Аллен Курцвейл - Часы зла
Аллен Курцвейл - Часы зла краткое содержание
Аллен Курцвейл
Часы зла
Посвящается отцу
Все слышали о людях, для которых потеря библиотеки превращалась в личную трагедию. Или же о тех, кто, движимый стремлением приобрести какое-то редкое издание, превращался в преступника. Эта сфера человеческой деятельности постоянно балансировала на грани смертельного риска… Кроме того, любой беспорядок в библиотеке всегда происходит от беспорядка в ее каталогах.
Уолтер Бенджамин. Рисунки к рукописиГлава 1
Поиски начались с заполненной формы бланка библиотечного требования и вежливого обращения элегантно одетого мужчины:
— Прошу прощения. — Он отвесил легкий поклон. — Могу ли я украсть минутку вашего времени?
И посетитель выложил требование на столик да еще развернул таким образом, чтобы оно не оказалось передо мной вверх ногами. К этой редкостной для наших дней любезности прибавился и почерк, который тоже говорил о многом. Роскошная, немного старомодная вязь, строки слегка загибаются, как бы устремляясь ввысь, буквы прописаны четко и заострены вверху. Да и название книги, которую мужчина заказывал, будоражило воображение — «Потайные отделения в мебели восемнадцатого века», точно он знал о моей страсти к замкнутым пространствам и предметам, находящимся в них.
— Посмотрим, что можно для вас сделать, мистер… — Тут я сверился с подписью, красующейся в нижней части листка, и только потом произнес необыкновенно литературное имя посетителя: — Генри Джеймс Джессон-третий.
Я направил его к сотруднику, передающему требования в хранилище. Но любопытство продолжало терзать меня. Я позвонил начальнице хранилища и попросил, чтобы она постаралась выполнить последний заказ побыстрее. А затем толкнул дверцу и уселся возле туповатого клерка в зале выдачи в ожидании, когда из хранилища на свет божий всплывет заказанная книга.
— Премного обязан, весьма любезно с вашей стороны, — сказал Джессон, когда я толкнул «Потайные отделения» под медную решетку на окошке.
— Был счастлив помочь, сэр.
Профессиональная этика заставила меня умолчать о возможном пересечении наших интересов, хотя не так уж часто попадались читатели, владеющие классическим почерком и интересующиеся потайными отделениями в мебели. Короче говоря, я сдержался, но почти тут же пожалел об этом. Библиотечное требование оказалось таким интригующим, а наша беседа была столь непродолжительна…
Джессон уселся за столик у стены, на которой висели таблицы системы муниципальных налогов. И тут же, словно желая лишний раз продемонстрировать старомодность своих манер, глубоко запустил руку в объемистый карман брюк и извлек оттуда листок свернутой в рулон бумаги, маленькую чернильницу и перьевую ручку. Он проигнорировал удивленные взгляды других читателей, что сидели неподалеку, но время от времени косился в мою сторону, точно желал лишний раз убедиться, что я нахожусь поблизости. Ну и я, в свою очередь, не выпускал его из своего поля зрения. Пока он выписывал информацию из «Потайных отделений», я старался составить его словесный портрет, поскольку не сомневался, что совпадение наших столь необычных интересов того стоит.
На нем были мешковатые брюки из темно-зеленого вельвета в широкий — с карандаш — рубчик, рубашка-батник в мелкую невыразительную полоску и изящная замшевая жилетка, перехваченная на спине широкой пурпурной лентой-завязкой. Сосредоточенное лицо, глаза серо-голубые — точь-в-точь совпадают по цвету с клеенчатым футляром моего ОЕД.[1] Несмотря на шишку на переносице и желтоватые зубы, явно не избалованные специальной отбеливающей пастой, его внешность можно было назвать даже красивой. Эдакий типичный ученый муж, но не наделенный при этом хилостью и вялостью других ученых мужей, которых доводилось мне обслуживать. Вот, собственно, и все, что я на тот момент мог сказать о пожилом человеке, который захотел украсть минутку моего времени.
Звонок возвестил о том, что библиотека закрывается. Я, придвинув к себе проволочную корзину, перебирал карточки возврата. От внимания моего друга Нортона не укрылось, как я заменил каллиграфически выписанный оригинал на бланк, куда торопливо скопировал сделанный мистером Джессоном заказ.
— Нашел что-то для своей коллекции?
Я кивнул.
— Что на сей раз?
