Джей Рейнер - Доизвинялся
Но за ужином в тот вечер у меня вдруг появилась уверенность, что Дженни, возможно, та самая. Все казалось как надо: сама ситуация, очевидная общность интересов, отчаянный клинч на моей импровизированной постели из брошенных на пол двух одинарных матрасов. И тут я, разумеется, запаниковал. Не может же опять сорваться? Или может? Как обратить провал в победу, когда самая важная часть уравнения, я сам, нисколько не изменилась? Я поймал себя на том, что произношу Речь…
– Мне просто хочется, чтобы ты знала, сегодня мы сексом заниматься не будем.
– Не будем?
– Нет. Просто не будем, и все, только не в первую ночь. Никогда такого не делал и никогда не буду. Считается, ну, знаешь, что мужчины обязаны себя проявить. Что мы по звонку должны выдать, как на заказ, внушительную эрекцию, а женщины, ну, они просто могут лежать и надеяться, что все получится само собой, а если нет, то что с того.
– Правда?
– Да, многие так считают. А мне это кажется эксплуатацией, хотя сомневаюсь, что кто-то возьмется начать какую-либо кампанию. «Спасем мужчин от деспотизма эрекции» – не самый подходящий лозунг для митинга, верно?
– Пожалуй, нет.
– В том-то и загвоздка. Ты, возможно, сумеешь подделать оргазм, но мужчины, понимаешь, мы-то эрекцию подделать не можем, правда ведь? Вы всегда выводите нас на чистую воду, поэтому дело в том… ну… я просто хотел сказать… вот как у нас будет сегодня ночью и…
Она улыбалась. Потом подняла руку смахнуть несколько непокорных прядей у меня со лба и сказала:
– Все в порядке, Марк. Просто полежим вместе. Это приятно. Это чудесно. – И опять меня поцеловала.
Разумеется, через полчаса я стал мужчиной.
Глава десятая
Первое слово, которое я сказал Дженни, когда мы проснулись утром, было последним, которое всплыло у меня в сознании, когда я засыпал прошлой ночью. И было это: «Спасибо». Меня переполняла благодарность.
Чуть отстранившись, но не вставая, она, зевнув, ответила:
– Не за что, – будто всего лишь принесла мне попить.
Мы договорились встретиться между лекциями в «Подвальном баре», скудно освещенной кофейне студенческого клуба, где пахло затхлой едой и свежим кофе и куда прогульщики, влюбленные или терзаемые похмельем ходили прятаться от дневного света. Вдоль стен тянулись кабинки с высокими перегородками – идеальное укрытие. Если отодвинуться подальше в тень, никого не увидишь, и тебя никто не увидит, вот почему большинство студентов любило «Подвальный бар». Вот почему мы с Дженни решили там встретиться. Нам понравилась мысль, что мы будем сидеть рядом в тесном закутке, объединенные общей удивительной тайной. Я пришел раньше времени, заказал у стойки и забрал кофе и как раз направлялся к дальней кабинке, когда кто-то окликнул меня по имени:
– Вали сюда, маркий Марк.
Отозваться на эти слова и пойти дальше было бы нетрудно. Просто поднять приветственно руку и сделать еще десять шагов к дальней кабинке. В «Подвальном баре» было не принято навязываться. Но времени у меня было слишком много, а время – враг решимости. Именадвух окликнувших меня ребят теперь уже не имеют значения. Просто два гипергормональных самца, крупные хищники студенческой саванны, раздувающие ноздри в предвкушении доступных феромонов. Я инстинктивно знал, что если сяду с ними, то разговор скоро перейдет на вездесущие проблемы секса. Ведь для этих якобы мужчин сексуальные победы приравнивались к победам в спортивных матчах, и те, и другие они сдабривали собственными комментариями. А я слишком часто оказывался в роли безвольного лжеигрока. Сколько раз я сидел в таких кабинках, слушая пьяные разговоры о сексе, ухмылялся особым знающим смешком или вставлял шпильки, чтобы не быть выброшенным из круга «своих», но и не оказываться в центре внимания.
Тем утром все было иначе. Ведь начиная с прошлой ночи я (как выразился бы мой врач) сексуально активный самец.
– Вы сексуально активны, молодой человек?
– Конечно, доктор. Да, активен. Я очень активен. Так уж вышло, я был сексуально активен прошлой ночью, спасибо за заботу.
