Ионел Теодоряну - Меделень
— Ольгуца, пусть взрослые знают… А ты себе играй!.. Вернее, иди и пиши то, что тебе велела мама…
— Папа, ты на меня сердишься?
— Нет! За что?
— Значит, я была права. Merci, папа!
* * *Дэнуц вошел в сад, крепко сжимая руку Моники, — так грозный муж ведет домой свою неверную жену. Моника послушно шла за ним, глядя в небо… Вечерняя заря была красная, точно опрокинувшаяся на небе корзина черешен.
Дэнуц знал, что он должен отомстить, но не знал, с чего начать. Гнев у него мало-помалу проходил. И это-то его и возмущало!
— Почему ты идешь так медленно? Ты что, не можешь идти быстрее? — прикрикнул он на Монику, ускоряя шаг.
Моника пошла быстрее. Они почти бежали, словно на них вот-вот должен был хлынуть проливной дождь, а зонта у них не было.
— Куда мы идем, Дэнуц?
— Не твое дело!
«Сердится, бедняжка!» — посочувствовала ему Моника.
— Знаешь что? Побежали наперегонки, Дэнуц?
— Нет.
— Ну, тогда сядем на траву.
— Нет.
— Ну, как хочешь!
— Я так хочу!
— Ты сердишься на меня, Дэнуц?
— …
— Почему ты мне не отвечаешь?
— …
— Ты не хочешь со мной разговаривать?
— Нет.
— Тогда я уйду.
— Постой.
— Даже если я не хочу?
— Да.
— Как? Ты меня не пустишь?
— Не пущу.
— Дэнуц, что это значит?
— Ничего!
— Ты плохо воспитан!
— Ага, ты меня оскорбляешь?.. Ну, погоди, я тебе задам!
Резким движением он схватил ее за косы и дернул. Моника сжала зубы; глаза ее под насупленными бровями потемнели…
— Ты хочешь меня побить? — задыхаясь, спросила она.
— Да! — буркнул Дэнуц, не зная, как поступить с человеком, который разговаривает вместо того, чтобы драться и кричать.
И он еще раз неловко дернул ее за косы… И, не успев понять, почему косы вдруг выскользнули у него из рук, он почувствовал боль в пальце…
— Ой!
Моника отпустила его палец.
— Кусаешься? — грозя кулаками, спросил Дэнуц.
— И царапаюсь.
Взгляд Моники и ее поднятые руки заставили его отступить. Совсем другая Моника стояла перед ним, защищая прежнюю.
— Я с девчонками не дерусь!.. Иди домой и скажи, что я тебя побил, — сказал он с вызовом. Он был очень бледен.
— А я не ябедничаю… как ты наябедничал на Ольгуцу. И я еще тебя пожалела, вместо того чтобы встать на ее защиту… Поделом мне! — всхлипнула Моника, вытирая рукавом глаза.
— …Ты обиделась? — в растерянности спросил Дэнуц, видя, что она плачет.
— Не разговаривай со мной.
Дэнуц долго глядел на светлые косы, которые вздрагивали на спине у Моники… Потом он потерял ее из виду.
«Лучше бы поиграли в лошадки, — вздохнул он, понимая, какими прекрасными вожжами могли быть косы Моники и как трудно ему теперь будет вновь завладеть ими. — До чего же я был глуп…»
Вдруг он опять почувствовал боль в пальце: Моникины зубки оставили болезненный след.
«…И я не побил ее!»
— Почему она назвала меня ябедой? — крикнул он с досадой и топнул ногой… — Ну, я ей покажу! Белобрысая! — И Дэнуц обратил весь свой гнев против спелого абрикоса, потому что в саду, кроме Моники, только абрикосы были светлые.
* * *Ольгуца вынула изо рта последнюю мятную карамель и положила на промокашку. Потом поплевала на новое перышко «алюминиум», опустила его в чернила, тряхнула им над промокашкой и старательно вывела на бумаге:
«Ольгуца права».
И так энергично подчеркнула фразу, что линия, вначале прямая, в конце превратилась как бы в две тонкие рельсы, точно экспресс, который по ним шел, сорвался в пропасть. Ольгуца посмотрела на них с явным удовлетворением… Она еще раз обмакнула перо в чернила и каллиграфическим почерком принялась писать одно за другим утверждения… Красные виражи ее языка, который все сильнее и сильнее высовывался наружу, сопровождали черные виражи пера… После десятого утверждения Ольгуца нахмурилась, раздраженная теми двумястами отрицаниями, которые ждали своей очереди в черном гнездышке хрустальной чернильницы… Пахло чернилами.
Ольгуца опустила ручку и принялась дергать себя за нос.
И снова взялась за перо. Под каждым словом последнего утверждения она выводила кончиком пера две прямые кавычки. Под ними — другие, и еще другие, и еще… Движение пера доставляло ей радость. Она как бы скребла им бумажный лист. Постепенно бумага до самого низа наполнилась ярко-синими жучками.
