Реймонд Карвер - Если спросишь, где я: Рассказы
Обзор книги Реймонд Карвер - Если спросишь, где я: Рассказы
Реймонд Карвер
Если спросишь, где я
Реймонд Карвер (1938–1988) — один из наиболее читаемых и почитаемых сейчас в Америке писателей. Сын рабочего с лесоповала и продавщицы, он вынужден был сразу после школы зарабатывать себе на жизнь и еще содержать собственную семью, ибо в двадцать лет был уже отцом двоих детей.
Вопреки многолетним житейским неурядицам и рутине, он не предал свое юношеское увлечение литературой. Непревзойденного мастера рассказа, лауреата множества премий, Карвера часто сравнивают с Чеховым, любимейшим его писателем.
В данный сборник (оказавшийся последним), Карвер включил 37 рассказов, в которых сплавлены воедино горечь и нежность, ирония и сочувствие, сдержанность и горячность. А главное, чувствуется глубокое понимание тех, о ком он пишет. Его герои совсем не похожи на героев, это обычные люди, со слабостями и подчас пагубными привычками, но они необыкновенно живые и обаятельные, и так похожи на любого из нас.
Посвящается Тэсс Гэлахер
Нам не дано знать, чего мы должны хотеть, ибо проживаем одну-единственную жизнь и не можем ни сравнить ее со своими предыдущими жизнями, ни исправить ее в жизнях последующих.[1]
Милан Кундера Невыносимая легкость бытияНикто ничего не сказал
(Перевод А. Рейнгольда)
Я слышал их голоса, я не мог различить слов, но было понятно, что они ругаются. Потом вдруг стало тихо, и она начала плакать. Я пихнул Джорджа локтем. Я думал, он сказанет что-нибудь, чтоб им стало стыдно, и они прекратят спорить. Но Джордж такой кретин — начал толкаться и кричать.
— Прекрати пихать меня, идиот, — завопил он, — я все расскажу!
— Ну ты и придурок, — ответил я, — ты можешь хоть раз голову включить? Они опять ругаются, и мама теперь плачет. Слышишь?
Он оторвал голову от подушки и прислушался.
— Ну и пусть, — пробормотал он, потом повернулся лицом к стене и опять заснул. Джордж редкий кретин.
Потом я услышал, как отец уходит, чтоб не опоздать на автобус. Отец с силой хлопнул входной дверью. Мать мне и раньше говорила, что он хочет от нас уйти. Я не желал ее слушать.
Через некоторое время она пришла, чтоб поднять нас в школу. У нее был какой-то странный голос. Я сказал, что у меня болит живот. Было начало октября, и я еще ни разу не пропускал школу — разве она могла отказать? Она посмотрела на меня, но чувствовалось, что думает она совсем о другом. Джордж не спал и внимательно нас слушал. Точно не спал — я слышал, как он ворочается в кровати. Он выжидал, чем все это закончится, чтобы сделать свой ход.
— Хорошо, — кивнула она, — ну что ж, оставайся дома. Только никакого телевизора, договорились?
Джордж прямо рассвирепел.
— Я тоже болею! — завопил он. — У меня голова болит. Он в меня тыкал и пихал всю ночь. Я совсем не выспался!
— Так, прекрати! — сказала она. — Ты пойдешь сегодня в школу, Джордж! Я не позволю тебе сидеть дома и целый день драться со своим братом, ясно? Теперь вставай и одевайся. Я серьезно. Мне уже хватило сегодня одной ссоры.
Джордж дождался, пока она выйдет из комнаты, затем перелез через спинку кровати.
— Ах ты — сволочь! — крикнул он, сорвал с меня одеяло и пулей залетел в ванную.
— Я тебя убью! — прошипел я ему вслед, но так, чтоб мать не услышала.
Я лежал в кровати, пока Джордж не ушел в школу. Когда она начала собираться на работу, я попросил ее постелить мне на диване в гостиной. Сказал, что хочу позаниматься. На кофейном столике лежали книги Эдгара Райса Берроуза — мне подарили их на день рожденья — и учебник по социологии. Но читать мне совсем не хотелось. Я ждал, пока она уйдет, и я смогу посмотреть телек.
Она слила воду в туалете.
Я не мог больше ждать. Я включил телек, но без звука, пошел на кухню и достал три сигареты из ее пачки. Я положил их в шкафчик, вернулся в гостиную и принялся читать «Принцессу Марса». Она вошла в комнату и глянула на телевизор, но промолчала. Я лежал с открытой книгой. Она поправила волосы перед зеркалом и пошла на кухню. Я опять уткнулся в книгу, когда она снова вошла в гостиную.
— Я уже опаздываю, до вечера, дорогой.
Про телевизор — ни слова. Вчера вечером она сказала, что уже забыла, когда шла на работу без «выяснения отношений».
— Не готовь ничего. Совсем ни к чему зажигать плиту. В холодильнике есть тунец, если проголодаешься.
