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса.
И все же с самого начала что-то мне безумно во всем этом претило. В этом усыновленном мальчике моего брата мне отчаянно не нравилось его ханжество, его жуликоватая манера эксплуатировать собственную непохожесть в отношениях с приемными родителями, сестрой, братом и кузеном.
Раньше, еще малышом, он чаще Рика или Валери заползал в слезах на колени к матери. Бабетта гладила Бо по его черной головке, нашептывая в утешение ласковые слова и одновременно озираясь вокруг в поисках виновника его горя.
И почти всегда сразу находила.
— Что случилось с Бо? — с укором спрашивала она у своего биологического сына.
— Ничего, мама, — говорил Рик. — Я только посмотрел на него.
— Вообще-то ты просто расист, — сказала Клэр, когда я дал волю своему возмущению в адрес Бо.
— Отнюдь! — защищался я. — Я был бы расистом, если бы симпатизировал этому лицемеру исключительно из-за его цвета кожи и происхождения. Позитивная дискриминация. И если бы я экстраполировал лицемерие нашего сводного племянника на Африку в целом и Буркина-Фасо в частности, тогда я тоже был бы расистом.
— Шутка, — сказала Клэр.
На мостик выехал велосипед. Велосипед с фарой. Я видел лишь силуэт за рулем, но собственного сына я даже в темноте узнал бы из тысячи. То, как он склонился к рулю, точно гонщик, небрежность, с которой он вихлял вправо-влево без малейшего движения корпуса; это движения… хищника, вдруг промелькнуло у меня в голове. Вообще-то атлета, собирался я сказать. Собирался подумать. Спортсмена.
Мишел занимался футболом и теннисом; полгода назад он записался в фитнес-клуб. Он не курил, практически не употреблял алкоголь и не принимал наркотиков. «Эти тормознутые» — так называл он своих одноклассников, куривших травку, и мы с Клэр, конечно, ликовали. Мы были рады иметь сына, который не обнаруживал признаков проблемного поведения, редко прогуливал школу и всегда делал домашние задания. На уроках он не блистал, не высовывался и никогда не лез из кожи вон, но, с другой стороны, никто никогда на него не жаловался. В целом он учился на «хорошо», только по физкультуре всегда успевал на «отлично».
«Прослушанное сообщение», — доложила голосовая почта.
Только теперь я осознал, что по-прежнему стою с телефоном Мишела. Мишел уже доехал до середины мостика. Я отвернулся и двинулся обратно, к ресторану; надо как можно скорее прервать соединение и сунуть мобильный сына обратно в карман.
«Сегодня вечером, — произнес голос Рика. — Сделаем это сегодня. Позвони. Пока».
Затем женский механический голос уточнил время и дату оставленного сообщения.
Позади я услышал хруст велосипедных колес по гравию.
«Прослушанное сообщение», — повторил женский голос.
Мишел меня обогнал. Что он видел? Мужчину, вальяжно прогуливающегося по парку? С прижатым к уху мобильником? Или он видел своего отца? С мобильником или без?
«Привет, дорогой», — услышал я в своем ухе голос Клэр в тот момент, когда мимо меня промчался мой сын. У освещенной грунтовой дорожки он слез с велосипеда. Оглядевшись, двинулся к стоянке велосипедов слева от входа.
«Через час буду дома. В семь часов мы с папой идем в ресторан, я прослежу за тем, чтобы задержаться до полуночи. Значит, вы должны сделать это сегодня вечером. Папа ничего не знает и, надеюсь, не узнает. Пока, дорогой. До скорого. Целую».
Мишел запер велосипед на замок и направился ко входу в ресторан. Голосовая почта объявила дату (сегодня) и время (два часа дня) последнего сообщения.
«Папа ничего не знает».
— Мишел! — крикнул я, молниеносно спрятав телефон в карман.
Он остановился и оглянулся. Я помахал.
«И, надеюсь, не узнает».
Мой сын зашагал в мою сторону. Мы одновременно оказались в самом начале гравийной тропинки. Здесь было очень светло. «Может, столько света — это как раз то, что мне нужно», — подумал я.
