Александр Грязев - В рай с пересадкой
— О! Такое бывает не часто. Да ты сам, Коля, хотел послушать грузинские песни.
— Повезло, Гурам Александрович.
— Ещё услышишь. А теперь идём за стол, други мои. Там уже заждались…
Праздничный стол в честь приезда Гурама и его друзей был накрыт во дворе под деревьями. За столом шумно и весело.
Рожков, так и не выпивавший, что-то рассказывал своему соседу справа. Тот качал головой. Никанорыч достал из кармана брелок и стал опять объяснять, жестикулируя. Сосед снова покачал головой, видимо не соглашаясь и передал разговор уже своему соседу. Тот другому и так слова Никанорыча дошли до тамады, полного, с пышными усами человека. Начальник стола и сам заметил, что гость не выпивает и давно хотел узнать причину такого его поведения.
— Дорогой Гурам, — обратился тамада к Николадзе, — твой друг болен, что ли?
— Нет, что ты, Котэ. Он просто завязал.
— Надо развязать.
— Попробуй, попробуй, Котэ.
Сидевший рядом с тамадой Николадзе-старший, услышав разговор, догадался о чём идет речь и вдруг заговорил сам.
— Я хочу рассказать твоему молодому другу, Гурам, нашу древнюю грузинскую легенду.
— Пожалуйста, отец. Конечно, расскажи.
— Мне ещё дед мой рассказывал, как посадили однажды виноградную лозу у дома, а осенью выжали сок. Сладкий был сок и всем понравился. Народ приходил и дивился: «Ну и сок у такой сухой лозы». Но вот прилетел соловей: «Да здравствует вино! — воскликнул он. — Кто станет его пить, запоёт по-соловьиному». Потом пришёл молодой петух: «Кто выпьет, тот будет любить ссоры и станет, как и я, забиякой». Прибежала лиса: «Кто станет пить, то в него заберется вино воровски, по-лисьи». Наконец пришёл один жирный боров и сказал: «Да здравствует вино! Кто много выпьет, подобно мне станет валяться в грязи на дороге». Вот так по-разному и действует вино на человека, сынок. Так будь же ты всегда соловьем!
И старый Николадзе похлопал Никанорыча по плечу.
— Спасибо, отец, но…
Тамада кивнул одному из мужчин. Тот пошёл в дом.
— Ну все, Никанорыч, — сказал Колька другу. — Пропал ты.
— Чего? — не понял Рожков.
— Конец, говорю, фильма.
— Какого ещё фильма?
— Твоего, под названием «жизнь».
— Чего болтаешь-то.
— Ты погляди, как на тебя тамада смотрит. А вон помощника своего послал в дом за кинжалом. Так что приготовься к самому худшему.
— Перестань.
— А чего перестать-то. Ты же оскорбляешь хозяев и всех сидящих с тобой. И нас с Иванычем позоришь. Здесь, брат, такого не прощают, понял?
Мужчина вернулся из дома и подал тамаде большой, отделанный серебром рог. Тамада наполнил его вином и встал.
— Дорогой наш друг Сандро. Все, кто когда-нибудь пил из этого рога, желали дому Николадзе мира, счастья и благополучия. А пьющий из этого рога сам будет счастлив и здоров. Приглашаю тебя осушить рог и сказать свои слова.
Рог передали Никанорычу. За столом стало тихо.
— Не подкачай, — сказал ему Колька.
— Спасибо, — поблагодарил Рожков и тоже встал. Немного помедлил, принимая решение. — Я скажу с удовольствием… Дорогие друзья! В эти дни, и сейчас я ощущаю себя счастливым человеком. Да, я счастлив! И счастлив потому, что осуществилась моя ещё детская мечта. А я с детства мечтал увидеть Грузию. Увидеть страну великого Шота Руставели, страну мужественных и благородных людей. Я счастлив, что моя мечта осуществилась. Так пусть же мечты каждого из вас сбудутся! Мир и счастье этому дому! Многолетия всем вам, друзья!
С последними словами Рожков припал губами к рогу. Мужчины запели песню, и под её многоголосье Никанорыч осушил рог.
— Спасибо тебе, сынок, — сказал старый Сандро Николадзе. — Из тебя хороший тамада будет.
Мужчины запели новую песню.
— О чём поют, Гурам Александрович? — спросил Колька.
— Они поют, дорогой, о том, что не надо искать себе жену на гуляньи: там она одета в чужое платье. Если хочешь видеть женскую красоту, ищи её во время жатвы ячменя. Вот так примерно. Нравится?
— Очень. Я просто балдею от этого многоголосья.
— Ну тогда слушай. Таких песен больше нигде в мире не поют.
А праздничный ужин продолжался. Селезнёв и Гурам Александрович вели свой разговор. Слушая песню, о чём-то задумался Колька.
Рожкова посадили рядом с тамадой.
