Валерий Пудов - Приключения Трупа
Стихи не отжали ни слезы — сдержали печали и верхи, и низы, но крик и рык поэта быстрее идеи и света, и не успела ночь на город сесть, как весть о том, что тело, точь-в-точь ворон на суку и сибарит на подушке, лежит на макушке и спит на боку, облетела, как курица крылом, улицы и переулки, а потом и закоулки.
И разыгралась полька без музыки, развязалась, как на неровном пузике подгузники: только и разговоров от заборов до заборов — что о верховном узнике. Жалость сменялась тряской, тряска — бравадой да пляской, надо, казалось, снять его, но работы, признавалось, опасные, высоты — ужасные, и опять повторялось, что у него и вид — будто что болит, но на то шустро шепталось, что сибарит — бандит, и не из хворых, и с ним — порох, а разбомбит — и дым сразит, и шорох.
В споре немало зубоскальства, но вскоре и начальство узнало, что нарастало нахальство, и разослало по каналам связи вопрос: «Кто такой проказит и над толпой прирос?».
И с силой заголосило в усилители:
— Сообщите ли, свой это? Изгой? С другой планеты?
Жители, ухватив призыв, побежали к причалу с маяком:
— Знаком, — дали слово, — знаком! — и уже поначалу, на вираже дороги, снова отличали на пьедестале многих.
Он, утверждали, и чемпион, и важный политик, и отважный скалолаз, и беглый паралитик, и смелый свистопляс, и учитель веры, и строитель сферы, и первый покоритель, и нервный кладоискатель, и внимательный родитель, и матерный ругатель, и певец-визгун, и творец-мозгун, и уголовник в розыске, и полковник на обыске, и голая девица, случайно одетая, и огромная волчица, нечаянно воздетая, и рекламный плясун, и срамный таскун, и разметчик земли под участки, и призывник, увековеченный начальством, и богатей, погулявший без затей, и худрук, провонявший, как жук-скарабей, и кухонная жеманница, и занюханный пьяница, и зачуханный работяга, и вражий разведчик, и стражник, и кузнечик огромного, неподъемного роста, и дворняга без уха, и просто муха.
А посчитали, что узнали верхолаза на фалле, — и сразу достали и собрали в кольца веревку, отыскали добровольца, встали наизготовку, издали крик быка и погнали смельчака выше крыши, на пик маяка.
И понукали долго-долго — и для искусства, и из чувства долга, и чтоб доказал охотник: на столб наползал не нахал, а высотник!
6.Но вот доброхот завершил небесный поход и спустил на земной настил жителя высот.
Зрители гурьбой — в тесный хоровод:
— Победа!
И разыгрались — на зависть домоседам!
И расплясались — на радость непоседам!
Но вдруг — сбой, и вокруг — вой:
— Герой-молодец — мертвец, да сырой!
Замялись, потолкались и — испугались.
А испугались и — разбежались.
А постовой — вслед:
— Свидетели!
А в ответ:
— Не заметили!
Постовой — назад, в свой участок, на доклад к начальству.
А с пика дико, навзрыд, кричит доброволец:
— Снимите меня! Я — не горец!
А старуха-инвалид сухо скрипит:
— Тихо, баламут! Небожитель спит.
— Лихо лез, наотвес, — рычит спаситель, — а не пойму, за какую такую цену, за химеру?
— Тряпка! — шипит бабка. — Ему на замену! За веру!
Упрекнула, пнула молодецки маяк (так из-под стула выбивают, зевая, клубок) и прикорнула у мертвецких ног.
А другая — наискосок, да и сказанула урок:
— Печаль — святая, а мораль на то — простая: кто петуха с насеста искусно снимает, впопыхах забывает — место пусто не бывает! Верхолазом назвался — сразу поднялся и без галса, а вниз не проторятся пути — назовись горлицей и слети!
XIII. СЛЕЗ С НЕБЕС
Пока верхолаз маяка изображал экстаз дурака и надрывал пуп в танце на макушке, на причал прибывали голодранцы и старушки: обступали труп, возлагали за букетом букет цветы, передавали за приветом привет и поверяли мечты, оставляли дары, зажигали костры, а от костров — свечи, гнали прочь комаров, провожали в ночь вечер — запевали в вопле куплет за куплетом и залегали подле валет за валетом.
И притом рассуждали о своем идеале так:
— Кто на вид — мертвяк, но на взлет — герой, кто молчит и на улице, но зовет за собой, кто слез с небес, ни на что не хмурится и такой родной — тот именуется: святой!
И добавляли:
— Святой собой — гранит, а парит — птицей и не боится ни стали, ни воды, ни другой беды.