— Привет, — сказал он.
На нем была черная шапочка «Nike», на шее болтались наушники, шнур от которых исчезал за воротником стеганой куртки «Dolce & Gabbana»; на нее он спустил все карманные деньги, так что на белье и носки не осталось ни цента.
— Привет, дружище, — сказал я. — Вот, решил встретить тебя на улице.
Мой сын посмотрел на меня. Своими честными глазами. Своим бесхитростным взглядом. Папа ничего не знает.
— Ты кому-то звонил? — сказал он.
Я не ответил.
— С кем ты разговаривал?
Он старался говорить непринужденно, но в его тоне чувствовался напор. Такого тона мне слышать еще не доводилось — меня охватил озноб.
— Я набрал твой номер, — сказал я. — Хотел узнать, куда ты запропастился.
21
А произошло вот что. Перечислю факты.
Однажды вечером, месяца два назад, трое молодых людей возвращались домой с вечеринки. С вечеринки, устроенной в столовой средней школы, где учились двое из них. Эти двое были сводными братьями — один из них был приемным сыном.
Третий учился в другой школе. Он приходился им двоюродным братом.
Несмотря на то что кузен практически не брал в рот спиртного, в тот вечер он опрокинул несколько банок пива. Вместе с двумя другими. Братья танцевали с девушками. С разными девушками, поскольку постоянных подружек у них на тот момент не было. У приемного имелась пассия, и большую часть вечера он целовался с ней, уединившись в темном углу.
Когда трое юношей покинули вечеринку (в час им велели быть дома), подружка осталась в школе ждать своего отца, который обещал за ней заехать.
Уже давно перевалило за полночь, но юноши знали, что еще укладываются в рамки дозволенного. Было обговорено заранее, что кузен останется ночевать у братьев, поскольку его собственные родители укатили на пару дней в Париж.
По дороге домой им приспичило пропустить еще по стаканчику пива в кафе. Так как наличности было в обрез, они отправились на поиски банкомата, который и обнаружили на полпути между школой и домом. Банкомат находился в закутке, за стеклянной дверью.
Один из сводных братьев, родной сын своих родителей — назовем его «биологическим братом», — идет снимать деньги. Кузен и приемыш остаются ждать на улице. Не проходит и минуты, как «биологический брат» возвращается.
— Уже? — удивляются двое.
— Да нет, — говорит брат, — блин, я чуть не обделался от страха.
— Почему? — спрашивают двое.
— Там кто-то лежит. Спит, в спальном мешке, блин, я чуть не наступил ему на голову.
Как в точности развивались дальнейшие события и тем более кто явился их зачинщиком, доподлинно неизвестно. Все трое в один голос утверждали лишь то, что в закутке с банкоматом нестерпимо воняло. Блевотиной, по́том и еще чем-то, что все трое приняли за трупный запах.
Это важно: дурно пахнущий вызывает гораздо меньше симпатии, зловоние порой ослепляет; и, хотя пахнуть человеку свойственно, это умаляет его достоинство. Что, безусловно, не служит оправданием случившегося, но и замалчивать сей факт тоже не следует.
Итак, трое юношей хотят снять деньги, немного, на заключительный пивной раунд в кафе. Но стоять в этой вони невыносимо, здесь и десяти секунд не выдержать — тут же начинает тошнить, как будто по полу разлили помои.
Но там лежит человек: он дышит и даже похрапывает во сне.
— Пошли поищем другой банкомат, — предлагает приемный.
— Черта с два, — говорят двое других. — Что за хрень: невозможно снять деньги только потому, что кто-то здесь отсыпается с бодуна и воняет.
— Да ладно вам, — пробует убедить их приемыш, — пошли отсюда.
Нет, двое других не столь слабохарактерны, они не обязаны рыскать по всему району в поисках другого автомата, они будут снимать деньги здесь. В закуток входит кузен и начинает тормошить спящего:
— Эй, просыпайтесь! Подъем!
— Я пошел, — говорит приемыш, — не нравится мне все это.