Я заслужил место в их кабинке. Я вправе присоединиться к стае в саванне. А потому скользнул на нагретую, обитую кожзамом банкетку, стрельнул покурить и отпил кофе. А разговор все тек, глупая болтовня о боеспособности и боеготовности, и в какой-то момент, подбодренный успехом, я к ней присоединился. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что треп разливался полноводной рекой с собственными притоками и разветвлениями. Я до сих пор вижу те развилки, где мог бы направить его в другое русло, потоки, из которых я вышел ни в чем не повинным и незапятнанным. Но правда в том (и сейчас я это признаю), что мне того не хотелось. Мне хотелось, чтобы эти мальчишки знали, что я один из них. Мне хотелось, чтобы они слышали, как я похваляюсь сексом. И больше всего мне хотелось, чтобы они услышали, как я похваляюсь сексом с Дженни Сэмпсон. Мне нужно было, чтобы они про это знали, так как, преданные огласки, мои переживания и достижения как будто становились реальнее. Разумеется, в отчаянной погоне за этой реальностью я был вполне готов приврать.
Когда один спросил: «А Дженни Сэмпсон кричит?», я ответил утвердительно, хотя по пошлой ночи помнил только ее теплое дыхание у меня на шее и гудение холодильника.
Но я уже распустил хвост, переписывал случившееся под себя, подхваченный собственной сказкой:
– Она вопила, – сказал я. – Я даже подумал, кто-нибудь вызовет полицию, так она расшумелась. Честное слово, я так волновался, что…
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы заметить, что их взгляды поднялись от мультяшной хари, какой, наверное, казалось мое лицо, куда-то мне за плечо. Их похотливые улыбки сползли, сменившись гаденькими ухмылками. Я сказал:
– Что? В чем…
– Привет, Дженни, – весело сказал один из них.
– Да, привет, – с готовностью вступил другой. – Мы как раз о тебе разговаривали.
Я обернулся.
Дженни стояла у конца стола, крепко прижимая к груди стопку книг. Она моргала, и даже в полумраке я видел, как на глаза у нее наворачиваются слезы. Бог знает, когда она пришла в «Подвальный», как давно слушала. Она могла сидеть в соседней кабинке, прислонясь головой к перегородке. Но сколько бы она тут ни провела, этого хватило. Недоросли у меня за спиной захихикали.
Я выдавил приветственную улыбку.
– На самом деле мы говорили просто про…
Но без толку. Он шмыгнула носом, моргнула, так что восхитительно затрепетали ресницы, и одними губами произнесла «сволочь». На том Дженни Сэмпсон повернулась и убежала.
До окончания учебы мы не сказали друг другу ни слова.
Когда наконец кого-то узнаешь, трудно взять в толк, как ты мог не замечать этого человека. Глядя, как Дженни сейчас идет в мою сторону по пустому гулкому коридору к выходу из Форин-офис, я чувствовал себя нелепо, настолько она была сама собой. Как я мог ее не узнать? Да, дорогой шорох модельных свободных черных брюк и черного пиджака, возможно, никак не вязался с той Дженни Сэмпсон, которую я знал. Да, тишину плоских подошв сменило цоканье точеных шпилек, выстукивающих уверенный ритм по шахматным плитам. Но все это не скрывало сути. Она оставалась прежней Дженни Сэмпсон, женщиной, которую я унизил.
Я явился без предварительной договоренности около часа дня, исходя из того, что ей понадобится выйти на ленч. Если я не смогу к ней подступиться, мой великий план (а правду сказать, дальше этого он разработан не был) заключался в том, чтобы оставить мой номер телефона в надежде, что она позвонит. Обошлось. Секретарь на ресепшн отрезала:
– Мисс Сэмпсон сейчас спустится.
И вот она собственной персоной: бездушная и деловитая. Она протянула мне руку для пожатия, точно мы условились о встрече, и сказала:
– Я иногда читаю твою колонку. Ты свое дело знаешь, но иногда излишне жесток.
– Да, ты права. Я пытаюсь исправиться. Вот почему я…
– Пойдем пройдемся, – прервала она, кивая на яркий прямоугольник дневного света в проеме открытой двери. – Мне нужно доставить пакет.
Она показала желтый пакет, а потом повернулась и широким шагом вышла во внезапный шум оживленной лондонской улицы. Я поспешил ее догнать, чувствуя себя неуклюжим и нерешительным на фоне ее собранности.
– Я начал говорить о том, зачем пришел.
– Да? – довольно нетерпеливо.
– Я хотел поговорить про нас… нет, про себя. Про то, что тогда сделал.
– Продолжай.
– Хорошо. Да. Ладно. Дело в том, что я думал о… ну знаешь… о нашей учебе в Йорке и о том, как я… ну, солгал про тебя. Это были ужасные, гадкие слова, жестокие, мерзкие и бездушные, и сегодня я пришел, потому что хотел попросить прощения. Я не рассчитываю, что ты просто примешь мои извинения, но…
– Хм.
– …тем не менее мне показалось, что это нужно сделать.
Теперь мы шли быстро: уставившись прямо перед собой, она прокладывала себе дорогу во встречном потоке пешеходов, а я почти бежал вприпрыжку, чтобы не отставать. У меня появилось такое ощущение, будто я пытаюсь продать ей что-то ненужное, и, наверное, так оно и было.
