Ионел Теодоряну - Меделень
— Кроме летучих мышей! — тихо прошептал Дэнуц, вытягивая под столом ноги.
— Молодец, Дэнуц! — одобрил господин Деляну.
Внешне Дэнуц ничем не выдал себя, опасаясь, что все поймут, что творится у него в душе.
Ольгуца хмурилась не больше секунды, потом рассмеялась.
— Верно!.. Как хорошо, что она улетела!.. Папа, почему я боюсь летучих мышей?
— Спроси у мамы!
— Мама, ты не знаешь, почему я боюсь летучих мышей?
— Откуда же мне знать? — пожала она плечами, украдкой поглядывая на господина Деляну.
— Но почему же тогда папа велел спросить у тебя?
— Спроси у него!
— А я знаю, — многозначительно кивнула головой Ольгуца.
— Почему же?
— Сказать?
— Скажи.
— Потому что ты тоже боишься летучих мышей!
— Ольгуца, не дерзи!
— И я боюсь летучих мышей! — призналась Моника, еще не оправившись от испуга.
— Конечно. Ведь ты мой друг.
«До чего же глупа Моника», — пожалуй, даже с некоторым уважением подумал Дэнуц: ведь никто, кроме кошек под столом, которым он отдавил хвосты, не знал, как он испугался.
— Дэнуц, сложи свою салфетку.
Салфетку Ольгуцы сложила Моника, так что глаза Дэнуца встретили разочарованный и к тому же настороженный взгляд сестры, которая наблюдала за ним. Значит, Ольгуца не забыла о его шутке на ее счет!.. Дэнуц сосредоточился на своей салфетке.
— Мама, давай разговаривать по-французски, — предложила Ольгуца, украдкой взглянув на брата.
— Конечно! — согласилась несколько удивленная, но довольная госпожа Деляну.
— Мама, можно выйти из-за стола? — спросил Дэнуц, стараясь держать себя в руках.
— Почему, Дэнуц? Побудь с нами. Мы все вместе будем разговаривать.
Дэнуц моргнул, судорожно глотнул и подчинился. Месть Ольгуцы только начиналась.
— Ольгуца, que fais-tu en ce moment?[6] — спросила госпожа Деляну.
— Са c'est trop simple, maman! Poses-moi une autre question… plus difficile: n'est-ce pas, mon frere?[7]
— Est-ce que tu as mal a la tete, mon frere?.. Dis vrai! Si c'est oui, que je ne te derange plus![8]
— Оставь меня в покое! — пробурчал Дэнуц, вспыхнув.
— Voyons, mon petit, dis cela en francais, au moins… Дэнуц, comment dit-on en francais:[9] оставь меня в покое?
— Laisse-le tranquille, maman, il ne comprends pas![10] — сказала Ольгуца, выражая свое презрение словами, тоном и движением губ.
— Ольгуца, sois plus aimable![11]
— Mais puisque je dis la verite, maman![12]
Господин Деляну прикусил губу. У него билось сердце от гордости, что Ольгуца свободно и с хорошим произношением разговаривает на языке, который он едва знал, да и то больше понаслышке. «Вот уж, действительно, темперамент адвоката!» — с сожалением подумал он.
— Ольгуца, tu n'as pas raison![13] — вступилась госпожа Деляну за Дэнуца, с трудом сдерживая улыбку.
— Qu'il le prouve![14] — ответила Ольгуца.
Дэнуц знал французский не хуже Ольгуцы. Но ему не хватало смелости, чтобы говорить. Он стеснялся, как стеснялся декламировать стихи в гостиной, полной людей.
— Allons, mon petit, reponds,[15] — настаивала госпожа Деляну.
Кровь бросилась ему в голову. Собравшись с силами, он выбрал выражение, которое много раз слышал от господина Деляну, и бросил Ольгуце по-французски:
— Je m'en fiche![16]
— Alors, va te coucher![17] — сурово ответила госпожа Деляну.
Дэнуц вышел. В прихожей было темно. Он вернулся на балкон и уселся на лестнице вместе с собаками, которые не знали французского, но зато умели кусаться… Моника тем временем перешла в стан врагов…
— Патапум, comment font les avocats?[18]
— Гав-гав!
— C'est bien!.. Патапум, comment font les magistrats?[19]
Патапум закрыл глаза и упал как подкошенный.
— Видишь, Моника!.. Даже Патапум говорит по-французски! — громко сказала Ольгуца, проходя вместе с Моникой мимо Дэнуца.
Дэнуц, все так же сидя на лестнице среди собак, стиснул зубы и патриотически промолчал.
— О чем ты задумалась, Алис?
— …Да так, ни о чем… мы стареем… Дети взрослеют…
— Да…
— И завтра-послезавтра дом опустеет… а мы совсем состаримся…
— Что же делать?
— Ничего! Будем растить их и пореже смотреть на себя в зеркало…
— Зеркала теперь уже существуют только для них, да и мы тоже.
