Дина Рубина - Завтра как обычно
— Вот и прекрасно! Мы замолчали. Я смотрел на Надю, а она смотрела куда-то под ноги себе. Потом, так же неожиданно, как у нас дома, подняла глаза, и я опять поразился их выражению — усталости и мудрости. Под глазами, как и в прошлый раз, лежали темные круги.
— Надя, а почему вы так плохо выглядите? — тихо спросил я, — почему у вас такие круги под глазами? Она улыбнулась и пожала худыми плечами под грубым коричневым свитером. «Идиот, — подумал я, — кретин! Хорошенькое начало: «Вы плохо выглядите». Нет, ясно, — начинать надо с чего-то постороннего, легкого, необязательного, желательно смешного». И я спросил:
— Вы здесь живете? В этом подъезде?
— Ну да… — кивнула она.
— Вот так совпадение! — воскликнул я как можно легче. — Здесь у вас проживает личность с устрашающей фамилией Булдык.
— Есть такой, — спокойно сказала она и посмотрела на меня.
— Ну так, думаете, чего я в воскресенье в форму вырядился? Пришел припугнуть вашего Булдыка.
— Бесполезно, — сказала она. — Горбатого, знаете, что исправит?
— Серьезно? Такой мерзавец?
— Именно такой.
— Говорят, там вся семейка, как на подбор, — продолжал я, — старший сын сидит за грабеж, второй еще за что-то, да и дочь непонятно кто.
— Почему непонятно? — спокойно возразила она. — Я и есть его дочь. Желтый листик ясеня кувыркнулся откуда-то сверху и застрял на ее плече в грубой вязке свитера. Мы молчали. Я понимал, что погиб, потому что этот пасьянс — баба с дедом, Маргарита, я, Надя и Булдык — никогда не сложится. Тут надо кого-нибудь изымать. Бедный дед, подумал я, это будет третий инфаркт, он не переживет. Надя опять подняла на меня измученные глаза и вдруг улыбнулась.
— Вы так испугались, Саша. Что ж вы так испугались? Ну, идите, стращайте его, это ж ваша работа. Только учтите, что все действительно бесполезно.
— Это не моя работа, — хмуро буркнул я, — меня попросили. В порядке общественной нагрузки.
— А, — сказала она. — Ну, все равно. Идите. Я могу здесь постоять, чтобы не стеснять вас.
— Да никуда я не пойду! — огрызнулся я. И мы опять обреченно замолчали.
— Я люблю вас… — проговорил я, тоскливо глядя мимо нее, на окна школы. Мне было все равно, что она обо мне подумает, потому что со мной и так все было кончено. — Я не знаю, как это случилось, вы совсем не в моем вкусе, и вы мне, в общем, не нравитесь. Я вас люблю… Я все эти дни хожу и о вас думаю, и повод придумываю, чтобы встретиться. У меня на работе черт знает, какие неприятности, а я только о вас думаю. Я даже хотел пойти кровь сдать, чтобы вас увидеть. Она усмехнулась и проговорила:
— Саша, Саша… Никакой перспективы. Я совершенное «не то». Вы хороший порядочный мальчик.
— Из хорошей семьи, — зло подсказал я ей.
— Конечно, — упрямо продолжала она, — из хорошей семьи. Мне про вас Валентина Дмитриевна все рассказала… Как вас на кафедре оставляли, аспирантуру предлагали, а вы из каких-то донкихотских соображений… в милицию…
— Это все ерунда, — перебил я ее, — главное — я могу ушами шевелить.
— Я старше вас, — веско произнесла она.
— Я знаю. Вы на пенсии и у вас вставная челюсть.
— У меня ребенок, — добавила она.
— У меня тоже! Вы меня не переторгуете. Она вздохнула, наклонилась и сильно выжала в ведро тряпку. По всему было видно, что ей часто приходилось иметь дело с невменяемыми.
