Станислав Родионов - Избранное
— Вы дурнее веников, — разозлился Валерка.
— Небось сам в этих сущностях не кумекаешь, — усмехнулся Кочемойкин.
— Что тут кумекать? — спокойно ответствовал Эдик. — Фадеич говорит о материальном и духовном. Азы.
Вот, оказывается, что есть моя пара сущностей. Выходит, правильнее будет говорить не о первой и второй сущности, а о материальном и духовном. Все ж таки останусь при своем. Надо при случае с Эдиком потолковать.
Мне бы радоваться — молодежь на моей стороне. А это значит, что зрю я маленько дальше своего носа; может быть, обозначаю то, про что еще и газеты станут писать.
Да не до радости мне — отсохло все внутри.
— Ситуация в бригаде ясна, — заключил директор. — Мы посовещались и хотим внести предложение: сказать Николаю Фадеичу спасибо за его усилия и предложить бригадиром Кочемойкина.
Стало тихо. Вижу, рыбки дела свои побросали и в наш разговор вникают. Африканская пальма, вижу, не дышит… К чему они прислушиваются? Уж не к стуку ли моего сердца, уж не ждут ли, что зайдется оно от обиды жидкими всхлипами? Да что там рыбки — люди смотрят на меня, боясь содрогнуть больную мою тишину.
— Фадеич, не слушай их! — опять крикнул Валерка, не утерпев.
— Ты останешься бригадиром, — заверил Эдик с какой-то спешкой.
Видать, на лицо мое набежало то, что всех забеспокоило. Бездушность на нем проступила — душу-то отдал бригаде. Встал я…
— Ребята, жизнь очень большая. Ребята, жизнь очень маленькая. Это как распорядиться. Я хотел, чтобы ваши жизни стали большими. Чтобы рабочее время не выбывало из жизни, как тяжкое, пропащее. А план гнать да деньгу зашибать большого ума не надо. Но верно сказал наш директор — бригада экспериментальная. На нее глядят да примериваются. А мое понятие бригады требует всеобщего единомыслия. Посему я ухожу на заслуженный отдых, именуемый пенсией. Простите, ёжели что не так.
— Обиделся? — рявкнул директор.
— А обида, Сергей Сергеевич, чувство не последнее.
— После собрания зайди-ка ко мне.
А собрание-то уже и кончилось. Коли я убываю, то Кочемойкин получает бригадирство автоматом. А я убываю — решено мгновенно да окончательно.
Мария говорит, что истина посередке. Тогда каждый прав и каждый не прав, и правее тот, кто ближе к серединочке. А двигался ли я к серединочке в бригадном вопросе? Захотел работу с душой соединить… Что такое работа, знает всякий. А душа? Память, говорят. Сознание, говорят. Совесть, говорят. Не знаю. Но уж коли заговорили о душе…
Душа есть у того, кому больно. Мария сказала.
15
Директор привел-таки меня в свой кабинет. Тут уж чаю я не просил, поскольку отчаевничал. Пил мужик чай и охмелел невзначай. Но Сергей Сергеевич принес два стакана самолично, с лимоном и подслащенного. Дую я на стакан…
— Чего молчишь? — буркнул Сергей Сергеевич, можно сказать, свирепо.
— Байку вот вспоминаю.
— Вспомнил?
Рассказал ему, поскольку вспомнил.
…Один начальничек возил свои отчеты вышестоящему начальнику. Да закавыка — какой отчет выдавать? Напишешь цифирь крупную — сразу в передовики выскочишь. Опасно: приедет комиссия, заставят делиться опытом, и так далее и в том же направлении. Напишешь цифирь скромную — в отстающие попадешь. Опасно: приедет комиссия разбираться в твоем спотыкании. Значит, нужна цифирь средняя. А как ее узнать? Начальничек придумал: пишет четыре отчета, по количеству карманов. Приезжает пораньше, узнает средние показатели и вытягивает подходящий отчет. Ну?
— К чему рассказал?
— Думаю, и я вот с цифирью напутал…
— Эх, Фадеич, мне бы твои заботы.
— А какие твои заботы? — прикинулся я незнайкой.
— Да хотя бы взять дисциплину.
— Эта забота не столь трудная, коли знать ее сердцевиночку.
— А ты знаешь?
— Знаю, — признался я негромко, чтобы поскромнее.
Директор глянул на меня из-под своего лобастого лба, как на воробышка. Мол, барахтайся себе в пыли, да не забарахтывайся. Знаю я подобные взгляды, обжигался не единожды…
Образование у меня аховое. Без него человек нем, что умная собака. И знаешь, и понимаешь, и душой проник, а не высказать. Да и кто будет слушать: диплома нет, должности нет, и внешностью похож, прости господи, на лысую пешку. Обидно. Еще бы, коли вместо ума дипломами козыряют, а этих дипломов всяких разных можно получить по потребности. Сколько надо инженеров, столько и выпечи. Исправных, знающих. А знания подменят ум? Да никогда. Кто солнце видел, того фонарем не ослепишь. И все ж таки теперь знания пошли заместо ума — вот на что зло берет. А есть ли без ума настоящие знания-то? Чего без него поймешь… Я так думаю: знает тот, кто понимает, а кто знает, но не понимает, тот не знает — тот помнит.
