Ионел Теодоряну - Меделень
— …о том, что мне покажет…
— …Ольгуца…
— …Ольгуца…
— Аминь!
— Не забудь!.. А теперь возьми назад ружье.
— Почему, Ольгуца?
— Это детское ружье! Мне оно не нужно!
— Я не возьму. Я тебе его дал.
— Тогда я оставлю его для Моники… Ты положишь его куклам в кровать. Слышишь, Моника?
…Белые пилигримы лунных дорожек на ковре, трое босых детей в длинных ночных рубашках, один с белокурыми косами, двое других — темноволосые, пировали вокруг банки с вареньем.
И все трое ели одной ложкой, под присмотром одной и той же бабушки, варенье одних и тех же великанов — сидя на полу, на ковре.
II. БЕЛЫЙ ДОМИК И КРАСНОЕ ПЛАТЬЕ
Старший конюх дед Георге жил во дворе барского дома. У него в горнице был высокий, чисто выбеленный потолок, застланная покрывалом постель, окна, величиной с самую большую икону деревенской церкви. Еду приносила ему Аника с господского стола.
Но у деда Георге было и собственное хозяйство. Домик, стоявший на самом краю деревни, рядом с усадьбой, принадлежал деду Георге.
— И на что тебе дом, дедушка Георге?.. Детей у тебя нет; матушка Аника — упокой, Господи, ее душу — давно уже на том свете; лошади твои здесь; тут же и я, и Ольгуца, — ласково укоряла его госпожа Деляну. — Зачем тебе лишние заботы?
Дед Георге в ответ только морщил лоб, хитро улыбаясь маленькими глазками.
— Пусть будет… Деду лучше известно зачем…
Позади дома, вверх по склону тянулся фруктовый сад со сливами и вишнями, что весной спускаются с синего неба в душистых своих одеждах; чуть пониже простиралось поле, где каждый год всходила пшеница, словно светлое воскресение в церкви.
— Дед Георге, у тебя же сил нет. Я пошлю людей, они вспашут тебе поле.
— Боже сохрани, голубушка барыня! Да поможет вам Господь! Дайте мне волов да плуг.
В дом к деду Георге приходили только священник по большим праздникам, односельчане, если нужен был поместительный дом для свадьбы, и Ольгуца — в любое время. Правда, Ольгуца никогда не являлась без приглашения, но это не значило, что приходила она редко.
Собаки у деда Георге не было. «Зачем? Живу я у господ, кто за ней смотреть будет?» На крыше дома располагалось гнездо аиста.
— У деда сердце доброе, — объясняли деревенские жители эту любовь аиста к дому, в котором большей частью никто не жил.
Видимо, по той же причине и злоумышленники не заглядывали в дом ветерана семьдесят седьмого года, хотя во дворе и не было собаки.
* * *— Мамочка, какой сегодня праздник?
— Сегодня?.. Нет никакого праздника! Что это тебе вдруг пришло в голову, Ольгуца?
— А я думала, что праздник, мамочка!
— Мамочка да мамочка! Очень ты меня сегодня любишь! Лучше скажи, что тебе от меня нужно?
— Мне??? Ничего!.. Я вот только хотела бы знать, идет ли Монике синее платье…
Напрасно госпожа Деляну всматривалась в глаза Ольгуцы. Глаза выдавали ее не больше, чем слова, потому что глаза у Ольгуцы…
— Моника, хочешь примерить синее платье?
— Конечно, хочет! — пояснила Ольгуца вспыхнувший на щеках у Моники румянец.
— Хочу, tante Алис, — подтвердила Моника слова Ольгуцы, радуясь, что не по ее вине исполняется ее желание.
Синее платье поджидало Монику с самого начала каникул. Госпожа Деляну сшила его сразу после приезда Моники, но она только примерила его. В то время Моника очень любила свое траурное платье, — не из чувства долга, а как воспоминание о бабушке.
Однажды Дэнуц, Ольгуца и Моника играли в «любимый цвет», — очередная выдумка Ольгуцы.
— Каким цветом ты бы хотел быть?.. Отвечай быстро, а то скажешь не то, и я рассержусь!
От неожиданности Дэнуц смутился. Ему такое и в голову не приходило! Что общего было у него с каким бы то ни было цветом?
— Синим, Ольгуца, — вдруг решился он, выведенный из затруднительного положения цветом неба.
— А почему ты бы хотел быть синим?
— Потому что это красиво.
— Да-а?!
— Конечно! — возмутился Дэнуц.
— Очень красиво?
— Очень красиво.
— Красивее всего?
— Красивее всего.
— Неправда! Красный цвет красивее всего, он очень красивый, самый красивый!
— А синий еще красивее!
— Ерунда! А как по-твоему, Моника?
— …Я не знаю!
— Тогда назови тот же цвет, что и я, вот мы и будем правы! — потребовала Ольгуца.
