Луис Леанте - Знай, что я люблю тебя
Гостиная показалась ей достойной декорации для фильма ужасов. Вот уже десять лет, как Монтсе не была здесь, и сейчас все вокруг выглядело постаревшим и как будто уменьшившимся в размерах. Даже бывшие когда-то яркими и сверкающими лампы светили тускло. Большую часть мебели покрывали белые чехлы, похожие на саваны, что подчеркивало мрачность помещения. Пахло влажной пылью и запустением. От свернутых в рулоны ковров исходил запах плесени. На окнах висели выцветшие старомодные шторы. Она попыталась дернуть рамы, чтобы впустить в комнату солнечный свет и веселье улицы, но они так рассохлись, что не желали открываться. Снизу доносился гул вечернего города. Монтсе осмотрелась и устало опустилась на стул. Это место запомнилось ей совсем другим. Последние годы она так редко возвращалась мыслями к своему старому дому, что он казался ей несуществующим, как выцветшая от времени театральная декорация, грубо намалеванная на картонном заднике. Она прикинула, сколько же прошло времени. Это было просто. В последний раз она была здесь, когда умерла мама, значит, десять лет назад. Вдруг Монтсе резко вскочила, заметалась по комнате, сдергивая с мебели чехлы и скидывая их на кресло. В неожиданно открывшейся зеркальной дверце буфета она увидела свое отражение и испуганно отпрянула. Ей почудилось, что она невзначай увидела в мутном стекле отблеск минувших времен. Сколько раз она смотрелась в это зеркало, поправляла перед выходом прическу, проводя расческой по непокорной челке, расправляла воротник блузки. Сколько раз с удовольствием созерцала в нем себя — молодую, красивую, гордую, полную планов и надежд. Монтсе закрыла глаза, нервы ее были на пределе, она снова подошла к буфету, неловко повернулась, уронив одну из рамок. Полки шкафа были плотно заставлены фотографиями, словно некий алтарь. Она окинула их взглядом — ее карточек среди них не было. Там были мама, папа, бабушки, сестра с мужем, две племянницы. Ее дочь. Она взяла в руки рамку со снимком, запечатлевшим дочь в форме первоклашки, но почему-то ничего не почувствовала. Слегка разочарованно улыбнулась, окончательно убедившись, что мать не поставила сюда ни одной ее фотографии. Монтсе подняла глаза на зеркало, внимательно вгляделась в свое лицо, словно желая уверить себя в том, что это ее больше абсолютно не волнует. И решительно повернулась спиной к своему отражению.
В спальне, напротив, все осталось таким же, каким помнилось с детства. Присев на краешек своей девичьей кровати, она почувствовала острую тоску, но продолжала упрямо повторять, что плакать нельзя. Уже больше двух месяцев она не позволяла себе слез. Монтсе откинулась назад, пристроила голову на подушку и улеглась с ногами на покрывало, мимолетно подумав, что маму всегда это страшно раздражало. Она улыбнулась, представив, что бы та сказала, увидев ее сейчас. Потолок над ней был в знакомых трещинах, каждую из которых она помнила так отчетливо, будто наблюдала последние двадцать лет каждый день. В свете люстры они оживали, обретая знакомые формы, — та, что рядом с балконом, была похожа на цилиндр, в центре расположилась улитка, рядом — профиль генерала Франко. Лежа на кровати, женщина рассмеялась, не в силах сдержать чувств. Она закрыла глаза и улыбнулась, пытаясь внушить себе, что не было этих лет, что ей все еще восемнадцать и жизнь еще не пошла под откос. Далекий шум проезжающих по улице машин мешался с обрывками мыслей и действовал не хуже снотворного.
Монтсе проснулась, подскочив от неожиданности. Она слышала, как не переставая звонил телефон. Сидя на кровати, она глубоко дышала, пытаясь сообразить, где она, различить грань между сном и явью. Она понятия не имела, как долго спала. Эхо надрывающегося телефона все еще звучало в ушах, но это явно был отголосок сновидения. Ей показалось, что сейчас откроется дверь, войдет Мари Круз и скажет: «Сеньорита, вас к телефону». Но дверь не открылась, она не могла открыться. Вот уже десять лет, как этот телефон выдернут из розетки. Ей самой уже больше сорока, и мертвые не поднимутся из могил. Она встала и сунула руку в ящик стола в поисках коробки из-под сигар. Найдя, положила на кровать и начала медленно, по одному, доставать из нее свои сокровища — заколку для волос, шкатулку с красивыми свечками, старые марки, монетку в пять песо, билет в музей и, наконец, пачку писем, перевязанных красной ленточкой.
