Эрик Сигал - Однокурсники
— Да, — сказал доктор с непроницаемым видом. И тут же добавил: — Но не в ближайшие тридцать или сорок лет.
— Тогда почему же я все время так устаю, черт возьми? — спросил Дэнни.
— С одной стороны, Дэнни, организм любого человека с такой активной половой жизнью, как у вас, рано или поздно изнашивается. Хотя, позвольте заметить, от избыточного секса еще никто не умирал. С другой стороны, вы же не только тесно общаетесь с женщинами. Вы еще пишете музыку. Дирижируете. Выступаете с концертами и, полагаю, должны какое-то время репетировать. К тому же все эти авиаперелеты: между прочим, если бы кто-то из летчиков имел столько же летных часов, сколько вы, его бы уже давно списали на землю. Улавливаете, о чем я?
— Да, Стэн.
— Вы подвергаете свой организм колоссальным нагрузкам. Как, по-вашему, могли бы вы, скажем, снизить обороты и ограничить себя в том или ином виде деятельности?
— Нет, — откровенно ответил Дэнни. — Я не просто хочу заниматься всеми этими вещами, но мне жизненно необходимо делать все это. Знаю, звучит немного странно…
— Вовсе нет, — перебил его доктор. — Это же Лос-Анджелес — райское место для компульсивных личностей. Вы у меня не первый пациент, кому хочется умереть молодым, покинув прекрасное тело.
— Ошибаетесь, — резко возразил Дэнни. — Мне вовсе не хочется умирать молодым. Я просто хочу оставаться молодым. Вы же выписываете что-нибудь для других компульсивных личностей? Ну, в тех случаях, когда они тоже не желают уменьшить скорость.
— Нет, — ответил доктор Уитни, — но они приходят ко мне примерно раз в неделю, чтобы получить небольшую бустер-дозу.
— А что в ней?
— О, в основном мегавитамины. Плюс немного того и немного сего — чтобы взбодриться и расслабиться. Если хотите, мы можем попробовать несколько раз и посмотреть, помогает или нет.
Дэнни ощутил себя Понсе де Леоном, увидевшим источник вечной юности[76].
— А можно начать прямо сейчас? Для этого нет противопоказаний?
— Абсолютно никаких, — сказал Доктор Уитни с улыбкой.
И встал с места, чтобы пойти и приготовить нужную дозу.
Дэнни словно заново родился трудоголиком.
В течение нескольких месяцев он чувствовал себя тинейджером. Он запросто справлялся со своим сумасшедшим графиком репетиций и концертов. И мог, как раньше, простояв весь вечер за дирижерским пультом, отправиться на любовное свидание. А потом, вернувшись домой на самолете компании «Бел эйр», играть по нескольку часов на фортепиано.
В сущности, оставалось лишь одно неудобство: в тех редких случаях, когда ему действительно хотелось спать, он никак не мог уснуть из-за перевозбуждения. Чтобы помочь в этом, добрый доктор Уитни прописал ему успокоительное лекарство — фенотиазин.
В последнее время его отношения с Марией постепенно эволюционировали — от молчаливой неприязни до вполне дружеского взаимопонимания. Каждый раз, когда он приезжал в Филадельфию, они изображали счастливых супругов перед внешним миром и любящих родителей перед своими дочерьми. А то, что творится в его «холостяцкой берлоге» на голливудских холмах, разумеется, никогда не обсуждалось. Теперь, когда девочки ходили в школу, Мария решила строить собственную жизнь. Найти себе занятие по душе, а не прятаться за картонным фасадом «счастливого» брака. В свои тридцать восемь лет бывшая учительница танцев обнаружила, что все двери учебных заведений для нее наглухо закрыты. И совершенно невозможно начать с того места, где она в свое время остановилась. Она болезненно осознавала, что при всех ее умственных способностях и хорошем образовании у нее нет никаких особых навыков, чтобы предлагать себя на рынке труда. Некоторые из ее приятельниц работали в различных благотворительных организациях. Но Марии казалось, что они скорее выполняют общественную нагрузку, а не делают это для души.
И все же она согласилась принять участие в ежегодном благотворительном аукционе в пользу местной телевизионной станции общественного вещания Пи-би-эс[77]. В конце концов, она столько времени провела с Дэнни в различных телестудиях и, как ей казалось, получила представление о том, как делаются телевизионные программы. В крайнем случае сможет подсказать что-нибудь полезное — это и будет ее вкладом.
Как жена главного дирижера симфонического оркестра, Мария тоже пользовалась некоторой известностью в городе. И сотрудники станции изо всех сил уговаривали ее появиться в кадре и обратиться к зрителям с призывом делать взносы.
Больше всех ее упрашивал Теренс Моран — обворожительный, преждевременно поседевший директор вещательной станции.
— Я не смогу, — отказывалась она. — Я буду слишком нервничать.
— Пожалуйста, Мария, — упорствовал он. — Все, что от вас требуется, — встать перед одним из этих столиков и произнести несколько слов о предметах, которые на нем стоят.
— Мне очень жаль, мистер Моран. У меня обязательно пропадет голос. Вам придется либо пускать внизу бегущую строку, либо озвучивать все самому.
Моложавый руководитель улыбнулся.
— Я пойду на такой компромисс, — согласился он.
— Неужели? — удивилась Мария, застигнутая врасплох.
— Конечно. Вы просто будете стоять там и показывать на предметы, а я буду описывать их, стоя за кадром. Ну как, договорились?
— Нет, не совсем, — ответила с тревогой Мария. — Я хотела бы прежде узнать, есть ли у вашего режиссера план съемки.
— Миссис Росси, — ответил Моран любезно, — я так хочу, чтобы вы снялись у нас, что даже разрешу вам в буквальном смысле руководить процессом.
— Ладно, — сдалась она. — Полагаю, теперь мне не отвертеться. Если вам так необходимо меня показать, пусть это будет на общем плане за столиком. Но дайте мне слово чести, что, как только вы начнете рассказывать про товар, камера наедет на него крупным планом, а я уйду из кадра.
— Договорились, — согласился Моран. — Я впечатлен.
— Чем же? Моим упрямством?
— Нет. Похоже, у вас больше опыта работы с объективом камеры, чем у моих режиссеров.
— Вам совсем не обязательно льстить мне, мистер Моран. Я ведь уже сказала, я буду участвовать. Но вообще-то мне в своей жизни довелось бывать в телевизионных студиях и проводить там по многу часов, когда снимали Дэнни. А чтобы не упиваться кофе и не объедаться пончиками, я обычно сидела в аппаратной рядом с пультом и получала представление о назначении всех этих кнопочек и рычажков: оно само входило в меня в результате осмоса.
— Ну конечно же, — весело подхватил он. — Как сказал Платон: «Осмос — лучший учитель». Или это Аристотель сказал?