— Саша… — грустно сказала она. — Все. Не морочьте себе голову. Выкиньте эту глупость из своей светлой головы. — Подняла ведро и, не оглядываясь на меня, вошла в подъезд. Я сидел на лавочке у подъезда и смотрел на акробатику падающих листьев. Куда их только не заносило… Так, ты готов, сказал я себе, иди домой. И действительно, хотел подняться и идти домой, потому как — ну, что здесь высидишь? Но в эту минуту из подъезда вышла Надя, в тех же брюках и свитере, в той же косынке. Села рядом со мной, неторопливо раскатала засученные рукава свитера и, щурясь от солнца, сказала, как будто и не уходила:
— А мне на днях ордер должны выдать. Будет у нас с Митькой квартира, свой дом, своя крепость. И заживем мы как боги — в покое и благодати.
— А я? — спросил я.
— А вы идите домой, Саша, — мягко сказала она.
* * *— Ну, что? — с живым интересом спросила баба, открыв дверь, — что он сказал, этот Булдык?
— Сказал, что больше не будет. Дал честное пионерское.
— Вот видишь, Саша, ты сегодня действительно сделал полезное дело, — серьезно и с увлечением продолжала баба, — если б все, что ты делаешь…
— Баба, кончай классное руководство, — перебил я ее. — Не трогай меня, ладно?
— Ладно, ладно, я понимаю, ты устал… Да, ты знаешь, что в нашем домоуправлении собираются организовать кружок «Государство и право»! Я поплелся мимо нее в детскую, снял форму, стал медленно натягивать домашнее.
— И я подумала, что ты бы мог выкроить время и вести этот кружок.
— Никогда! — отрезал я. — Лучше сдохнуть, чем втравиться в ваше жэковское мероприятие. И я же просил, баба, не трогать меня сейчас, хоть пять минуточек.
— Кто тебя трогает! Я просто рассказываю. Я повалился на тахту, лицом в подушку. Баба села рядом.
— Люська из третьего подъезда просила, чтоб ты помог ей картошку с рынка принести, все-таки зима на носу, а она одна. Я обещала, что ты обязательно поможешь… Я молчал, уткнувшись лицом в подушку.
— Да! — воскликнула она обрадовано, словно вспомнила что-то важное, — ты знаешь, почем литр теперь носит молочница молоко тете Соне? Я сел на тахте, отшвырнул подушку и заорал:
— Я же просил! Можно меня оставить в покое?! Могу я полчаса пожить без твоих домоуправлений, Люсек и тетьсонь? Имею я человеческое право подумать о чем-то своем? Вдруг мне тошно сейчас, вдруг мне не до твоей Люськи, может быть такое или нет?!
— По пятьдесят копеек… — тихо, по инерции закончила баба, поднялась и, прежде чем прикрыть дверь, сказала с оскорбленным видом:
— Негде котику издохти… В молодости дед несколько лет служил в Белоруссии, поэтому баба знает много белорусских словечек и поговорок. Я лежал и слышал, как пришла со двора Маргарита, с грохотом бросила в коридоре железные совок и лопатку, крикнула:
— А где Саша? — и баба ей ответила тем же оскорбленным голосом:
— Вон твой Саша, в детской, ходит-ищет: «а где здесь у меня был пятый угол?» Маргарита ничего не поняла, погрохотала в коридоре фанерным своим ящиком с игрушками, и опять хлопнула дверью — побежала во двор, к друзьям. Уже на лестнице слышен был ее пронзительный вопль: «Юсупка! Только попробуй своим проклятым самосвалом наезжать…» — и все затихло. Маргарита оракул и лидер всей дворовой малышни. В этом она не в меня и не в Ирину, а наверное, в бабу с дедом. Потом пришел дед, и я слышал, как баба кормила его на кухне и они о чем-то тихо переговаривались. Зазвонил телефон. Я перевернулся на спину, протянул руку и снял трубку. Это звонил Гриша.
