Розамунда Пилчер - Сентябрь
Она спросила:
— Ну, а папа что?
— Я еще спала. Он меня разбудил. Мы пошли с ним в комнату Пандоры. В ее ванной в раковине лежал разбитый флакон духов, должно быть, она случайно уронила. Вся раковина в осколках, и запах духов такой сильный, душный, словно наркотик. Мы раздернули шторы, распахнули окна. И стали искать, не осталось ли какого-нибудь объяснения. Долго шарить не пришлось: конверт лежал на секретере, а в конверте письмо для папы.
— И что там?
— Да почти ничего. Что она очень сожалеет… И что-то насчет денег… насчет дома на Майорке. Что она устала и не в состоянии больше бороться. Но о причине — ни слова. Выходит, она была очень несчастна, а мы не знали. Даже не подозревали. Мы не догадывались о том, что у нее на сердце, в мыслях. Если бы я знала… Если бы выказала больше чуткости, сочувствия… Может быть, можно было поговорить… как-то помочь.
— Ну что ты могла? И не думай даже себя винить. Ты не могла знать, что у Пандоры в мыслях. Ее мысли были ото всех закрыты.
— Я думала, что мы друг дружку понимаем. Что мы с ней близки…
— Вы и были с ней близки. Насколько она к себе подпускала. Она любила тебя, я знаю. Но, по-моему, она из тех, кто отгораживается от людей. Это был ее способ самозащиты.
— Н-не знаю, — Изабел сидела страшно расстроенная, растерянная. — Возможно, ты права. — Она крепче сжала руки дочери. — Теперь расскажу остальное. — Она перевела дыхание. — После того как мы нашли письмо, папа позвонил в Релкирк в полицию. Объяснил, что произошло и как трудно проехать к озеру, какая там дорога. Оттуда прислали не «скорую помощь», а полицейский «лендровер». На нем прибыл полицейский врач, и они все вместе поехали в горы к озеру…
— Кто поехал?
— Вилли. И папа. И Конрад Таккер. Конрад тоже с ними отправился. Он к тому времени уже встал и вызвался поехать с папой. Это очень благородно с его стороны, он такой чуткий человек, Арчи ни за что не хотел, чтобы я ехала, а мне было страшно подумать, как он там окажется один.
— А сейчас где они?
— Еще не возвратились из Релкирка. Они собирались отвезти ее — отвезти тело — в Релкиркскую Центральную клинику, в морг, как я поняла.
— А расследование у коронера будет?
— Непременно. Несчастный случай со смертельным исходом. Будет дознание.
Несчастный случай со смертельным исходом. Ледяное звучание официальных слов. Люсилла представила себе судебный зал, холодные бесстрастные показания, заключение коронера. Публикации в газетах — заметки, прелестное лицо Пандоры со старой, выцветшей фотографии. Заголовки «Смерть сестры лорда Балмерино». Еще и неизбежная огласка вдобавок ко всему. Ужасно.
— Ой, бедный папа.
Изабел тихо произнесла:
— Люди говорят: это пройдет, время залечит раны. Но в такие минуты невозможно думать о том, что будет после. Ощущаешь только настоящее, только данное мгновение. И оно кажется непереносимым. Никакие слова не могут утешить.
— Я просто не понимаю. Это так бессмысленно.
— Знаю, моя хорошая. Я знаю.
Изабел старалась ее успокоить. Но Люсилла не успокаивалась. Наоборот, ее боль вдруг сорвалась в негодование:
— Почему, почему так безжалостно? Что ее заставило? Что могло толкнуть ее на такой шаг?
— Мы не знаем. Не можем взять в толк.
Вспыхнувшее было негодование тут же погасло. Люсилла вздохнула, помолчала. Потом спросила:
— Кто-нибудь еще знает? Вы уже сообщили кому-нибудь?
— Да некому, в сущности, сообщать. Разве только Эдмунду. И Ви. Отец, я думаю, позвонит Эдмунду, когда возвратится из Релкирка. А вот Ви, ей по телефону такое не скажешь. Кому-то придется к ней съездить и рассказать лично, с предосторожностями. Слишком большой удар для такой пожилой женщины.
— А Джефф?
— Джефф внизу, в кухне. Он только минут десять как спустился. И боюсь, я совсем про него забыла, не уделила ему ни капли внимания. Человек пришел завтракать, а его огорошили таким известием и бросили одного. И даже завтрака не оказалось, я ничего не приготовила, не до того как-то было. Кажется, он там сейчас сам себе что-то жарит.
— Я должна пойти к нему.
— Да. Одному там ему, должно быть, сейчас неуютно.
— Когда вернутся папа с Конрадом?
— Я думаю, в половине одиннадцатого или даже в одиннадцать. Тоже будут страшно голодны оба, поесть-то у них времени не было. Я им приготовлю завтрак, когда приедут. А пока… — Изабел встала, — пока, я думаю, мне пора приниматься за уборку в столовой. Остатки ужина так и стоят до сих пор на столе со вчерашнего вечера.
— Кажется, это было тысячу лет назад. Ты бы не трогала ничего, мы с Джеффом потом уберем, или можно пригласить Агнес из деревни…
— Нет, мне надо чем-то занять себя. Женщинам вообще лучше, чем мужчинам. В страшные минуты, как вот сейчас, у нас всегда найдется, чем занять руки, ну хотя бы пол в кухне вымыть. Или протереть стаканы. Ложки-вилки перечистить… Очень помогает.
Люсилла осталась одна. Она встала, оделась — в джинсы и свитер, как обычно. Пригладила щеткой волосы, почистила зубы, умылась. Промокнула глаза и щеки фланелевой салфеткой, смоченной чуть не в кипятке, — от горячего пара прояснилось в глазах, в голове. И сбежала по лестнице вниз.
Джефф одиноко сидел у дальнего конца кухонного стола, перед ним — кружка с кофе и тарелка с жареными сосисками и беконом. Он встал ей навстречу. Она подошла, он обнял ее, и минуту они просто так стояли в обнимку. В кольце его сильных рук ей было тепло и надежно, от толстого грубошерстного свитера исходил знакомый, добрый дух. Слышно было, как рядом в буфетной журчит струя воды, тренькает стекло, — Изабел уже в трудах.
Он ничего не сказал. Наконец они разомкнули руки, она отступила, улыбкой благодаря его за поддержку, придвинула себе стул и, сев, облокотилась о стол.
— Есть хочешь? — спросил Джефф.
— Нет.
— Съешь чего-нибудь, полегчает.
— Не могу.
— Тогда кофе.
Он подошел к плите, наполнил кружку, поднес и поставил перед Люсиллой. И снова принялся за свои сосиски.
Люсилла сделала несколько глотков. Помолчала. Сказала:
— Хорошо, что мы побыли с нею.
— Ага.
— И хорошо, что она приехала с нами домой.
— Да, хорошо.
Джефф потянулся через стол и взял ее за руку.
— Знаешь, Люсилла, по-моему, мне лучше уехать.
— Уехать? — в испуге повторила она. — Как уехать?
— Ну, понимаешь, в такую минуту твоим родителям не очень-то приятно присутствие чужого человека.
— Но ты же не чужой…
— Ну, формально. Мне кажется, лучше будет, если я сложу вещички и уберусь…
