Джон Бойн - Абсолютист
— Но в один прекрасный день, — продолжает сержант, — может случиться так, что у вас не останется никакого оружия — и у вашего противника тоже. Представьте себе, что вы стоите посреди ничьей земли, а перед вами фриц, а винтовку вы потеряли, и штык тоже куда-то делся, и вам нечем больше обороняться, кроме кулаков. Пугающая перспектива, а, джентльмены? И если такое случится… Шилдс, что вы будете делать?
— Выбора-то нет, сэр, — отвечает Шилдс. — Надо драться.
— Совершенно верно. Очень хорошо, Шилдс. Надо драться. Итак, вы двое, — он кивает на Вульфа и Рича, — представьте себе, что вы именно в таком положении.
— Сэр? — переспрашивает Рич.
— Надо драться, парни, — бодро говорит сержант. — Рич у нас будет англичанином — он мало на что годится, но хоть зубы скалит. Вульф, вы — противник. Деритесь. Посмотрим, из какого вы теста сделаны.
Рич и Вульф поворачиваются друг к другу. Вульф явно не может поверить в происходящее, но Рич уже понял, куда ветер дует, и не колеблется: сжимает правую руку в кулак и внезапно бьет Вульфа прямо в нос, резкий тычок — и отдернул руку, как боксер; Вульфа это застает настолько врасплох, что он, шатаясь, отступает на несколько шагов, ноги у него заплетаются, он закрывает лицо руками. Снова выпрямляется, потрясенно глядя на кровь из ноздрей, окрасившую ладони. Оно и понятно, Рич — крупный парень с сильными руками и хорошим хуком справа.
— Ты сломал мне нос! — говорит Вульф, оглядывая нас так, словно не может поверить. — Взял и сломал мне нос, бля!
— Ну так и ты ему сломай, — непринужденно советует сержант Клейтон.
Вульф глядит на руки — кровь из носа льется уже не так сильно, но ее по-прежнему много, она густыми разводами покрывает ладони. Нос на самом деле не сломан, Рич просто расплющил пару кровеносных сосудов.
— Нет, сэр, — отвечает Вульф.
— Ну-ка, Рич, стукни его еще раз.
И Рич бьет снова, теперь уже в правую скулу. Вульф, шатаясь, отступает, но на этот раз хотя бы не сгибается пополам. Он двигает челюстью и вскрикивает от боли, прижимает ладонь к месту удара и растирает синяк.
— Дерись, Вульф, — очень тихо и очень отчетливо произносит Клейтон, выговаривая каждый слог.
Что-то в лице Вульфа подсказывает мне, что может и до этого дойти, — но он ждет двадцать, тридцать секунд, тяжело дыша и овладевая собой, а потом качает головой и твердо говорит:
— Не буду, сэр.
И его опять бьют, в живот, потом еще раз — в солнечное сплетение, и он падает и лежит на земле, сжавшись и, без сомнения, надеясь, что избиение скоро прекратится. Солдаты смотрят в растерянности. Даже Рич отступает на шаг, понимая, что вряд ли это можно назвать дракой, если противник не защищается.
Сержант Клейтон презрительно качает головой. Драки, на которую он надеялся — такой, в которой Вульфа могли бы сильно покалечить, — явно не выйдет.
— Хорошо, Рич, возвращайтесь в строй. А ты, — он кивает на лежащего Вульфа, — встань ради бога. Будь мужчиной. Он до тебя едва дотронулся.
У Вульфа получается не сразу, но наконец он поднимается на ноги и, шаркая, плетется на свое место в строю. Наши глаза встречаются; он отворачивается — может быть, видит, что я беспокоюсь за него. Жалость ему не нужна.
— Сегодня прекрасный день для всех новых начинаний, — объявляет сержант Клейтон, вытягивая руки перед собой и хрустя костяшками пальцев. — Очень подходящий для того, чтобы научиться дисциплине и узнать, что в этом полку я не терплю ни остряков, ни трусов. Тех и других я ненавижу больше всего на свете, джентльмены. Усвойте это хорошенько. Вы здесь для того, чтобы обучиться. И вас обучат.
С этими словами он поворачивается и направляется к казармам, оставляя нас в руках двух своих сподвижников, Уэллса и Моуди. Они выступают вперед и начинают перекличку, отмечая нас галочками в списке и отпуская каждого отмеченного. Вульфа, конечно, вызывают самым последним.
* * *Мой первый разговор с Уиллом Бэнкрофтом происходит назавтра в пять часов утра, после побудки, устроенной Уэллсом и Моуди.
Нас делят по казармам — две группы по двадцать человек, десять коек вдоль одной стены, десять вдоль противоположной, и Ансуорт замечает, что, по его мнению, именно так должен выглядеть полевой госпиталь.
— Будем надеяться, тебе не скоро выпадет случай это проверить, — говорит Йейтс.
У меня нет братьев, поэтому я не привык делить комнату ни с кем, тем более с девятнадцатью другими молодыми людьми, которые дышат, храпят и ворочаются всю ночь напролет. Я уверен, что не засну. Однако, к собственному удивлению, я едва успеваю донести голову до подушки, как проваливаюсь в беспокойные, запутанные сны — должно быть, усталость от путешествия на поезде и разнообразные чувства, вызванные тем, что я наконец здесь, берут свое, — и внезапно оказывается, что уже утро, и два капрала орут, чтобы мы шевелили жопами или они нам их сами пошевелят сапогом.
Мне досталась вторая по счету койка у левой стены — если лучи солнца заглянут утром в окошечко под потолком, то как раз упадут мне на лицо. Уилл попал в казарму одним из первых и занял соседнюю койку — это лучшее место, потому что с одной стороны у него стенка, а с другой единственный сосед, я. У противоположной стены, тремя койками правее, лежит Вульф. Со вчерашнего вечера он получил множество тычков и пинков от других солдат. Рич занял койку рядом с ним, и я не могу понять, то ли это завуалированное извинение, то ли скрытая угроза.
Вчера мы с Уиллом лишь бегло кивнули друг другу, прежде чем упасть по койкам, но сегодня, соскакивая с коек — он вправо, я влево, — мы сталкиваемся лбами и падаем назад, потирая ушибленные головы. Мы смеемся, быстро извиняемся друг перед другом и выстраиваемся у изножий коек, слушая Моуди, который велит нам немедленно явиться в медицинскую палатку на врачебный осмотр. Еще один, потому что меня уже осматривали в Брентфорде, где я записался в армию. Этот осмотр должен решить, годимся ли мы сражаться за короля и Британскую империю.
— Что маловероятно, — добавляет Моуди. — Я в жизни не видал такой кучи сраных дебилов, бля. Если исход войны зависит от вас, то, пожалуй, лучше сразу идти учить «гутен морген, гутен нахт», потому как оно нам скоро понадобится.
Мы выходим в хвосте группы. Все в одних трусах и майках, босые ноги ступают по неровностям гравия. Мы с Уиллом идем рядом, и он протягивает мне руку:
— Уилл Бэнкрофт.
— Тристан Сэдлер.
— Похоже, мы соседи на ближайшую пару месяцев. Надеюсь, ты не храпишь?
— Не знаю. — Я никогда об этом не думал. — Никто пока не жаловался. А ты?
— Мне говорили, что когда я лежу на спине, то от моего храпа крыша трясется, но я, кажется, приучился спать на боку.