Но это не удовлетворило ее. Она снова отложила ручку, снова подергала себя за нос. Взяла мятную карамельку и положила в рот. Начала делать пальцами шведскую гимнастику, сжимая и разжимая пальцы, сжимая и разжимая…
И вдруг послышался как бы щелчок кастаньет, пальцы хлопнули, с силой ударившись о ладонь. Мятная карамелька хрустнула на зубах. Ручка поднялась вверх и вдохновенно опустилась на нетронутый лист бумаги:
«Ольгуца двести раз неправа».
Ольгуца с жалостью посмотрела на этого представителя двухсот отрицаний как на немого полномочного поверенного. Она специально сделала орфографическую ошибку, написав «неправа» в одно слово.
«Ольгуца сто раз права».
И она с гордостью посмотрела на прекрасно и грамотно написанное выражение ста утверждений. Провела внизу черту, произвела вычитание и написала:
«Ольгуца сто раз не права».
Таким образом, у нее получилось сто отрицаний. Прекрасно!
Но оставалось еще сто… Хорошо! Коли так?!.
«Ольгуца сто раз не права,
а Плюшка
вообще не прав».
Ольгуца перевела дух, глядя на эпитафию своему наказанию… Дверь тихонько отворилась… Моника вошла в комнату, опустив глаза, держа руку у рта.
— Моника, посмотри, что я написала!
— Ольгуца, — сказала Моника, позабыв снять шляпу, — я тебя предала.
— Кто?! Ты?!
— Да, я.
— Не верю! — тряхнула она головой.
Моника вздохнула.
— Я была в саду вместе с Дэнуцем.
— И он тебя побил?
— Нет.
— Что же вы тогда делали?
— …Мы шли по саду…
— Не-ет! Ты меня не предала! — заявила Ольгуца. — Ты была на моей стороне, когда я тебя спросила там, на балконе. У тебя было полное право идти с ним в сад! — с безразличием пожала она плечами, изменив тон. — Лишь бы он тебя не побил… Он знает, что ты на моей стороне! — заверила она ее конфиденциально.
— Да, знает! — вздохнула Моника.
— Он тебе это сказал?
— …Нет… не знаю!
— Конечно, ты права.
— Да.
— Он тебе что-нибудь сказал?
— …Нет. Я больше с Дэнуцем не разговариваю!
— Почему?
— Так.
— Очень хорошо! — одобрила Ольгуца. — Ты мой друг.
— Да, Ольгуца, обещаю тебе, что отныне и впредь буду только твоим другом.
— Хорошо! — согласилась Ольгуца. — Ты не видела, что я написала?
— Как? Ты уже написала?!
— Посмотри.
— Аа! Так мало! — успокоилась Моника.
— Что? Тебе не нравится?
— Не то чтобы не нравится… Я напишу за тебя!
— Но я не хочу!.. Именно так я и собиралась написать!
— Tante Алис видела?
— Я так хочу! — заявила Ольгуца.
— Ольгуца, доставь мне удовольствие… Я ведь тебе доставила! Я поклялась ради тебя.
— А мне что же делать? — пошла на уступку Ольгуца.
— А ты смотри!
— Нет!
— Тогда промокай то, что написано!
— Цц!
— Ну, тогда еще что-нибудь! Ну же, Ольгуца, позволь мне начать.
— Знаешь что?
—..?
— Я буду писать вместе с тобой!
— Я этого не хочу.
— Но зато я хочу!
— Почему, Ольгуца?
— Потому что мне нечего будет делать!.. Ты напишешь «Ольгуца не права» два раза, а я напишу, что права.
— Давай попробуем.
— Моника, у меня нет ручки! — пожаловалась Ольгуца, давая Монике возможность завладеть ее ручкой.
— Видишь, Ольгуца! Предоставь это мне!
— Делай как хочешь! — вздохнула Ольгуца. — Я подожду!
И она принялась ходить по комнате вдоль и поперек, все убыстряя шаг. Задержалась у печки, открыла дверцу, осмотрела банки с вареньем, снова закрыла дверцу.
— Послушай, Моника, ты ставишь цифры перед фразой?
— Нет.
— А откуда же ты знаешь, сколько ты написала?
— Я помню.
— Ага!
— Хочешь, чтобы я ставила цифры?
— Нет… когда дойдешь до двадцати, скажи мне.
— Зачем?
— Увидишь!
.
Она склонилась над Моникой, проверяя…
— Вот! Двадцать!
— Да.
— Напиши вначале пятьдесят.
— Ой, Ольгуца!
— Делай, как я говорю!
— A tante Алис?
— Она не станет проверять… Напиши крупно «пятьдесят»… Так. Тебе осталось написать двадцать строчек, и моя сотня закончится.
— Мама, что у нас на ужин? — спросил Дэнуц госпожу Деляну, входя в гостиную. Он изнывал от одиночества.
