Ирвин Шоу - Хлеб по водам
— Спокойной ночи, Рассел. И вам тоже приятных снов.
Стрэнд провожал его взглядом. Хейзен тяжелой походкой пересек комнату. Переступая порог, споткнулся, и Стрэнд подумал: должно быть, он немало выпил в Нью-Йорке, перед тем как выехать в Хэмптон. Хейзену еще повезло, что по дороге его не остановил полицейский, иначе бы пришлось провести ночь за решеткой, а не в большой и теплой постели дома. Затем он поднялся наверх и вошел в спальню, где спала Лесли — белокурые волосы разметались по подушке, поблескивая под светом ночника. Дыхание ее было легким, еле слышным. Он тихо разделся, выключил настольную лампу и улегся в постель рядом с женой.
Среди ночи он вдруг проснулся. Показалось, что во сне он услышал, как завелся автомобильный мотор, потом машина отъехала и звуки стихли вдали. Стрэнд не был уверен, действительно ли слышал это или же то был только сон. Он перевернулся на другой бок, обнял жену, прикоснувшись к ее обнаженным плечам, она тихо и удовлетворенно вздохнула, а он вскоре снова уснул.
Проснулся он рано, за окном только начало светать. Снег все шел и шел. Лесли спала. Он выбрался из постели, быстро оделся и собрался выйти из комнаты, но у двери остановился. На полу лежал конверт, его просунули в щель. Он тихо открыл дверь и подобрал с пола конверт. В холле было слишком темно, чтобы разобрать, что написано на конверте. Стрэнд тихо притворил за собой дверь и быстро сбежал вниз по лестнице в гостиную, где так и не выключили свет, а в камине догорали последние угольки. Конверт был длинный, толстый, и написано на нем было всего одно слово: «Аллену». Стрэнд вскрыл его. Начиналось письмо следующими словами: «Дорогой Аллен!» Он тут же узнал ровный и четкий почерк Хейзена.
«Дорогой Аллен!
Ко времени, когда вы прочтете все это, меня уже не будет в живых. Вчера я приехал попрощаться с вами и пожелать всем вам счастья. Все навалилось сразу: проблемы с женой, расследование в Вашингтоне, угрозы и шантаж Конроя. Мне прислали повестку с вызовом явиться в Комитет второго января, и я не смогу предстать перед ними и давать показания, не подведя тем самым моих старых друзей и коллег. Не хочу, чтобы хотя бы косвенно их считали причастными к преступной деятельности. И чем бы ни закончилось это разбирательство, ясно одно: мне не удастся сохранить и тени своей прежде безупречной репутации. Я все очень тщательно обдумал и вижу для себя лишь один выход. Из завещания, на чтение которого вас пригласят, вы узнаете, что дом на пляже я оставил Кэролайн. По вполне разумной и чисто практической причине. Продав несколько акров принадлежавшей мне земли, она получит сумму, достаточную для завершения образования. А земли полно — целых сорок акров, — и стоит она в этих краях недешево. Все свои ликвидные активы оставляю жене, но с условием, что если она посмеет оспорить хотя бы один пункт завещания, то будет немедленно из него вычеркнута. Дочерей моих вполне прилично успел обеспечить их дедушка, мой отец, оставив каждой по трастовому фонду, когда они еще только родились, а потому вряд ли им удастся как-то изменить данное завещание. Сам я считаюсь вполне приличным адвокатом, и завещание составлено так, что к нему не придерешься. Все мои полотна были давным-давно завещаны в дар музеям, при условии, разумеется, что на протяжении всей жизни они остаются при мне. Законы по налогообложению способны порой превратить смерть человека в сущий кошмар для его близких, но я слишком давно и хорошо играю в эти игры. Оглядываясь назад, только теперь я начинаю понимать, сколько разных хитрых игр освоил — юридических, корпоративных, законодательных, филантропических… Короче, мне знакомы все тонкости и оттенки этой доходной американской гаммы. И больше всего на свете я ценил в вас с Лесли то, что вы никогда не являлись участниками этой гонки. Нет, не то чтобы вы были выше этого. Суть в другом: вы словно не понимали, что эта мышиная возня существует. Что, несомненно, делает вас не таким уж замечательным историком, зато хорошим человеком.
Бездумно и без всякого злого умысла я втянул вас и вашу семью в свой мир. Одинокий и сам лишенный семьи, я верил, что можно войти в чью-то чужую и счастливую семью и стать ее частью. Но то, что казалось щедростью, оборачивалось несчастьем. Джимми слишком быстро познал дорогу к успеху и вкус к нему. Кэролайн вскружил голову вихрь сомнительных американских удовольствий; кажется, она уже сама не рада этому. Элеонор с мужем познали, что такое провал, и живут в страхе. Мне неприятно говорить вам это, Аллен, но новая карьера Лесли будет все больше и больше отдалять вас друг от друга, а сами вы в очередной раз останетесь без дома и корней. Ведь любая новая возможность — это палка о двух концах. Судьба может повернуться к вам лицом, а может — и нет. То же самое относится и к истории Ромеро.
Рисунок Ренуара, что висит в спальне, был приобретен мною после подписания соглашения с властями, и я счастлив, что могу оставить его вам, о чем также имеется соответствующая запись в завещании».
Стрэнд на секунду оторвался от письма. Казалось, рука онемела, пока он читал этот четкий, ясный и одновременно странный документ. Письмо потрясало. И тот факт, как тщательно и продуманно было оно, как аккуратно выводил все эти строки человек, готовый добровольно принять смерть, заставил его и содрогнуться, и восхититься почти нечеловеческой силой духа и самообладанием друга. Очевидно, подумал Стрэнд, помимо чисто юридической литературы, Хейзен читал и описание Платоном смерти Сократа. «Крито, я остался должен Асклепию петуха. Отдай ему этот мой долг, не забудешь?» Петух для Асклепия. Ренуар для Стрэнда. Воистину античное величие в смерти. Знаменитое последнее слово…
Хотелось плакать, но слез почему-то не было. Стрэнд продолжил читать.
«А здесь, в маленьком конвертике, который я вложил в это письмо, десять тысяч долларов пятисотдолларовыми купюрами. Надеюсь, эта скромная сумма сделает ваше с Лесли пребывание в Париже более приятным. Лучше не упоминать о ней кому бы то ни было.
Вы и ваша семья сделали последний год моей жизни более значительным. Очень важным. Правда, я слишком поздно понял то, чему следовало бы учиться раньше.
Поскольку это мои последние слова и мы, пользуясь вашим же выражением, можем раскрыть друг другу душу, сделаю еще одно признание. Конечно, абсурдно для человека моего возраста говорить такое, но должен сознаться: я влюбился в Лесли с первого взгляда. Если какая женщина на свете и могла сделать меня счастливым, то только она. И когда вы почти умирали там, в больнице Саутгемптона, я от всей души желал вам смерти. Не сознательно, не злонамеренно, но на какую-то долю секунды эта мысль меня посетила. Тогда, подумал я, я мог бы стать уже не другом любимой мною семьи, но ее членом. Не гостем за столом, но человеком, сидящим во главе стола. То, что я был действительно счастлив, когда вы поправились, не может служить оправданием той темной и злой мысли.