…Значит, и Дэнуц тоже любит синий цвет… С тех пор Моника мечтала о платье того цвета, который любил Дэнуц. Госпожа Деляну сама не решалась предложить ей надеть синее платье, боясь огорчить девочку. А Моника не осмеливалась попросить… Моника так боялась сделать неприятное своей бабушке!.. И очень не хотела предавать Ольгуцу.
Моника отправилась вместе с госпожой Деляну в ее спальню. Ольгуца вбежала через секунду после них и тут же умчалась.
— Ольгуца, куда же ты?
— Я хочу поговорить с папа!
— Ольгуца, сегодня с тобой что-то происходит!
— Почему?
— Как почему? Разве ты не говорила, что хочешь посмотреть, как сидит на Монике ее синее платье?
— Говорила.
— Тогда почему же ты уходишь?
— Потому что… — она улыбнулась. — Мамочка, я уже видела Монику в панталонах! Пока она одевается, я вернусь.
* * *Когда Ольгуца наносила визиты, она никогда не входила в комнату не постучавшись. Одна-единственная дверь была исключением из этого правила: дверь в комнату Дэнуца, в которую Ольгуца колотила ногой, когда хотела не просто войти, а вывести из терпения брата, — и которую тихонько открывала, когда хотела застать его врасплох.
Ольгуца постучала в дверь кабинета господина Деляну.
— Входи.
— Я пришла к тебе, папа.
— Хорошо, девочка… Может быть, тебе что-нибудь нужно?
— Нет, папа! Я пришла повидать тебя.
— Вот стул, Ольгуца. Садись.
— Словно я твоя клиентка, папа!
— Девочка моя… Если бы у меня были такие, как ты, клиенты, я бы выигрывал все процессы.
— А ты проигрываешь процессы, папа?
— Конечно. Проигрываю, как и все!
— Папа, если бы я была судьей, ты бы не проиграл ни одного процесса.
— Почему, Ольгуца? Твой папа не всегда бывает прав.
— Да… одна только мама всегда права!
Господин Деляну отвернулся к окну, чтобы избежать взгляда Ольгуцы; когда он снова повернулся к дочери, лицо его было чрезвычайно серьезно.
— Папа, я ведь всегда знаю, когда ты смеешься.
—..?
— Потому что и мне смешно.
Они оба рассмеялись.
— …Ты любишь папу?
Ольгуца нахмурилась.
— Зачем ты спрашиваешь? Будто не знаешь!
— Знаю, знаю! Но я хочу, чтобы ты сама мне это сказала.
— А я не хочу.
— Почему, Ольгуца?
— Так… Не знаю…
— Хочешь конфет?
— Merci… Папа, а почему ты не куришь? Потому что я здесь?
— Нет, Ольгуца. Я совсем забыл… А ты хочешь, чтобы я курил?
— Да, папа. Тебе идет, когда ты куришь.
Господин Деляну повертел в руках папиросу, вставленную в мундштук. Ольгуца зажгла спичку и осторожно поднесла огонек.
— Фууу! Папа, а почему трубка красивее мундштука?
— Потому что тебе так нравится.
— Ээ, папа! Это другое дело! А тебе разве не нравится трубка?
— Нравится.
— Тогда почему ты не куришь трубку?
— Я привык к мундштуку… и это плохо! Трубкой только попыхиваешь; не втягиваешь дым, как это делаю я, — с нескрываемым удовольствием признался господин Деляну.
— А трубка у тебя все еще есть?
— Конечно. Их у меня несколько.
— И что же ты с ними делаешь?
— Храню понапрасну.
— Понапрасну?
— Иногда дарю их кому-нибудь из друзей.
— Папа, ты меня любишь?
— Не-ет.
— Любишь.
— Ну, как тебе угодно!
— Папа, а ты любишь меня больше, чем своих друзей?
— Еще бы!
— Тогда подари мне трубку.
— Трубку?
— Если ты меня любишь!
— А зачем тебе трубка?
— Просто так… для красоты.
— Хорошо, Ольгуца… Вот, смотри… Выбирай себе трубку по своему вкусу.
Он выдвинул ящик, до отказа набитый всякими принадлежностями для курения.
— Вот, Ольгуца, красивая и маленькая трубка из морской пены. Как раз для тебя. Нравится тебе?
— Нравится, папа. Но я хочу большую.
— Тогда выбери себе большую!
— Можно эту, папа? — спросила Ольгуца, кладя руку на самую большую трубку.
— Конечно, можно! Мне подарил ее один француз, который занимался в Яссах настройкой роялей… Он умер, бедняга! Прекрасный был человек!.. Замечательная трубка.
— Тогда я возьму эту. Merci, папа. Я буду помнить!
— Какие глупости! Они все твои. Ты ведь знаешь, папа отдаст тебе все на свете!
Ольгуца погладила ему лоб и волосы.
— Какие у тебя красивые волосы, папа! Прямо как шелк!.. Ну, я пойду.
