Луис Леанте - Знай, что я люблю тебя
Впервые переступив порог казармы вспомогательных войск, он решил, что попал совершенно в другой мир. Это подразделение не подчинялось напрямую высшему командному составу Легиона, и здание, где оно размещалось, выглядело как огромная jaima. У входа вокруг спиртовки сидело около дюжины солдат, непринужденно болтающих на местном наречии и безмятежно попивающих чай. Их позы были так расслабленны, даже не верилось, что ты в казарме. Увидев входящего Сантиаго, они мгновенно замолчали, а лица их стали серьезными. Сан-Роман готов был немедленно развернуться и убраться отсюда куда подальше, но среди солдат он заметил Лазаара, и это его успокоило. «Я не хотел мешать, — извинился Сантиаго. — Не думал, что…» Лазаар объяснил что-то своим товарищам на арабском, и те продолжили свой неторопливый разговор. Африканец приветливо протянул легионеру обе руки и предложил ему присесть поближе к чаю. Прошло совсем немного времени, и Сантиаго совершенно перестал чувствовать себя чужаком. «Ты в футбол играешь?» — спросил его один из солдат. «Еще бы. Да я Кройфа[4] учил играть в футбол». Лазаар серьезно сказал: «Лично я — за „Мадрид“». — «Это ничего. Амансио[5] я тоже учил». С того дня Сантиаго Сан-Роман каждый вечер стоял в воротах команды вспомогательных войск, и, когда они выигрывали, приятели-испанцы из родного батальона наперебой обвиняли его в предательстве.
Сейчас, сидя среди шумной толпы, заполнявшей «Эль-Оазис», Сантиаго Сан-Роман увидел проходящих мимо бара солдат вспомогательных войск, которые смотрели на веселящихся легионеров со смесью любопытства и презрения. Он опрокинул в глотку бокал коньяка и клятвенно пообещал себе, что с этого момента не выпьет больше ни капли на глазах у африканцев. Ему было так стыдно перед своими друзьями из вспомогательных войск, как не было никогда в жизни. Сержант Бакедано, единственный из унтер-офицеров полка, кто посещал «Эль-Оазис», расхаживал среди официанток, распушив хвост и не упуская случая ущипнуть то одну, то другую за аппетитный зад или коснуться рукой шикарного бюста, обдав при этом проспиртованным дыханием. О Бакедано рассказывали ужасные вещи. Ему было около сорока, и у всех, кто его знал, складывалось впечатление, что весь смысл его существования составляют Легион, выпивка и девочки. Болтали, что однажды он выстрелил в ногу новобранцу, который сбился с шага. Увидев его пьяным и тискающим шлюх, не так уж трудно было поверить в подобную историю. Большая часть солдат старалась с ним не связываться, но находились фанфароны, которые всюду следовали за сержантом, громогласно ржали над его пошлыми шутками, аплодировали его идиотским выходкам и с удовольствием подливали ему еще и еще. Этим прихвостням приходилось периодически терпеть его грубые оскорбления и унижаться перед ним. Проститутки, имевшие несчастье с ним познакомиться, старались обходить его за версту. Без сомнения, сержант Бакедано был единственным в заведении мужчиной, внушавшим им страх и трепет. Они были уверены, что, если чем-то не угодят этому мерзавцу, вполне могут потерять работу или очнуться в придорожной канаве на шоссе Смары. Всем было известно, что сержант Бакедано — весьма влиятельная личность, он ведь работал на коменданта Панту, который контролировал всю проституцию в «Эль-Оазисе». Вышестоящему начальству вряд ли понравилось бы, если бы чиновника более или менее высокого ранга засекли в подобном заведении. Они никогда не делили проституток с солдатами. Даже с сержантами или капралами. И не собирались смотреть сквозь пальцы на то, что бандиты, обосновавшиеся в Эль-Айуне, привозят женщин из Испании, Марокко или Мавритании. Комендант Панта пекся о здоровье полка и не потерпел бы постороннего вмешательства. Впрочем, сам комендант никогда не видел Бакедано пьяным, шатающимся между столиками, горделиво потрясая своим мужским достоинством и лапая за грудь шлюх, одетых как официантки.