— Тебя бы, Фадеич, на мое место.
— И сел бы, кабы не малое образование.
— Дело не в образовании.
— У меня труба пониже да дым пожиже.
— Зато знаешь, как дисциплину поднять…
— Да разве в дисциплине дело?
— А в чем же?
— У картошки вон какая ботва торчит, а дело-то в клубнях. Так и дисциплина. Она ведь сама штука зависимая.
— Это ты про стимулы?
— Я про жизнь.
— Ну как бы ты ее поднял?
И вижу интерес в его лице всамделишный. Ответить бы пообстоятельней, поговорить поосновательней. Да настроение у меня — как непроходимое болото: в хляби не шагнуть, во мгле не продохнуть.
— Как бы я, так ты не будешь.
— А все-таки, Фадеич?
— Зачем вахтеры стоят в проходной? — начало и меня подмывать.
— Странный вопрос…
— Чтобы с работы не разбегались. А ты выпускай, пусть идут. Ты их держи не вахтером да начальником, а интересом.
— Идеалист ты, Фадеич, — улыбнулся директор по-хорошему, как сынку-переростку.
— А ты не зоркий, Сергеевич. И в бригаде-то моей ни хрена не разглядел.
— Чего не разглядел?
— А ту же самую дисциплину. У нас ни опозданий, ни прогулов, ни прохладцы в работе не было.
— И почему же?
— Ребятам интересно стало жить, Сергеич.
Он задумался.
А ведь я помню, как его делали директором. Главк поставил четыре условия. Чтобы был мужик. Чтобы имел высшее образование, специальное. Чтобы вырос в нашем автохозяйстве. И еще какое-то вроде бы насчет едких напитков. А чтобы умный или способный к руководству, условий не было. Зря. Я бы ум наперед поставил. Да повезло нам в результате случайности — сидит вот, думает…
Быть умным или глупым, от человека не зависит — этим судьба распоряжается. Но поумнеть можно. Дурак не тот, кто глуп, а тот, кто настолько глуп, что не слушает умных.
— Я не могу за всем углядеть, Фадеич.
— А должен, коли поставлен.
— Вот социологи пишут о причинах конфликтов… — Он взял какой-то журнал. — По вине лидера пятьдесят два процента, из-за неправильного подбора кадров тридцать три процента. Из-за психологической несовместимости девятнадцать процентов. Я, как лидер, виновен только в половине конфликтов, Фадеич.
— Во всех.
— Почему во всех?
— Верные кадры ты обязан подбирать и эту несовместимость обязан совместить.
— Считаешь, не подхожу для этого кресла?
— Зачем же… Но до совершенства еще далек.
— А кто, по-твоему, близок?
— Тот, кто сумел душу с работой соединить.
— Свою душу, что ли?
— Зачем свою… Души работников с ихней работой.
— Непонятно, Фадеич.
— То-то и оно.
— Так объясни!
— Объяснялка устала, — сказал было я, да спохватился. — Сергеич, ты ведь план гонишь, верно? В переводе на человека будет означать работу. И небось думаешь, что человек живет для работы наподобие вола. Вот тут и ошибочка.
— А для чего живет человек?
— Для удовольствий, Сергей Сергеевич, для них!
Он захохотал, ей-богу, как халтурно отремонтированный двигатель. И я улыбнулся за компанию, поскольку представил то, чего он представил. Якобы сижу в ресторане, а на столе бутылки из-под шампанских да цыплята жареные кверху лапами, а рядом блондинка вся из себя, а на мне галстук мотыльком, а на блондинке декольте во всю, извините, спину, а музыка играет на гавайской гитаре, а на мне, кроме всего прочего, парик брюнетными колечками…
Отсмеялись мы.
— Спасибо за чаек, и за лимон отдельно, — сказал я, вставая.
— Ну а про удовольствия-то?
— Человек жив удовольствиями, Сергеич. Их много у него. А самое главное удовольствие — от работы. Если твои кадры будут получать удовольствие от работы, значит, ты добился, соединил их души с трудом.
— Как это сделать, как?
— То вопрос особый.
Директор вскочил да как выругается. Не то чтобы неприлично, но и приличного мало. И побежал по кабинету ввиду своей привычки. Паркет под ним аж потрескивает, поскольку мужик он литой.
— Что за жизнь, так-растак! Все учат, все критикуют, все жалуются, все проверяют. У меня сегодня две комиссии было! А дать совет человеческий — некому!