— Мужики, хорошие вы мои, братцы дорогие! — говорил он и счастливо улыбался.
Рядом на столе стоял винный бочонок, в отверстии которого одиноко торчал деревянный с насечками брелок Никанорыча.
И лилась многоголосая песня.
Утром родные Гурама Александровича провожали гостей в Тбилиси.
…К зданию вокзала с высоким и узким шпилем подкатили, когда большие часы показывали половину второго часа дня.
Выйдя из машины, захватив чемоданы и сумки, все пошли туда, где стоял туристический поезд. Колька шёл первым, за ним шагал с чьей-то сумкой Георгий. Остальные, чуть поотстав, шли и увлеченно разговаривали.
Колька вдруг остановился, поставил чемодан на землю и огляделся.
— Мужики, — сказал он, когда подошли все. — А поезда-то…. это…. нет.
— Как нет?
— Не может быть.
— Шутишь?
— Да нет, говорю. Вот здесь он стоял, по-моему у этой самой стрелки.
– Могли ведь и перегнать на другой путь.
Все некоторое время глядели по сторонам.
— Георгий, — вмешался в разговор Николадзе, — где ты его видел, когда ездил за вещами?
— Тоже здесь.
— Ты не ошибаешься?
— Нет, Гурам Александрович. Я это место знаю. Точно здесь поезд был.
— Давайте искать, — предложил Селезнёв.
— Стойте все здесь и никуда не уходите, я сейчас, — неожиданно сказал Николадзе и бросился к зданию вокзала.
— Этого нам только не хватало, — произнёс Сергей Иваныч.
— Кто-то из нас, видно, здорово нагрешил в эти дни. Признавайтесь — кто? — спросил Рожков.
— Ты и Георгий, — сказал Колька.
— Почему я? — удивился Георгий.
— Марина, наверное, на тебя обиделась. Вот и уехала раньше времени.
— Э-э, не говори так, дорогой. Георгий никогда женщин не обижал.
— Да я ничего, Георгий. Я просто так. А, может, и вправду пойти поискать поезд-то. А, Иваныч…
— Погоди, не суетись.
— Куда ты спешишь, слушай? — опять удивлённо сказал Георгий. — Вон уже и Гурам Александрович бежит.
К ним и вправду от вокзала спешил Николадзе.
— В машину, быстро! — ещё издали крикнул он.
Все бросились к машине.
— Скажи, что случилось, Гурам, — на ходу спросил Селезнёв.
— Всё нормально. Расскажу в машине.
Черная «Волга» с места взяла высокую скорость и помчалась по улицам Тбилиси.
— Ну так чего там, Гурам? — вновь спросил Селезнёв, когда отдышались.
— Ваш поезд действительно ушёл.
— А говоришь, что всё нормально.
— А куда мы сейчас летим? — спросил Колька.
— На аэродром.
— Зачем?
— На машине догнать поезд трудно. Поэтому полетите на почтовом самолёте. Я договорился. Вы поезд свой даже обгоните.
Машина мчалась по улицам Тбилиси.
Когда все пятеро бежали по летному полю аэродрома, мотор почтовой «Аннушки» уже работал. У раскрытой двери самолёта, в которой стоял один из пилотов, торопливо стали прощаться.
Обнялись старые друзья.
— Спасибо, тебе, Гурам. Спасибо, браток.
— И тебе спасибо, Серёжа. Приезжай ещё. Я ждать буду.
— Сначала ты приедешь, Гурам. Обещай.
— Приеду, Серёжа, обязательно приеду.
В дверях самолёта Иваныч оглянулся и что-то прокричал.
Гурам Александрович кивнул головой и помахал другу рукой.
Самолёт медленно вырулил на старт и, разогнавшись, оторвался от земли. Гурам Александрович и Георгий махали ему вслед руками.
В салоне самолёта кое-как разместились среди ящиков, мешков и посылок. Все устроились у маленьких окон.
— А ведь летим… — сказал Селезнёв.
— Да. И куда только нас не занесёт, — подтвердил Колька. — Расскажи кому — не поверят. Это надо же — в небе летим.
— Почти по Пушкину, — продолжал Сергей Иваныч, — «Кавказ подо мною. Один в вышине стою над снегами у края стремнины. Орёл, с отдалённой поднявшись вершины, парит неподвижно со мной наравне».
— По Лермонтову тоже… — подал голос Рожков и продекламировал:
И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Ему Казбек как грань алмаза
Снегами вечными сиял…
— Ещё несколько минут назад мы находились на земле, — продолжал, но уже тоном экскурсовода Никанорыч, будто читая туристский проспект, — а сейчас под крылом нашего лайнера седые вершины Кавказа. Там внизу вечная зелень лесов, горные стремительные реки, плодородные равнины. И над всем этим — солнце. А всё это — солнечная Грузия.