Одного не понимали сразу: радость ли от него, горе ли, сладость ли, зараза…
И оттого образовали круг и вдруг заспорили, как отец и мать у колыбели сына: к каким святым причислять допустимо не гражданина, а херувима.
Надели на него венец и сидели с ним, как во сне, во тьме ночной — радели под дым свечной о взглядах на разряды, что у святых в правиле есть.
И разглядели их — шесть.
И аккуратно, по-девичьи, составили краткий перечень.
2. ПЕРЕЧЕНЬ ПО-ДЕВИЧЬИ.Первый разряд — безмерный клад — канва основ: отцы отцов, творцы обители, живых прародители. Молва весть несет: весь род от них идет.
Второй разряд — пророки, что наперебой и наугад твердят сроки: когда придет тот, кого никто не ждет, принесет своим награды, а остальным — беда от него за то, что не рады. Пророки горячи в своих повадках, как олово, очень раскаленное, но падкие на догадки бормочут о них неопределенное:
— Свой пророк на печи промок, а чужой — на свою голову пророчит, как струю в полынью торочит, а швею — порочит. Нет пророка без порока, меж слепых и кривой отгадчик, мертвый на ответ тих, не шалун, а живой — тертый калачик: не врун, так молчун!
Третий разряд — отряд посланцев того, кто пришел, что предрек пророк, гол и сед, для смерти, наград и бед, а утек — без побед. Но меж голодранцев от него — след, а посланцы — не иначе, как назначены и обучены тот случай вбивать в народ, как сваю, — и вот рать собирают, разъясняют…
Следующий счет — сведущие проповедники: собеседники, которых на то никто не избирает, но они сами и одни натужными голосами, которых никто не разбирает, как у певцов на неуклюжих танцах, скоро толкуют любую запятую меж слов посланцев.
В пятом разряде святы мученики и страдальцы, ради вожделённых устоев богатые утратами и драмами, со скрюченными пальцами и шрамами от побоев, нанесённых хамами: не пощадили их из милости, ей же ей, учили, а не убедили в силе и справедливости своих учителей.
И еще одна видна когорта — несчётного сорта: ради идей не глядя за плечо бегущие от людей — имущие бессеребренники, дающие любя от себя, подвижники, идущие, как лыжники, прямо, трезвенники, не пьющие ни грамма, отшельники, бледные, как бедные мельники, скитальцы, неприкаянные, как ошпаренные пальцы, затворники, отчаянные, как дворники на страже, молчальники, даже с начальниками, да и прочие, не охочие до скотских плотских человечьих затей и увечных брюхом и духом гостей.
3.Близко к списку обсудив мотив появления на макушке небожителя, признали голодранцы и старушки в посланце прародителя.
И дали заключение для морали:
— Остальные святые говорят, и невпопад. А отцы отцов — молодцы и без слов! Молчальники от людей в шалаш бегут, а наш отчаянный чудодей — тут!
Но предупредили о стиле:
— Отец для всех — не истец вех. Ему не след — разряды, не под стать — чин. И потому надо дать обет и почитать — без причин.
И оттого нарисовали его в овале и назвали и прародителем, и пророком, и святителем, и его соратником, и истоком, и пахарем, и привратником веры, и страдальцем, и скитальцем, и знахарем-целителем от скверны и химеры, а назвали и — до рассвета основали структуры, проголосовали за суровые процедуры, раздали членские билеты и набросали для секты образцовые вселенские проекты.
Избегая смрада от носителя услады, упаковали прародителя в стеклянную коробку, стесали на сваях деревянную трибуну над ней, даровали своему учителю мавзолей, протоптали к нему тропку и в ожидании кануна епифании без лени встали на колени.
К утру поклонники покойника парализовали магистрали и подобру, без помпы и затей, умело собрали у тела толпы людей.
4.Не день и не два завлекали народ вперед под сень новой веры — качали права, как в столовой пенсионеры: за безраздельную поддержку основ нацепляли самодельные медали, за насмешку поступали по-другому — отдавали еретиков постовому, чем мастерски укрепляли дружбу, и создавали тем — пастырскую службу!
Способности выжимали из идеала, как подробности — из телесериала.
Первой задачей и верной удачей учения стало жертвоприношение: получение капитала с населения.
Одной рукой старушки намечали скрижали анахорета, другой — подставляли кружки под монеты. Объясняли:
— Это — на оформление пульта по отправлению культа.
Брали с людей и за подход к площади, и за вход в мавзолей (пропускали и без очереди, в стороне, но взимали вдвойне), и за лицезрение, и за восхваление, и за моление о сущем, и за светопредставление в грядущем, а на стене мрачного прозрачного храма написали прямо: «Сбор — на собор, лечебную палату и потребную зарплату лучшим друзьям — носителям идей прародителя!».