Монтсе нашла их в шкатулке с драгоценностями матери. Она хорошо запомнила тот день. Ее сестра сидела напротив за тем же столом. Ларец стоял посередине, производя жутковатое впечатление — Монтсе он почему-то напоминал извлеченный из могилы гроб. Обе женщины знали, что ни одна из них не наденет украшений матери, но не могли оставить их здесь. Они были достаточно ценными. В итоге сестра решительно открыла шкатулку и начала деловито, как профессиональный оценщик, раскладывать ее содержимое на две кучки. Она видела их такое множество раз, что смогла бы все без исключения перечислить и описать, даже не заглядывая в шкатулку. Достав последнюю нитку жемчуга, она заглянула внутрь, на самое дно. «Я боюсь, это твое», — тихо произнесла сестра. Монтсе смотрела на нее, бледная и напуганная, ожидая, что там лежит по меньшей мере отрезанный палец какого-нибудь святого. Но, сунув дрожащую руку в ларец, извлекла на свет лишь пачку писем, перевязанных красной ленточкой. «Это не мое», — сказала она, не глядя на сестру. Та откинулась на спинку стула и медленно закурила. «Теперь твое». По спине Монтсе побежали мурашки. Она сняла ленту и увидела на верхнем письме свое собственное имя и старый адрес на Виа Лайетана. Конверты пожелтели от времени. В пачке было примерно пятнадцать-двадцать конвертов с марками по три песеты с изображением генерала Франко. Ничего не понимая, она веером разложила письма на столе. Все они были запечатаны. Она взяла одно, повертела его в руках в поисках отправителя. Конверт выпал из мгновенно ослабевших пальцев. Сестра бесстрастно наблюдала за ней, не выказывая ни капли удивления. Монтсе перевернула все письма. Отправитель на всех один и тот же: Сантиаго Сан-Роман Чакон, Четвертый полк Иностранного легиона Алехандро Фарнесио, Эль-Айун, Западная Сахара. Она почувствовала, что задыхается от волнения. Вскоре удушье отпустило, зато на смену ему пришла лихорадка. Монтсе казалось, что мертвые все-таки встали из своих могил, чтобы вновь преследовать и терзать ее. Взглядом утопающего она посмотрела на сестру, пытаясь прочитать на ее лице хоть какое-то объяснение, но Тереса наблюдала за ней молча и совершенно спокойно, даже не мигая. Письма были от Сантиаго, в этом сомневаться не приходилось. «Что это значит, Тереса? Только не говори мне, что ты знала об этих письмах!» Та ничего не отвечала, лишь поглаживала и перебирала в пальцах драгоценности, словно лаская кошку. Наконец сестра нарушила затянувшееся молчание: «Да, Монтсе, я знала о них. Некоторые портье отдавал мне. Другие попадали сразу в руки к маме. Единственное, о чем я не догадывалась, — это о том, что она их хранила все эти годы». Потрясенная Монтсе не могла произнести ни слова. Прошло столько лет, боль от предательства потеряла свою остроту, но она смотрела на сестру так, словно видела ее впервые. Она стала разглядывать почтовые печати — все письма были датированы периодом с декабря 1974 по февраль 1975-го. Она не решалась открыть их при сестре. «Ты тогда была в Кадакесе, знаешь, о чем я говорю. Каждый раз, когда приходило одно из этих писем, в доме воцарялся ад кромешный». — «Да, но ты всегда…» Тереса хлопнула рукой по столу, рассыпав ровные кучки с драгоценностями: «Нет, Монтсе, нет, я тут ни при чем! Ты прошла через преисподнюю, я прошла через чистилище, — в порыве гнева вскричала она. — Слушай меня теперь и не надо заламывать руки, представляя себя единственной героиней трагедии. Пока ты пряталась в Кадакесе, скрываясь от стыда и гнева матери, я ощущала его день за днем на собственной шкуре. Каждый день, слышишь меня?! Каждый раз, когда приходило одно из этих писем или раздавался телефонный звонок, я должна была принимать на себя всю ее злобу. Это я ходила на цыпочках, чтобы меня не заметили, это я залезала под одеяло в девять вечера, чтобы не видеть ее истерик, это я никуда не ходила с подругами, чтобы не унижаться перед ней, вымаливая разрешения погулять. Я выслушивала ее вопли и несправедливые упреки. Это мне пришлось стать идеальной дочерью, чтобы искупить грехи своей непутевой сестры». В гостиной воцарилась звенящая тишина. Тереса сидела, закрыв лицо руками, пытаясь унять охватившее ее бешенство. Теперь уже Монтсе смотрела на сестру не мигая — она впервые в жизни видела ее в таком состоянии, злую, кричащую, не владеющую собой. Это поразило ее еще больше, чем злополучные письма. Тереса, ее младшая сестра, всегда за нее вступалась — именно она служила буфером между ней и матерью. Тереса, холодная и невозмутимая, казалась спокойной в самые драматичные моменты жизни. Сейчас Монтсе была так ошеломлена, словно мир уходил из-под ног. Они посидели в тишине еще немного, вглядываясь друг другу в лица. Потом Тереса устало сказала: «Выбирай». — «В смысле?» — «Выбирай, что хочешь взять из драгоценностей». — «Может, стоит их как-то рассортировать?» Тереса достала записную книжку, выдрала листок и разорвала его на равные части. Потом пометила клочки, кинула их в шкатулку и подвинула ее к сестре. Та послушно вытащила одну бумажку. Тереса сгребла свою часть драгоценностей, сложила их в платок, завязала узлом и сунула в сумку, потом встала из-за стола. Монтсе чувствовала себя неуютно — она не решалась больше задавать вопросов. «Ты идешь? — спросила Тереса. Я задержусь еще немного». — «Тогда не забудь выключить пробки перед уходом. И запри дверь на оба замка».
![Юлия Чеснокова - Биение сердца [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
