Улья Нова - У нас будет ребёнок! (сборник)
– Нормально, – ответила я и вгляделась в лицо Егора. Он искренне волновался за меня, и это было чрезвычайно приятно.
А поезд несся дальше.
Станция «Октябрьская». Открыта 1 января 1950 года. Архитектор – Л. М. Поляков. Он создал практически храмовое пространство, где ряды факелов ведут к апсиде с предполагаемым алтарем – нише с голубым небом, призванным отобразить светлое будущее страны. Никогда раньше, по утверждению специалистов, дизайн станции так не апеллировал к образцам храмового зодчества Запада и древности и одновременно так не напоминал базилики раннего христианства. Пилонная станция глубокого заложения (глубина – 40 метров) с тремя сводами. Станция необыкновенно красива и торжественна.
Прослушала я не без трепета. Некоторые пассажиры тоже с интересом прислушивались к восторженному токованию Егора.
…Также впечатляет станция «Таганская» – Кольцевая. Она открылась 1 января 1950 года и стала опытной площадкой для испытаний малогабаритных поломоечных машин. А вообще-то «Таганская» – это подземный дворец, настолько она великолепна. Одна из самых фотографируемых станций, популярнее только станция «Комсомольская». И, как и во всех дворцах, центральное место занимают художественные композиции, восхваляющие рода войск Красной Армии. Между прочим, тридцать два панно со словами «Слава героям!».
– История говорит, – неожиданно отвлекся от планшета Егор, – что в пятидесятые годы при переходе на Таганско-Краснопресненскую линию была скульптурная композиция – Сталин в окружении детишек, поздравляющих его с его же величием на Красной площади, – но позже статую убрали. Дабы не раздражать народ. Вообще-то бюсты, барельефы и другие изображения товарища Сталина были на каждой станции метро, и исчезали они не сразу, постепенно. А заменялись или на изображения счастливой советской действительности, или на узоры из цветочков и винограда с подсолнухами.
– Егор, солнце мое… – Вглядываясь в синие глаза, я улыбалась Егору и даже простила ему отсутствие такси. – А мы уже разослали приглашения на свадьбу, или наши мамы надеются на нас?
– Не знаю, – искренне удивился Егор. – Точно не знаю. Я вообще свадьбой не занимаюсь. Мне кажется – расписались и все. Главное, чтобы ты себя хорошо чувствовала. А какое самочувствие при тридцати пьяных гостях?
– Да, – согласилась я, загипнотизированно глядя в волнующую меня и волнующуюся за меня синеву.
Через окно вагона, рассматривая барельефы, пилоны и светильники подземных станций, я чувствовала, как улучшается настроение. Вообще-то единственным местом, где проявлялся мой токсикоз, было метро. Стоило спуститься хотя бы метров на десять ниже уровня земли – и меня начинало выворачивать у первой же колонны. Токсикоз ранних сроков беременности привел к обезвоживанию, многочисленным потерям сознания, зафиксированным «Скорыми», и меня госпитализировали сначала в обычный роддом, где показатели не изменились, и мама с помощью Олега перевела меня в Центр, где я провела несколько месяцев.
– Вот, читай, знаешь, как интересно! – Егор переставил планшет со своих колен на мои.
Станция «Курская». Первой открылась радиальная станция – в 1938 году, а Кольцевая – 1 января 1950 года. Смысл декора Кольцевой станции – храм Победы и его центральная часть, как Зал Победы. Помимо уникального художественного оформления станции, привлекает к себе надпись с текстом второго куплета гимна СССР:
«Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,
И Ленин великий нам путь озарил.
Нас вырастил Сталин – на верность народу,
На труд и на подвиги нас вдохновил».
В 1961 году последние две строчки сняли, а в 2009 году восстановили.
– Прикольно, да? – восхищался Егор. – Это ж как его боготворили, упыря этого.
– Мне слова не нравятся. – Я отдала планшет жениху. – У меня деда репрессировали. Ни за что.
– Бывает, – сочувственно кивнул Егор. – Но нужно соблюдать историческую справедливость.
– Боже ж ты мой, – устало возмутилась я. – Да что же тебя больше интересует – товарищ Сталин или я?
– Ты, а разве нет? – искренне удивился Егор. – Да я о тебе думаю каждую минуту. Как представлю, что мне с тобой придется прожить всю жизнь, так сразу мурашки по коже.
Женишок шутил, но я не рассмеялась, а с наибольшей серьезностью призналась:
– Я тоже в шоке.
