Эрик Сигал - Однокурсники
В этих, казалось бы, чрезвычайно мучительных обстоятельствах он чувствовал себя на удивление спокойно. Он так часто представлял в своих мечтах, как все будет, что уже привык к этой мысли.
Чем дольше он говорил, тем реже заглядывал в свои записи. Он стал чаще смотреть на слушателей, умело входя в зрительный контакт с наиболее важными людьми из присутствующих. Среди них, между прочим, находился такой высокопоставленный человек, как Дерек Бок, ректор Гарвардского университета, ни больше ни меньше.
* * *Он только что приступил к рассуждениям о смелой и зримой символичности в той сцене, когда входит Клитемнестра, неся на руках младенца Ореста, как вдруг у него перехватило дыхание.
Возможно, слушатели, захваченные столь драматичным повествованием, ничего не заметили. Но Теду явилось видение, которое потрясло его до глубины души.
Возможно ли такое, или ему просто показалось? Неужели это Сара, его бывшая жена, стоит в задних рядах, прислонившись к столбу?
Несмотря на внутреннее замешательство, он благодаря своему могучему чувству самосохранения заставил себя найти нужное место в конспекте и хотя немного осипшим голосом, но продолжил чтение лекции.
Однако он остро ощутил, как внезапно изменился стиль изложения материала и то, что голос его зазвучал по-другому, разрушило волшебную атмосферу в аудитории.
И теперь он уже был не в силах сопротивляться отчаянному желанию покончить поскорее с этой дурацкой лекцией.
«Может быть, — думал он, — если я удостоверюсь, что на самом деле ее там нет, все опять встанет на место». И, переворачивая страницу, он бросил взгляд в последние ряды.
Сара была там. И выглядела еще прекрасней, чем когда-либо.
«Но почему? Почему моя бывшая жена, которая сейчас должна находиться в Оксфорде, очутилась вдруг здесь, в Бойлстон-холле?»
А затем в мозгу его молниями засверкали мысли, которыми он заклинал себя, подобно героям Гомера: «Расслабься, Ламброс, вот проклятье! Соберись с духом. Это же твой последний шанс добиться всего, что ты хотел в этой жизни».
Героическим усилием он справился с собой. Сделав глубокий вдох, он перестал читать, хотя оставалось еще несколько абзацев, поднял голову и закончил выступление своими словами. В заключение публика приветствовала его восторженными аплодисментами.
Прежде чем покинуть аудиторию, к нему подошли ректор и декан, чтобы пожать ему руку. А потом, пока старшие преподаватели кафедры классической филологии тактично ждали в глубине зала, к кафедре подошла Сара — поздороваться со своим бывшим мужем.
— Это было великолепно, Тед, — тепло похвалила она. — Ты потрясающе переработал всю последнюю главу.
— Слушай, я не понимаю, — ответил он, стараясь придать себе беспечный вид. — Разве ты не должна сейчас учить студентов в Англии?
— Должна, — ответила она. А потом голосом, в котором забавно сочетались застенчивость и гордость, добавила: — Но меня пригласили в Гарвард для участия в конкурсе на вакантную должность. Завтра утром я даю семинар по эллинистической поэзии.
Он не верил своим ушам.
— Тебя пригласили участвовать в конкурсе на звание и должность Элиот-профессора?
Она кивнула.
— Знаю, это глупо. Ясно, им станешь ты. Я хочу сказать, одних твоих публикаций более чем достаточно.
— Они позвали тебя проделать весь этот путь, основываясь только на трех твоих статьях?
— Вообще-то четырех. А еще у меня выходит книга.
— Книга?
— Да, в Оксфорде понравилась моя диссертация, и издательство печатает ее этой весной. Вероятно, в отборочной комиссии Гарварда видели копию оригинал-макета.
— О, — произнес Тед, сбавив тон, — поздравляю.
— Наверное, тебе уже пора идти, — мягко сказала она. — Все эти важные люди явно хотят выпить за твое здоровье.
— Да, — ответил он растерянно. — Мм, рад был тебя видеть.
Банкет в честь Теда после окончания лекции проходил в одном из укромных залов преподавательского клуба. Он понимал, что ему необходимо провести это светское мероприятие для того, чтобы напомнить всем, кто хорошо его знал, и показать тем из профессоров, кто однажды его отверг, что он очень любезный, образованный и дружелюбный человек. Год, проведенный им в Оксфорде, казалось, добавил ему авторитета и… научил его, как надо вести беседы за ужином.
Ближе к концу вечера Норрис Карпентер, ведущий латинист кафедры классической филологии, решил немного позлорадствовать и насладиться страданиями претендента.
— Скажите мне, профессор Ламброс, — поинтересовался он, улыбаясь, как чеширский кот, — что вы думаете о книге доктора Джеймс?
— Вы имеете в виду книгу Ф. К. Джеймса о Проперции?
— Нет-нет. Я имею в виду книгу бывшей миссис Ламброс о Каллимахе.
— Видите ли, я пока не видел ее, профессор Карпентер. Она ведь еще в гранках, не так ли?
— О да, — продолжал истекать желчью латинист. — Очень обстоятельная работа — для такого исследования нужны годы. Должно быть, автор начинала писать ее, так сказать, под вашим руководством. Как бы там ни было, она совершенно очаровательно по-новому освещает связи ранней римской поэзии с древнегреческим языком эпохи эллинизма.
— С нетерпением буду ждать выхода этой книги в свет, — вежливо произнес Тед, уворачиваясь от садистских словесных шпилек Карпентера.
Весь следующий день он бесцельно бродил по Кембриджу. Со времен его учебы в университете Гарвардская площадь, одетая в бетон, изменилась до неузнаваемости. Но в Гарвардском дворе сохранилась прежняя атмосфера волшебства.
В четыре часа Седрик позвонил ему в дом его родителей. Тед поспешил взять трубку.
— Они предложили эту должность Саре.
— О, — выдохнул Тед, чувствуя, как холодеет в жилах кровь. — Действительно ее книга так хороша?
— Да, — подтвердил Седрик, — это потрясающая работа. Но не менее важную роль сыграло и то, что она оказалась нужным человеком в нужное время.
— Вы хотите сказать, что она женщина.
— Послушай, Тед, — стал объяснять старый профессор, — я допускаю, что в деканате стремятся отвечать требованиям законодательства о найме на работу без дискриминации. Но, откровенно говоря, в данном случае рассматривался вопрос о том, чтобы взвесить и оценить заслуги и качества двух одинаково одаренных людей…
— Прошу вас, Седрик, — взмолился Тед, — вам не обязательно все объяснять. В итоге она остается, а я вылетаю.
— Мне очень жаль, Тед. Понимаю, какой это для тебя удар, — мягко произнес Уитмен, прежде чем повесить трубку.
