Аллен Курцвейл - Часы зла
Я с трудом подавил раздражение.
— Хотелось бы все же знать, где вы раздобыли эти «Хроники»?
— Когда был на аукционе, где приобрел уже известный вам шкафчик. А продал мне книгу раскормленный и подозрительный на вид житель Средиземноморья в вестибюле отеля «Дрюо». Там в то время проходила забастовка водителей автобусов, вот он и опоздал на аукцион.
— И что же такого было в нем подозрительного?
— Ну, это общее впечатление. И потом он сказал, что избегает демонстрировать «Хроники» на людях.
— Вероятно, именно этим объясняется отсутствие титульного листа: он специально его вырезал, потому что там имелась печать, штамп или чей-то экслибрис, по которым можно было установить владельца.
— Возможно, — сказал Джессон.
— Вы удивитесь, узнав, сколько книг портят и уродуют люди в попытке скрыть их истинных владельцев.
В животе у Джессона забурчало.
— Так где же печенье? Может, снова вызвать Эндрю?
Я опять направился к потайной кнопке звонка и на сей раз разглядел василиска получше.
— Да это вылитый вы! — воскликнул я. — Прямо портрет, даже нос в точности такой, как у вас.
— К сожалению, мои черты лица высечены не из мрамора.
Я вспомнил слова Финистера Дэпплза:
— Мне говорили, будто его не боится только ласка.
— Не совсем так. Василиск по-своему тоже уязвим, несмотря на грозный вид. Защищается одним — жутким запахом, исходящим из пасти.
— Весьма распространенное в наши дни оружие. Уж поверьте, кому, как не мне, проработавшему много лет в справочной, знать это.
Джессон улыбнулся:
— Эта скульптура сделана по модели сатира, украшавшего в шестнадцатом веке ниши зданий.
Эндрю принес тарелку с печеньем и поставил на скамью между нами. Джессон принялся утолять голод.
— Что вы такое пишете? — с набитым ртом спросил он.
— Так, просто прикидываю, какие дальше следует предпринять шаги.
Испачканный в сахарной пудре палец потянулся к моей книжке.
— Могу я взглянуть?
— Боюсь, вы мало что здесь поймете. Видите ли, я при записях использую стенографию.
Но Джессон настойчиво тянул руку, теперь уже ладонью вверх.
— Ведь это, если я не ошибаюсь, методика Питмана? — заметил он, бегло просматривая страницы.
— Да, только несколько измененная, — сказал я, удивленный его осведомленностью.
— Значки, обозначающие согласные, разобрать трудно, а таких соединений гласных я вообще прежде никогда не видел. Нет, у меня вряд ли получилось бы расшифровать этот текст, за исключением, пожалуй, пары заголовков. Ну вот, к примеру, этот. «Нечетные кресла», верно?
— «Почетные», — поправил его я. — Речь идет о распределении ученых и исследователей по рангам.
— Очаровательно. — Джессон продолжал листать мою книжку. — А это что такое? Вы сделали честь мне, обозначив буквой «Джей»?
Я кивнул.
— И, как видите, здесь полно свободного места. Много чего можно написать.
Он проигнорировал свободное место, перелистал еще несколько страниц и сказал:
— А что это за наблюдения под заголовком «Отгороженное место»?
— Не важно.
— Вы что-то скрываете. Понял это по вашему тону.
— Под этим заголовком я записываю сугубо личные вещи.
Джессон всмотрелся в страницу.
— Кажется, пару фраз я все же могу расшифровать. «Неотерм 2300…» «гроб-гроб»… Не возражаете, если я продолжу?
— Лучше не надо.
— А вы осмотрительны. И скрытны.
— Я всего лишь скромный летописец.
— Ерунда. Уверен, в этих ваших записях немало оригинальных наблюдений и мыслей. И знаете что еще? Поскольку сидеть на холодной скамье просто невыносимо, каждая косточка так и ноет от холода, к тому же это чертовски вредно для спины, давайте войдем в дом. И уж там займемся всем этим.
— Чем именно?
— Ну разве непонятно? Поскольку вы, вне всяких сомнений, интересуетесь мной, а я, в свою очередь, вами, предлагаю следующее. Вы расскажете мне о своей жизни, я вам — о своей. Мои шестьдесят с хвостиком против ваших тридцати, идет?
— Ну а как же наше дело?
— Всему свой черед. Дело подождет, Александр.
Глава 13
Джессон прошел через салон в библиотеку, я за ним. Там он открыл ставни и поднялся на платформу. Но ни картонного театра, ни шкафчика с сюрпризом там уже не было. Как не было и столика из слоновой кости. Остались лишь два резных кресла.
— Ну вот, — сказал Джессон, усаживаясь в паланкин, точно то была исповедальня. — Предлагаю начать с «Неотерма 2300».