Они помолчали…
— Ольгуца и Моника, наденьте пальто. И ты, Дэнуц!
— Да и ты, Алис, а то простудишься!
Словно какое-то движение прошло по небу или, быть может, по земле. Не было ни ветра, ни даже шелеста листьев.
На миг умолкли лягушки. И в тиши их замерших сердец так печально и протяжно прокричала болотная выпь! И снова заквакали лягушки, но совсем по-иному, потому что из далекого далека тихо шествовала ночь с амфорой прохлады на голом плече полной луны.
* * *— Моника, тебе понравилось, как я ему отомстила?
«Бедный Дэнуц!» — подумала Моника, вспоминая, как он сидел один на лестнице в окружении собак. И вслух сказала:
— Дэнуц не говорит по-французски?
— Как не говорит?! — вступилась за брата обиженная Ольгуца, облачаясь в белую ночную рубашку.
— А почему же он не хочет разговаривать?
— Все мальчишки такие… дураки!.. Моника, застегни мне на шее.
— Как? Дэнуц дурак? — удивилась Моника, застегивая пуговицу воротника.
— А разве я так сказала?
— …Да. Ты сказала, что все мальчишки дураки.
— Конечно.
— Но как же тогда?
— Он не дурак… Но все мальчишки такие!
— Ольгуца, а туфли?
— Не-ет! Хорошо и так! И ты разуйся! Правда ведь, босиком чувствуешь себя совсем по-другому?
— Как красиво, Ольгуца! — улыбнулась девочка, вступая босой ногой в лунный свет.
— Вот видишь, надо меня слушать!
— А что же дальше?
— Будем драться подушками. — И Ольгуца запустила в нее думкой.
— Ты не будешь молиться перед сном, Ольгуца? — спросила Моника, увернувшись от удара.
— Сначала будем драться подушками, а уж потом…
— Нет. Я помолюсь перед сном.
— Тогда и я тоже!
Стоя на коленях и закрыв глаза, Моника читала про себя «Отче наш иже еси на небесех…». Ольгуца молилась стоя, вслух… Она остановилась, чтобы поправить икону, которая накренилась от начавшейся было битвы подушками.
— Моника, ты бы хотела быть Богородицей?
— …во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь… Что ты сказала, Ольгуца? — спросила Моника, возвращаясь с небес, где была ее бабушка, на землю.
— Давай драться подушками!.. Имя… отца… сына… духа… аминь.
Дэнуц знал, почему Али спит на ковре в его комнате, а не на балконе. Но никто не должен был знать ни того, что знал Дэнуц, ни того, что Али мирно похрапывал у него в комнате, свернувшись на ковре, точно блошиный остров. По правде говоря, и сам Дэнуц предпочел бы не знать того, что было ему известно, потому что боязнь темноты и одиночества, о которой он старался не думать, поджидала его, готовая прийти по первому зову.
— Пожалуй, я разденусь, — приободрил себя Дэнуц, шумно поднявшись с постели.
И он принялся снимать с себя одежду машинальными движениями актера, который воспроизводит на сцене мелкие повседневные жесты. Из комнаты Ольгуцы доносились мягкие удары подушек и смех.
«Хорошо быть женатым…» И вдруг подумал, что в один прекрасный день он станет взрослым… Он поднял глаза и, закинув голову, посмотрел в зеркало, туда, где когда-нибудь, через много лет, будет отражаться голова совсем другого Дэнуца… голова Дана… Ему трудно было в это поверить!..
Так, значит, придет чужой великан, проглотит Дэнуца и, проглотив его, будет внушать всем, что это и есть сам Дэнуц?.. Странно… А где же будет сегодняшний Дэнуц?.. Его уже нигде больше не будет…
— Не хочу! — воспротивился этому Дэнуц, словно перед лицом смерти и могилы.
Нет, не так! Дэнуц будет находиться в нем, словно маленькое деревянное яйцо внутри большого… Это не одно и то же!.. Потому что великан будет тем же Дэнуцем… Как же так? И маленький, и большой?.. Голова Дэнуца будет доходить ему до жилетного кармана, где у папы лежат часы, и в то же время голова великана будет головой Дэнуца? Странно!.. Как если бы ты держал свою голову руками, а голова думала независимо от тебя — как? Разве может она так думать? И тело без головы тоже продолжало бы думать!.. Очень странно!..
«Неужели и папа был маленьким?.. Конечно, был…»
Так, значит, жил-был когда-то мальчик, которому было столько же лет, сколько Дэнуцу, брат Дэнуца и Ольгуцы, если бы это было возможно, а теперь он — отец Дэнуца… Но где же теперь тот, другой?.. Исчез или остался в нем?.. Если бы папу разрезали пополам, то нашли бы там, внутри, другого? Конечно нет!.. В теле человека есть скелет, сердце, легкие. Дэнуц изучал в школе все, что есть в теле у его отца. Тогда где же тот, другой?
