Ирвин Шоу - Хлеб по водам
Несмотря на то что после первого неожиданного успеха Лесли не так уж много ее работ выставлялось и продавалось, она с завидным постоянством продолжала по три раза на неделе ходить в мастерскую того самого художника, который вызвался ее обучать. Это маленький, кругленький и очень живой старичок по имени Леблан, который не уставал клясться и божиться, что в один прекрасный день Лесли станет знаменитостью. В ее картинах появился некий налет меланхолии, причем достигается это несколькими мазками сумеречно-пурпурного оттенка, который она находит в своей палитре. Это присутствует даже в пейзажах, где изображается светлый полдень. Она работает с полной самоотдачей и сосредоточением, а когда не стоит у мольберта, без устали носится по музеям и галереям. Пробегав с ней несколько дней по городу, я пресытился впечатлениями и большую часть времени стал проводить за столиками кафе, на открытых верандах, за чтением газет.
Мы жили в довольно пустой однокомнатной студии, где в воздухе постоянно витал запах масляных красок и скипидара — запах, который доставлял неизменное удовольствие Лесли. Но у меня он вызывал аллергию, и я постоянно чихал и сморкался. Лесли, которая прежде моментально замечала малейшее мое недомогание, и словом не обмолвилась о том, что почти все время я ходил с покрасневшими глазами и через день бегал покупать себе новую упаковку «Клинекса».
Период скорби у нее определенно кончился, вся она теперь так и излучает энергию и энтузиазм, присущий разве что прилежным и целеустремленным студентам, что заставляет меня чувствовать себя гораздо старше моих пятидесяти лет.
Люди из американской школы нашли, как и обещали, мне место, но я решил отказаться от него. Я не могу жить в городе, плохо владея разговорным французским. Я не желаю, чтобы меня считали всего лишь скучным довеском к общительной и талантливой жене. Вспомнились слова одного писателя, из рассказа об американце в Париже: «Этот континент не для меня». Хоть и с сожалением, но я готов подписаться под этими словами. И я отказался от предложения работать в школе. Ее директор с трудом скрыл радость и облегчение, услышав о моем решении. Его вполне можно понять. Текучесть кадров тут неимоверная, все преподаватели не старше двадцати двух — тридцати, а моя седая шевелюра, видимо, наводила его на мысли о некой обветшалости духа и заунывном постоянстве, ведь самому директор никак нельзя было дать больше тридцати пяти.
Лесли восприняла мое решение спокойно. Вообще я пришел к выводу, что искусство неизбежно превращает людей в эгоистов, как болезнь. Ведь когда человек болен, он думает только о себе и своей болезни и то, что происходит с другими, его мало волнует.
Две недели мы провели на юге, с Линдой, в ее совершенно восхитительном доме в Мужене. Я сидел на жаре, на солнце, пытался читать и отбивался от комаров, как некогда предсказывал Хейзен. Лесли предложила продать Ренуара, занять еще немного денег и купить небольшой домик по соседству с Линдой. «Тебе все равно не придется больше работать, — уверяла она. — Разве найдешь еще место, где было бы так приятно сидеть и ровным счетом ничего не делать?»
По большому счету, она была права, но мне вовсе не хотелось просто сидеть и ничего не делать. Безделье, как я недавно обнаружил, меня утомляет. Даже наводит тоску. К тому же я учитель. А это уже образ жизни. Или я учитель или просто ничто. Достаточно, чтобы в классе из тридцати учеников нашелся хотя бы один, умный, талантливый, пытливый, который будет спорить со мной, задавать вопросы, чьи горизонты я могу расширить, — и я сразу чувствую, что нахожусь на своем месте. Понимаю, что делаю то дело, для которого родился на этот свет. Ромеро, несмотря на все свои отрицательные черты, был именно таким учеником. И когда я попытался объяснить Лесли, как понимаю свое предназначение, она легко согласилась со мной и сказала, что испытывает примерно то же самое, стоя перед чистым, натянутым на подрамник полотном. Надеюсь, что ее полотна не принесут ей того же разочарования, что принес мне в свое время Ромеро.
Как я ни старался убедить Кэролайн вернуться в Аризону, как ни заставлял ее, все напрасно. Она перевелась в колледж Хантер в Нью-Йорке, где занялась изучением детской психологии. Она категорически отказалась взять хотя бы часть денег, полученных от продажи двух акров земли, о чем Хейзен упомянул в своем завещании. Кстати, сделку по продаже провернул, и, надо сказать, очень удачно, один из партнеров Хейзена. Кэролайн поступила на работу в кафе, официанткой на неполную неделю. Чем и поддерживает свое существование. И еще, насколько мне известно, ни разу не посетила дом на пляже, который теперь принадлежит ей. Вместо этого она с помощью одного из преподавателей колледжа открыла этот дом прошлым летом, и на каникулы туда съехались, как назвали их газеты, «дети из гетто, из неблагополучных семей» в возрасте до пятнадцати лет и всех рас и цветов кожи. Там они отдыхали, а надзирали за ними добровольцы, нанятые через специальные агентства социальных услуг. «Хесус Ромеро кое-чему научил меня, — сказала она в ответ на мои упреки, — особенно в том, что касается детей. Надо успеть достучаться до их сердец прежде, чем они превратятся в таких, как Ромеро». Увенчается ли успехом ее эксперимент, видно будет позже. В другой век и при других обстоятельствах, если б она родилась католичкой, уверен, она непременно стала бы монахиней. Самопожертвование, служение высоким идеалам — все это, разумеется, прекрасно и благородно, но какому отцу захочется, чтобы дитя его добровольно лишало себя земных радостей?.. И естественно, соседи из Ист-Хэмптона начали ворчать, и даже прошел слух, будто они собирают подписи под петицией, в которой собираются привлечь внимание городского совета к якобы творящимся в бывшем доме Хейзена безобразиям.
Кэролайн наняла Конроя, чтобы он следил за состоянием дома, за порядком — в общем, исполнял бы обязанности управляющего. Она не забыла, как этот человек отважно бросился в Атлантический океан спасать мою жизнь. Если верить ее словам, справляется он превосходно. И его ни разу не обвинили в сексуальных домогательствах по отношению к молоденьким мальчикам, проживающим в доме. Бедные Кетли вынуждены были уволиться в середине лета, мотивируя свой уход тем, что не нанимались работать в сумасшедшем доме.
Должен сознаться, у меня пока просто не хватает мужества приехать и увидеть собственными глазами то, что происходит в доме, где мне впервые довелось познакомиться с привольной и комфортной жизнью, которой я никогда не знал прежде. И где я едва не погиб.