Сантиаго Сан-Роман вполне разделял общее мнение, тем более что пару раз ему приходилось сталкиваться с сержантом. Увидев, что Бакедано выходит из бара, он слегка расслабился, несмотря на закипавший в заведении скандал. Гремела музыка, заглушая орущий во всю мощь телевизор, который никто не смотрел, и этот грохот смешивался со стуком бутылок по мраморной стойке, возгласами игроков в покер, периодически выкрикиваемыми номерами бинго и просто разговорами посетителей, которым волей-неволей приходилось повышать голос. Неожиданно все звуки на мгновение стихли, и из динамиков полились первые аккорды «Лас-Корсариас», любимого пасодобля Пепе Эль-Боли. Как только Сантиаго Сан-Роман услышал мелодию, ему показалось, что крыша бара рухнула ему на голову. Образ Монтсе моментально возник в его мозгу, как затаившийся в тайном уголке души, но всегда готовый вернуться призрак прошлого. Привычная обстановка галдящего бара непостижимым образом начала вызывать отвращение.
— Еще коньяку? — спросил Гильермо.
— Нет, хватит. У меня изжога.
— Ну, тогда пивка.
— Пей сам, у меня желудок болит, — соврал Сантиаго.
— Ты что, больше вообще сегодня пить не будешь? Сегодня же суббота!
Сантиаго Сан-Роман очень серьезно посмотрел на друга, и Гильермо сразу понял, в чем дело. Он не стал спорить и убеждать, потому что прекрасно изучил приступы меланхолии, периодически овладевавшие приятелем. Они вдвоем покинули «Эль-Оазис». Снаружи их встретил свежий февральский бриз. Легионеры молча двинулись вперед, шагая куда глаза глядят. До самой площади Испании улицы были необычайно пусты, зато там, похоже, собрался весь город. На тротуары выплескивался веселый шум из пивных. Стараясь не привлекать к себе внимания, сновали патрули местной полиции, на машинах и пешие. Друзья остановились перед кинотеатром, прямо под огромной афишей фильма «Серпико», изображавшей мужественного Аль Пачино, казалось, вот-вот готового шагнуть в реальный мир. Гильермо расставил ноги, копируя величественную позу полицейского из Бронкса. Пилотку он надвинул на брови, а ремешок натянул на подбородок. Девушки, стоявшие в очереди в билетную кассу, смотрели на него и хихикали, прикрывая рты ладошками.
— Прекрати паясничать, — проворчал Сантиаго. — Не видишь, все на тебя глазеют?!
Гильермо заложил большие пальцы за ремень, украшенный большой стальной пряжкой, а потом послал воздушный поцелуй не перестававшим смеяться красоткам.
— Ты должен сделать мне одолжение, Гильермо. Клянусь, я последний раз прошу тебя об этом.
С Гильермо мгновенно слетело шутливое настроение. Эти слова стали для него уже привычными. Сантиаго молча пошел вперед, ссутулившись и повесив голову.
— Пойдем отсюда, здесь полно сержантов.
У каждого звания была своя негласная зона в городе. Обычно сержанты и капралы избегали окрестностей «Парадора» или казино «Милитар», чтобы не столкнуться со своими старшими офицерами. В свою очередь, простые солдаты не гуляли на главных улицах, где у унтер-офицеров имелись свои излюбленные заведения.
Двое приятелей молча направились на проспект Скаикимы. Они знали, что там точно будут скрыты от любопытных глаз других легионеров. Они не произносили лишних слов, словно читая мысли друг друга, и, не сговариваясь, дружно остановились около телефонной кабинки. Сантиаго выгреб из карманов всю мелочь. В воздухе почему-то пахло тимьяном. Он высыпал монетки в ладонь Гильермо.
— Я хочу, чтобы ты позвонил Монтсе. Сначала скажи ей, что…
— Да знаю я все! — нетерпеливо прервал его Гильермо.
— Скажи, что ты ее сокурсник из университета и хочешь поговорить с ней…
— Санти! — взвыл Гильермо, еле сдерживаясь, чтобы не двинуть другу в челюсть изо всех сил.
— Ну что?
— Ты знаешь, сколько раз я уже звонил твоей девушке?