Пора было подниматься для перехода на Кольцевую линию. Встав рядом с Егором, я держалась за поручень, привыкнув к тому, что чаще всего я выше всех в вагоне, и смотрела на свое отражение в темном окне вагона и думала о том, как выгляжу со стороны. И пока решала, какое впечатление произвожу на пассажиров, услышала девичий голос сзади: «Ох ты! Динозавр!» По вагону прошла волна сдерживаемых смешков. Как же больно было слышать забытое слово, сказанное когда-то Олегом, ставшее приговором нашим отношениям.
Я вышла, стараясь не показать, насколько меня ранило замечание девицы. Вслед за мной выскочил Егор и, согнувшись, засмеялся до слез, аж хрюкая от восторга.
Да, я выглядела именно так – нелепо. Метр девяносто ростом, в спортивной шапочке, делающей голову маленькой и круглой, в куртке-пуховике на огромном животе, в обтягивающих джинсах и в зимних кроссовках сорок пятого размера, купленных моей мамой «на шерстяной носок», – больше ничего не налезало на мои отечные ноги. Действительно, если смотреть в профиль, – динозавр.
Пока Егор радостно заливался смехом, я, глотая слезы, двинулась к эскалатору и слилась с плотной толпой. Егор, все еще продолжавший хохотать, быстро потерял меня из виду. А я шла и шла. Но не в сторону радиальной «Курской», а в сторону Курского вокзала.
Вышла на площадь и автоматически пошла к вокзалу. Телефон в кармане куртки звонил не переставая, и я, не глядя на абонента, отключила его. При мне ничего не было. Ни документов, ни денег, ни сменной одежды, ни зубной-пасты-щетки-мыла, ни даже тапочек, принесенных родителями в больницу. Все осталось в сумке Егора, а сверху вещей там лежало недоделанное свадебное платье.
Мы с мамой часто ездим за грибами в сторону Волоколамска, где есть заброшенный пионерский лагерь «Дружба», еще не окончательно развалившийся. Население в Подмосковье уплотняется трудовым населением, и в оставшихся корпусах лагеря, построенного в восьмидесятые годы, поселилось несколько семей из Туркмении, затем из Узбекистана, а потом между ними начались межнациональные стычки, пожары в корпусах и порча коммунального имущества во время драк.
Руководство завода, владеющего лагерем, разогнало «оккупантов» и наняло сторожей. В течение последних пяти лет я и моя мама, заядлые грибницы, подружились с ними. И скучающие сторожа, из развлечений у которых было только разведение коз в пустующем лагере, резьба по дереву и крохотный телевизор, с удовольствием помогали нам в поиске самых лучших грибов – рыжиков и белых, а иногда и ягод. Мы привозили в качестве подарков мед, копченую колбасу и сусло для кваса. Ничего, крепче молока, чая и кваса все три сторожа – два деловых мужика и тихая женщина Рая – не употребляли.
После сбора грибов мы обычно сидели в сторожке, пили чай или квас, разговаривали о жизни. Поочередно, в зависимости от смены, в которую мы приезжали, мы с мамой, а чаще я одна, слушали о маленьких зарплатах в деревнях, особенностях выращивания коз или непонимании между внуками и бабушкой.
Именно туда меня сейчас и потянуло.
Ноябрь не грибной сезон, но я знала – в сторожке тепло, а под деревянным потолком висят гирлянды сушеных грибов и пучки целебных травок. Воздух чистый и полезный.
В электричке дорожный контроль, в составе двух охранников и двух контролеров, мужчины и женщины взыскательного вида, при виде которых с мест сорвались студенты и несознательные граждане, попросил меня предъявить билет. Я, зная, какое впечатление производит моя двухметровая стать, встала и честно заявила: «С мужем поругалась. Еду к родственникам в Румянцево. Очень хочу кушать и писать, все-таки семь месяцев беременности, но терплю». Из двух контролеров, мужчина тут же ретировался в другой конец вагона, пряча глаза, а женщина, встав на цыпочки, дотронулась до моего плеча и сочувственно проговорила: «Садись, деточка, тебе нельзя волноваться… И это, помни… все мужики козл… Ну, ты и сама знаешь».
До лагеря пришлось идти пешком пять километров, но мне этот путь даже понравился. Я успокоилась и проголодалась. На душе становилось легче. Городской житель, попадая в деревню, в лес или к морю, оказывается в другой действительности. Просыпаются древние инстинкты, по-другому дышишь, по-другому относишься к гигиеническим излишествам и запахам парфюмерии, по-другому смотришь на людей.