— А вы, я смотрю, из тех, кто сразу берет быка за рога.
— «Неотерм 2300», — повторил он.
— Это модель инкубатора. Я, видите ли, родился недоношенным.
— А «гроб-гроб»?
— Я потерял родителей, едва успев появиться на свет. Мама умерла от токсического шока, отец погиб в автокатастрофе, торопился к ней в больницу.
Джессон вздохнул:
— Бедняжка… Ну а ваши приемные родители?
Я пожал плечами:
— О, они в полном порядке.
— Однако вы немногословны.
— Мы никогда не были по-настоящему близки. И много лет подряд я терзал их одним и тем же вопросом: правда ли, что мои настоящие родители погибли? Я даже настоял, чтобы меня отвели к ним на кладбище. Мне было тогда всего шесть. И когда мы пришли на кладбище, я закатил там самый настоящий скандал. Мне, знаете ли, не понравилось, что могильная плита врыта в землю. Видно, подумал, что если люди будут ступать по ней, родителям станет больно. А в изголовье плиты находился надгробный камень. Помню, я сидел около него. Камень был сделан в форме раскрытой книги. Должно быть, я просидел там не меньше часа, водя пальчиком по полустертой надписи и пытаясь разобрать, о чем она говорит.
— И то было ваше первое воспоминание о книгах?
Вопрос потряс меня.
— Да, наверное.
— Ужасно. Хотя, должен сказать, Александр, теперь вы говорите об этом совершенно спокойно.
— Далеко не всякий человек, обуреваемый чувствами или эмоциями, демонстрирует их, мистер Джессон. Известно ли вам, что на протяжении довольно долгого времени Дьюи не включал эмоции в свою классификационную систему?
— И вы считаете, что он поступал мудро?
— Нет. Я лишь говорю, что библиотекари зачастую просто не дают этим самым чувствам воли. И знаете, Дьюи избегал таких категорий, как печаль и отчаяние, вовсе не случайно. Возможно, вы заметили, что все мои заметки соотносятся с вполне конкретными предметами. К примеру, вот одна из последних записей — здесь я упоминаю о том, что вы показали мне свой шкафчик.
— Напомните, кстати, что вы тогда говорили.
— Мы говорили о шкатулках с сюрпризом. Побочное дитя моего первого учителя, мистера Маккаркла. Он создал маленькую библиотеку, размером не больше вашей альковной коллекции.
— Вот только, наверное, содержание этой коллекции было иным.
— Отчасти. Просто уверен, что мистер Маккаркл ни за что бы не стал приобретать подборку выпусков «Бездельника» Джонсона, тем более переплетенных в пахучую свиную кожу.
— А вы уловили запах, верно? В точности такая же подборка была в библиотеке Бёрлингтона в Чизвике. Впрочем, не будем об этом. Расскажите еще о Маккаркле.
— Он один из тех, кто открыл мне глаза на мир книг.
— И когда же это было?
— В четвертом классе. Я впервые попал в его библиотеку. Помню, он подошел ко мне, опустился на одно колено. Глаза наши оказались на одном уровне, и он сказал: «Ты первый живой 597.8, которого я когда-либо видел». Естественно, я ничего не понял. Но когда он начал показывать мне свое собрание и продемонстрировал даже специальный путеводитель по амфибиям, тут я почувствовал: этот человек поймал меня, как, как… — Я пытался подобрать соответствующее сравнение.
— Как лягушка ловит муху?
— Да, примерно так. Вообще-то он был очень похож на книги, которые собирал: солидные, занимательные, умные, но ни в коем случае не нравоучительные. И в то же время мистера Маккаркла никак нельзя было назвать человеком, потворствующим исключительно своим желаниям. Он предпочитал формировать желания, а не подчиняться им. И при моем появлении говорил с сильным шотландским акцентом: «О, вот и ты, Александр! Сейчас покажу тебе нечто совершенно особенное!» Подводил меня к письменному столу с тумбами, начинал рыться в бумагах и книгах и наконец находил заранее отложенный для меня том. Как-то раз он протянул мне пакет в грубой коричневой бумаге, перевязанный бечевкой, и сказал: «А теперь послушай меня. Хочу, чтобы ты был первым. Самым первым, кто прикоснется к этой книге. И не вздумай отказываться, бери». Я сорвал бумажную обертку. В пакете оказалось редкое старинное издание «Путешествий Гулливера».
— Так это Маккаркл первым отправил вас в страну лилипутов?
— Да. И воспитал во мне любовь к библиотекам. Он многому научил меня. Как сортировать новые поступления, приклеивать оторвавшиеся корешки и переплеты, вести каталог. И я почти два года помогал ему. А потом поступил в колледж и увлекся классификацией Дьюи.
