Станислав Родионов - Избранное
Гордая душа у парня, мужская. На моего Генку похож. Дай-то бог им пройти с такими душами по жизни.
Я вот думаю… Ракеты, комфорты, элементарные частицы и научно-технические революции. И душа человеческая. Как они воссоединяются-то? Как первая сущность слагается со второй? Да и слагаются ли? Тыща рублей… Это лишь повод для прикосновения двух человеческих душ. А скажу вам доподлинно: все начинается с человеческой души и все ею кончается.
14
Уж коли заговорили о душе…
Скажем, соорудил завод черт-те какую нужную машину. Ну и пошло — планы, проценты, рапорты, сводки… Трубят об этой машине. Вроде бы она главная. Вот и ошибочка — не она тут персона. Человека-то забыли. Ведь когда машину варганили, то и думали, и говорили, и ругались, и молчали, и потели, и опять думали, и опять потели… Неописуемое переплетение людских отношений — вот что такое сделанная машина. Как говорится, сплошная психология. А это все души человеческие.
Уж коли заговорили о душе… Оно верно, что без материального производства ничего не будет — одна пустошь. И все ж таки думаю, суть жизни не в материальном производстве, а в человеческих отношениях. Во второй сущности суть нашей жизни — вот так и не иначе.
Посему стараюсь работать весело — я ж весельган. Вопросы задаю и сам отвечаю. Кого подначу, от кого получу сдачу. Предложеньице подкину и чужое узнать не премину.
Скажем, ребята, Валерка с Эдиком, вдруг забегали с мыслью оснаститься диагностическими комплексами. Хорошее, скажу, дело. В заявке на ремонт бывает болтовни полно да общих слов. Вот и копайся, ищи поломку. А этот комплекс вынюхивает дефекты лучше всякой ищейки.
Может, другой бригадир ребят бы и осадил: мол, у нас план; мол, в свободное время; мол, после работы… Так-растак в кочерыжку! Спрошу уже спрошенное у Кочемойкина: когда мы работаем, то живем или существуем? А коли живем, то живи.
За полчаса до конца смены весть прилетела — собрание бригады. Кто, где? Без меня порешили, без бригадира? Говорят, по указанию директора, в комнате отдыха с пучеглазыми рыбками.
Собрались не переодевшись. Сергей Сергеевич пришел, профком с белолицым кадровиком… И какая-то стянутость у всех, будто наблудил кто. Даже рыбки на дно полегли и пальма африканская скукожилась.
— Товарищи! — сказал директор голосом предвещающим, — Ваша бригада экспериментальная. От вас зависит, быть таким бригадам или нет. А в дирекцию поступило заявление от члена бригады Кочемойкина. Жалуется он на бригадира и нездоровую атмосферу. Думаю, заслушаем его.
Брюнет в кожаной тужурке поскользнулся на хреновенькой кожурке. А надо было соломки подстелить. Знал ведь. Думал, поговорили с ним — и ладно.
Кочемойкин встал солидно, как туз какой. Губами пожевывает обидчиво. Животик под комбинезоном дыбится.
— Все знают, какой я работник. Так вот, Николай Фадеич предложил мне бригаду покинуть. За что? Почему? А?
— Было? — спросил меня директор.
— Ага, — согласился я, поскольку было.
— Объясни — почему, — скомандовал Сергей Сергеевич.
— А он плохо работает, — сказал я не моргнув глазом.
Тут на меня вся бригада глянула с упором — тоже, между прочим, не моргнув глазом. А Кочемойкин усмехнулся, попросту говоря, осклабился, как кот мышонку перед жаркой встречей. И все ждут моих дальнейших слов, поскольку сказанные были уж шибко невероятны.
— В Сухумском питомнике мартышка живет под названием гамадрил. Стервец, два пятака меняет на один гривенник. А тот гривенник опускает в автомат, который ему фрукт выдает.
— Ты меня с мартышкой равняешь? — ощерился Кочемойкин.
— Николай Фадеич, — успокоил директор, — хочет сказать, что нельзя работать бездумно.
— А я бездумничаю? — продолжал ощериваться Кочемойкин.
— Зачем же говорить напраслину… Работаешь ты с головой.
— Тогда чего?
— Объяснял ведь тебе, Петр… Хочу я работу бригады связать со смыслом жизни.
— Во! — как бы обрадовался Кочемойкин и рукой в меня тычет. — И так всю дорогу! Всякая философия, болтология, шуточки, прибауточки… А нам нужен ритм работы — раз, план выдать — два, заработки — три.
— Сергей Сергеевич, разреши Кочемойкина допросить, — обратился я к директору и тут же приступил, не дождавшись: — Петр, сегодня мы обсуждали диагностический комплекс, а ты уклонился…
— В рабочее время работать надо!