Она помолчала и посмотрела на меня.
— Но если у тебя болит живот, может, вообще не стоит есть. В любом случае, не включай плиту. Ты меня слушаешь? И не забудь принять таблетки, милый, надеюсь, к вечеру тебе станет лучше. Может быть, нам всем к вечеру станет лучше.
Она подошла к двери, повернула ручку. По лицу ее было видно, что ей хотелось сказать что-то еще. В черной юбке и белой блузке, и еще широкий черный ремень. Иногда она называла этот наряд экипировкой, иногда униформой. Сколько себя помню, он был всегда. То висел в шкафу, то на веревке в ванной, то его вечером стирали — вручную, то гладили — на кухне.
Она работала со среды по воскресенье.
— Пока, мам.
Я не двигался с места, пока она не повернула ключ зажигания и не разогрела машину. Я внимательно слушал, как она отъезжала от дома. Потом встал, включил звук телека и пошел за сигаретами. Я выкурил одну и подрочил, пока смотрел какую-то передачу про врачей и медсестер. Затем переключился на другой канал. Потом вырубил телек. Не хотелось больше смотреть.
Я дочитал главу, где Таре Таркас влюбляется в зеленую женщину, а на следующее утро шурин в припадке ревности отрезает ей голову. Я читал эту книгу уже, наверное, в пятый раз. Потом я пошел в их спальню и начал там копаться. Ничего конкретного я не искал, конечно, если только попадутся резинки, как в прошлый раз, но хорошенько все облазив, так и не нашел. Как-то раз я наткнулся на баночку с вазелином в глубине шкафа. Я знал, что вазелин имеет отношение к этому самому, но не знал какое именно. Я изучал этикетку думал, там указано, что и как нужно делать, как его наносить, ну хоть что-то. Но там ничего не было. «Чистый петролатум» — так гласила этикетка. Правда, и этого было достаточно, чтобы у меня встал. «Незаменимое средство для ухода за детской кожей» — так было написано чуть ниже. Я пытался провести параллель между «уходом за детьми» — всякими там колыбелями, качелями, песочницами и детскими спортплощадками и тем, что происходит между ними в постели. Я часто открывал эту баночку — нюхал, смотрел, сколько осталось с последнего раза, как я туда заглядывал. На этот раз мне был по фигу этот вазелин. В смысле, я просто удостоверился, что он все еще на месте. Я заглянул под кровать. Нигде ничего. Потом залез в шкаф, достал банку, где они держат деньги на продукты: пусто! — только две банкноты, пять долларов и один. Они бы заметили пропажу. Потом я подумал, что можно пойти прогуляться до речки Берч. Сезон на форель еще не закончился — осталась неделя или две, но почти никто рыбу не ловит. Все теперь сидят и ждут, когда можно будет охотиться на оленей и фазанов.
Я достал из шкафа свои старые шмотки. Натянул шерстяные носки поверх обычных. Как следует затянул шнурки на голенищах сапог. Сделал пару бутербродов с тунцом и несколько «двойных» крекеров с арахисовым маслом. Все это я положил в походную бутербродницу и пристегнул ее и охотничий нож к ремню. Когда я уже собрался уйти, то подумал, что лучше оставить записку. Я написал: «Мне лучше, я пошел на речку. Я не надолго. 15:15». Сейчас было около одиннадцати. Джордж возвращается из школы в половине четвертого, поэтому я скинул пятнадцать минут, чтоб не вышло никаких накладок. Перед тем, как отчалить, я слопал один бутерброд и запил его стаканом молока.
На улице было классно. Стояла осень. Вообще-то было еще тепло, только ночи стали холодными. По ночам в садах жгли костры для окуривания деревьев, и к утру вокруг ноздрей всегда скапливалась сажа. Но никто не ругался. Считалось, что эти костры не дают молодым грушевым деревьям замерзнуть, так что чего ругаться-то.
Чтобы попасть на речку, нужно было сначала дойти до конца нашей улицы, где она пересекается с Шестнадцатой авеню, потом по авеню налево, мимо кладбища к Ленноксу, там еще китайский ресторан. Оттуда, с перекрестка, можно увидеть аэропорт, а речка Берч — как раз за ним. На перекрестке Шестнадцатая авеню переходит во Вью-роуд — по ней нужно пройти к мосту, это уже совсем немного. По обеим сторонам этой улицы сады. Там можно увидеть фазанов, носятся туда-сюда, но на них нельзя охотится, иначе тебя самого может подстрелить один грек, Матсос. Короче, весь путь от моего дома занимает около сорока минут.
Я шел по Шестнадцатой, и вдруг передо мной затормозила красная машина, за рулем сидела женщина. Она перегнулась через переднее сиденье, опустила стекло и спросила, не нужно ли меня подвезти. Довольно тощая, и около губ полно маленьких прыщиков. И бигуди на башке. Но все равно она очень даже ничего. На ней был коричневый свитер, обтягивающий классные сиськи.