— Она не моя девушка, Гильермо, я уже говорил тебе. И если ты не хочешь мне помочь…
Гильермо примирительным жестом положил другу руку на плечо, пытаясь его успокоить.
— Да позвоню я ей, позвоню!!! Но не говори мне, пожалуйста, что я должен ей сказать, — я это уже тысячу раз слышал. Я звоню ей, я пишу ей письма, я, в конце концов, ее и…
Гильермо резко замолчал, сожалея о вырвавшихся словах. Но его друг был так ослеплен своим горем, что даже не понял смысла последней фразы. Гильермо сунул монетки в карман и зашел в кабинку. Сантиаго отошел на несколько метров, будто стесняясь того, что делает.
Последний телефонный разговор был очень тяжелым. Он тоже звонил ей из автомата, из телефонной будки в нескольких метрах от ее подъезда на Виа Лайетана. Когда Монтсе, наконец, взяла трубку, было уже почти десять вечера. Сантиаго четыре часа стоял перед ее домом и успел уже окончательно замерзнуть — влажный, промозглый воздух первых дней декабря пробирал до костей. Долгожданный голос в телефонной трубке заставил его растеряться и замолчать, он не знал, как начать разговор. Но из последних сил собрался с духом. «Это Санти», — дрожащим голосом пролепетал он. «Я знаю. Мне говорили, что ты звонил. Чего ты хочешь?» — «Монтсе, послушай, я звоню тебе весь вечер». — «Я занималась в библиотеке, только что пришла». — «Не ври мне, Монтсе, тебе не идет». — «Ты звонишь, чтобы обозвать меня лгуньей? Ты бессовестный наглец!» — «Нет, я вовсе не хотел обижать тебя, просто я с шести часов стою у тебя под дверью и не видел, чтобы ты входила или выходила». В трубке воцарилась долгая напряженная тишина. «То есть ты собираешься за мной следить?» — «Да не хочу я за тобой следить. Я просто звоню сказать, что уезжаю». — «Ну тогда пока». — «Я уезжаю в Сарагосу». Снова молчание. «Мне пришла повестка из военкомата. Я должен явиться в расположение послезавтра». Монтсе не говорила ни слова, и это придало Сантиаго решимости. «Ты уже поговорила с родителями?» — спросил он, собрав всю волю в кулак. «С родителями? О чем я должна с ними поговорить?» «О ребенке, черт возьми! О нашем ребенке!» — не сдержавшись, зло выкрикнул Сантиаго. Монтсе не дала ему продолжить: «Слушай, красавчик, что я тебе скажу. Ребенок — это мое дело, и только мое». — «А тебе не кажется, что я имею к этому некоторое отношение?» «Ты мог бы вспомнить об этом раньше. — Теперь уже Монтсе едва сдерживала слезы. — До того, как спутался с той блондинкой из кафе, до того, как начал пить с…» — «Да ни с кем я не пил!» — «Я больше тебе не верю! Предатель». — «Я не обманывал тебя, Монтсе. Клянусь своей матерью, клянусь всем, что для меня свято, я тебя не обманывал. Она просто подруга». — «Ты со всеми подругами целуешься?» — «Я тебе сто раз рассказывал, что мы давным-давно знакомы. С детства. Я ошибся и…» — «Какой же я была дурой!» — «Монтсе, но ребенок…» — «Ребенок мой, слышишь, и только мой! Забудь о том, что мы были знакомы. Забудь про ребенка, забудь обо всем!» — В трубке стало тихо. Потом короткие гудки возвестили о том, что на том конце провода уже никого нет. Сантиаго в бешенстве ударился головой о стекло кабинки. Разбитый лоб сразу же начало саднить, по лицу заструилась кровь. Люди, шедшие по улице, шарахнулись в сторону, услышав звук удара. Он не знал, что ему делать с трубкой, которую он все еще сжимал в руке, поэтому он просто швырнул ее изо всех сил на аппарат, расколов на две половины. Выскочил из телефонной будки, словно рассвирепевший бык, обводя улицу красными от злости глазами. Еще никогда он не чувствовал себя таким униженным, таким бессильным. Ему некого было избить, некому швырнуть в лицо проклятия и обвинения, он не знал, на что направить душившее его бешенство.
![Юлия Чеснокова - Биение сердца [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