— Да так, одна книжка о мебели, — небрежным тоном ответил я. Мы с Нортоном имели разные взгляды на то, как следовало поступать со всеми этими бумажками, и мне вовсе не хотелось быть отстраненным от должности, что автоматически повлекло бы за собой и невозможность следить за клиентами и изучать их.
Книгу Джессона я обнаружил без труда. «Потайные отделения» были снабжены массой иллюстраций и чертежей карточных столов, застекленных шкафчиков и настольных глобусов, и каждый такой чертеж сопровождался техническим описанием механизма, позволяющего выдвинуть и открыть потайное отделение.
Нортон глянул мне через плечо и хихикнул:
— Ты только посмотри, а? Книга о фальшивых фронтонах и тайных углублениях. — Он выдержал многозначительную паузу. — Ну прямо про тебя!
Глава 2
Мистер Сингх, один из наших наиболее бдительных стражей, дежуривших на выходе, лениво порылся в моей сумочке заостренной сосновой палочкой, после чего я распрощался с Нортоном и зашагал на север. Путь предстоял неблизкий.
Неподалеку от Линкольн-центра, на одном из переходов через Бродвей, загорелся красный; тут я остановился и, зная, что пауза будет достаточно долгой, извлек из сумки бланк требования. В этот момент у обочины притормозило такси. Водитель, небольшого росточка аккуратно одетый мужчина, выпрыгнул из машины, открыл багажник и извлек из него компактный, скатанный в рулон коврик, который тут же и развернул ловким, натренированным движением. Затем, встав лицом к большому магазину, увенчанному миниатюрной копией статуи Свободы, опустился на колени и начал молиться. И пока этот таксист, забыв обо всем на свете, в том числе и о часе пик, утолял свой молитвенный зуд, я изучал бланк требования и только тут впервые заметил, что каждая буква имеет легкий наклон влево, точно символизирует склонность писавшего к прошлому. Когда зажегся зеленый, я сунул бумажку в карман с твердым намерением изучить происхождение столь замечательного и неповторимого почерка.
Вернулся я домой, когда солнце уже начало заваливаться за водонапорные башни. Домовладелец мистер Лопес в своей великолепной шляпе (по совместительству он являлся еще и хозяином винного погребка) был занят тем, что поливал из шланга старую керамическую вывеску, гласившую: «НЕ МЕСТО ДЛЯ БЕЗДЕЛЬНИКОВ И ЛЮБИТЕЛЕЙ ГОНЯТЬ ШАРЫ». Вывеска служила трогательным напоминанием о прежних, более спокойных временах и висела здесь еще до того, как потоки флуоресцентной краски и дыры от девятимиллиметровых пуль испоганили кирпичную кладку, до того, как в тени этих стен, вдали от уличных фонарей, начали ошиваться торговцы «дурью», стремившиеся толкнуть свой товар подросткам.
— Приветствую вас, мистер Лопес, — поздоровался я. — А нельзя ли дать совет домовладельцу? На тему того, как осовременить эту вывеску…
— Чего?
— Может, на ней стоит написать: «ДОЛОЙ НАРКОТИКИ!»?
Мистер Лопес призадумался, потом сказал: «О’кей, мой друг». Стандартный ответ на все жалобы, что бы там ни происходило в его владениях — уличные разборки, аварии в бойлерной, нашествие крыс, острящих зубы об и без того полусгнившие перегородки между стенами. Тут мистер Лопес обернулся и с обожанием уставился на одного из своих отпрысков, маленького мальчугана, который только что заполз в корпус от старого телевизора, вот уже неделю валявшийся у обочины дороги. Малыш, сообразивший, что из детали регулятора цвета получится замечательный автомат, высматривал в этот момент цель и вскоре нашел ее — меня и отца. Пока ребенок выпускал по нам из телевизора воображаемые очереди, я быстро записал несколько строк в свою книжку. Условное название места действия — «Гетто». В книжке даже имелся специальный раздел под тем же названием, но я уже довольно давно решил ограничить эту рубрику записями чисто автобиографического характера. А потому обозначил новый раздел «Виды с улицы, разное».
Тут внимание мое привлекло бродячее такси.[2] Из него, как недавно на Бродвее, тоже бодро выпрыгнул водитель и стал что-то доставать из багажника. Только на сей раз это оказался не коврик, а черный атласный пиджак с рекламой «Les Miserables». Таксист поманил к себе мистера Лопеса, который, внимательно осмотрев контрабандный товар, отслюнил двадцатку из толстой пачки купюр.
Торговля «дурью» оживлялась на нашей улице с наступлением темноты.