— Валерка свою идею толкал насчет воздушного шара вместо крана…
— Тельфер есть!
— Чай мы пошли пить в шестнадцать часов всей бригадой…
— Да не хотел я чаю!
— Анекдот Матвеич рассказал про мужа из командировки…
— Плевать мне на эти анекдоты!
— Николая послал в неприличное место…
— И правильно сделал!
— Вот и говорю, что ты гамадрил, то есть никудышный работник.
Чувствую, что лезу к черту на рожон. Кадровик засмеялся, профсоюзный бог усмехнулся, директор улыбнулся. А бригада сидит смурная, как собаками покусанная. Эх, ребята… Они думают, что я все знаю. А я только половиночку.
— Николай Фадеич, скажи толком и без оскорблений, чего ты хочешь от бригады? — предложил директор.
— Хочу, чтобы работали мы весело.
— Прожекты обсуждать, чай пить и анекдоты рассказывать нужно после работы. Прежде всего — дело.
— Плохо то дело, в котором утонули человеческие отношения, — складно выразился я, поскольку разговор пошел меж мной и директором.
— А ругань на работе случается, — заметил он.
— Пусть горло дерет, поскольку работает?
— Не знал, что ты такой щепетильный, Фадеич.
— Пусть травит нашу жизнь ради продукции? — не унимался я.
— Ради государственных интересов, — уточнил директор.
— А мы кто — не государство? Или псы приблудные?
— Не впадай, Фадеич, в демагогию, — уже сурово предупредил директор.
— Не согласный я с таким поворотом! Ты, Сергей Сергеевич, все кверху ногами кувыркаешь. Мы ведь работаем ради жизни, а не живем ради работы. Не хочу я подчиняться работе, а хочу работу подчинить себе. Забыл ты про вторую сущность…
— А мы послушаем членов бригады, — перебил директор.
Эх, человек без языка — корова без соска. Нем я, как оброненный рубль. Хотя говорю много. Про мартышку-гамадрила объяснил. А про лошадь они и сами знают — не про ту, которая дохнет от капли никотина, а про ту, которая дохнет от работы. Сколько я знаю таких лошадей-то… Смену отработал, у телика посидел, ночь проспал — и по новой. Научиться хорошо работать легче, чем научиться хорошо жить. Интересно, рубль металлический смог бы гамадрил разменять?
Гляжу, Василий руку тянет для добровольного слова. Встал и не узнать его — ни хмури, ни печали. Одна злость.
— Верно Кочемойкин сказал — для работы мы собрались в бригаду. А Фадеич? Спрашивается, какое его собачье дело идти к моей бывшей жене? Его просили? Она подумала, что я подослал. Любовь любовью, а мужская гордость сама по себе.
Вот оно что. Обиделся. Дружка найти — надо сто дорог пройти, а врага нажить — можно никуда не ходить. Мужская гордость ему дороже любви… Вот тебе и хороший парень, вот тебе и дружинник.
Тезка мой, землячок Николай, слово держит:
— Фадеич говорит, учись в школе, а то, извините за выражение, начну щи хлебать носом. От такого слышу!
— Все? — спросил его директор.
— Да он сам неученый, — добавил мой землячок.
— Вы, товарищ, — обратился директор к Матвеичу.
Матвеич встал, глаза бегают, руки дрожат струнами,
будто у него в животе двигатель работает на малых оборотах:
— Я — как все, так и я.
И сел, как в яму осел, — опохмелиться ему охота, а не выступать.
Эдик поднялся как-то задумчиво. Гордый, шельмец: дома я обнаружил в кармане бумажку, в которой выведено, что, мол, такой-то получил от такого-то тыщу рублей в долг.
— Зря вы на Фадеича. Работник он отменный, человек хороший и оригинальный… Есть у него своя идея насчет бригады. И хорошо. Другое дело, что для этой идеи нужно было людей подбирать других. Молодежь, что ли…
Э, дорогой человек. А жизнь нас разве подбирает? Сортирует один к одному? Да у нее все сита дырявые, и сыплемся мы в недоуменном сочетании, как говорится, ни складушки ни ладушки, поцелуй, баба, валяный сапог.
Валерка вскочил сам, без приглашения — рот, конечно, до ушей, лохмы, конечно, на уши.
— Вы с ума, что ли, посходили? Да Фадеич — душа наша и совесть! Фадеич, не слушай их!
Это уж он мне сказал. Я ему улыбнулся: мол, держись, тяни рот до ушей.
— А эта самая вторая сущность? — противопоставил свое Кочемойкин. — К чему она нам?
— И что за птица? — поддакнул Николай.
— На второй сущности он чокнулся, — вставил и Василий, правда сокрушаясь.
Вот, значит, как. Разговор не только о моей работе, а и о моей личности, как таковой. Не устраиваю по всем направлениям.
