Томас Пинчон - Радуга тяготения
Еще ничего не видно, а уже чувствуется. Даже если обвиснешь на планшире, щекой прижавшись к просмоленному кранцу, даже со слезами на глазах и океанской зыбью в желудке. Даже нагим и выжженным, каким это место по весне оставили Рокоссовский и его Белорусский фронт. Это лицо. На картах оно — череп или разъеденный профиль, смотрит на юго-запад: заболоченное озерцо вместо глазницы, полостью рта и носа выкушен вход в Пене, под самой электростанцией… рисунок чуток смахивает на карикатуры Вильгельма Буша — некий старый дурень, чтобы шкодливым пацанам было над кем изгаляться. Отсасывать у него из канистр хлебный спирт, царапать огромные неприличности по его площадкам свежезалитого цемента или даже посреди ночи прокрадываться и запускать ракету…
Низенькие выгоревшие строения, пепельные оттиски маскировочных сетей, выжженные на бетоне (пылать им выпадало лишь миг, как шелковой накидке бюргера, — дабы осветить этот прибрежный опистодом, этот инженерский кабинет, полный грузных форм и нейтральных тонов… не вспыхнуло ли оно сигналом и только? не нужно исправлять, ничего увещевательного, не надо выходить ни на какие новые уровни… но кто бы это мог быть, кто глядит так цивильно и мягко поверх модели? все лицо в этих закатных красках хромолитографий, глаза в линзах с черным ободком, которые, подобно вспыхнувшим сетям, видятся сейчас так, будто служили целям камуфляжа не кому иному, а Велосипедисту в Небесах, черному и смертоносному эдвардианскому силуэту на сияющем небесном лоне, сегодняшнему Ракетному Полудню, двум циркулярным взрывам в час пик, в сцене смерти небесного света. Как этот ездок там крутит, неумолимый и безмятежный. В Таро он известен как Дурак, но в Зоне его называют Ловкач. Сейчас 1945-й. Еще рано, пока невинно. Ну, отчасти).
Обугленная беззащитная решетка: что было деревянным, теперь лишь оседает бессильно. В руинах мелькают зеленые человеческие силуэты. Масштаб тут очень путаный. Войска выглядят крупнее, чем следует. Зоосад? тир? Да здесь того и другого помаленьку. Фрау Гнабх принимает бережнее, идет вдоль заболоченной береговой линии средним ходом. Нарастают признаки оккупации: грузовые автопарки, палатки, загон, набитый лошадьми — пегими, гнедыми, белоснежными, кроваво-рыжими. Из зеленых камышей взрываются дикие летние утки, мокрые и проливные — облетают суденышко по корме и спускаются ему в кильватер, где, крякая, покачиваются с двухфутовой амплитудой. Высоко в солнечном свете парит орлан-белохвост. Гладкогубые воронки от бомб и снарядов налиты голубой морской водой. С казарм посносило крыши: позвоночны, трудны и солнцем выбелены кости этих тварей, что, должно быть, некогда держали в себе половину Ион падшей Европы. Но деревья — буки и сосны — опять заращивают те росчисти, что плющились для жилья или контор: сквозь трещины мостовых, повсюду жизнь упрочивается, взрастает зеленое лето 45-го, а на возвышенностях леса по-прежнему густы.
Вот минуют огромный почернелый каркас Корпуса ОKP[301], в основном разметанный по земле. Прогрессиями — некоторые рваны и ломаны, другие преимущественно скрыты дюнами — являются бетонные массы испытательных стендов, кальварии, и Нэрриш с почтением одну за другой их именует, VI, V, III, IV, II, IX, VIII, I, наконец — стенды собственно Ракеты, где она стояла и откуда в итоге взлетала, VII и X. Деревья, что некогда закрывали их от моря, теперь — лишь угольные стебельки.
Вот огибают северный выступ полуострова, стена испытательных стендов и земляные сооружения отступают — теперь они идут мимо Пенемюнде-Вест, прежней территории люфтваффе. В отдалении справа по борту в голубоватой дымке мерцают утесы Грайфсвальдер-Ои. В море смотрят наклонные пусковые установки из бетона, где раньше испытывались V-1, или «жужелицы». Мимо проплывают разлегшиеся по всему полуострову взлетные дорожки — в сыпи воронок, завалены щебнем и битыми «мессерами»; над дугой черепа, снова на юг к Пене, а там — над покатыми холмами, во многих милях от левой скулы — краснокирпичная башня собора в Вольгасте, а ближе — полдюжины труб электростанции, бездымные над Пенемюнде, выжившие в смертельных сжимающих нагрузках марта… По камышам дрейфуют белые лебеди, а над высокими соснами летят фазаны. Где-то, оживая, рычит мотор грузовика.
Фрау Гнабх резко сворачивает в узкий залив к причалу. Все объял летний покой: подвижной состав на своих гусеницах инертен, один солдат привалился к нефтебочке с оранжевым верхом, пытается сыграть что-то на аккордеоне. Может, дурака валяет. Отто выпускает руку своей хористки. Его матушка глушит двигатель, и Отто широко шагает на причал и трусцой бежит швартовать. Затем — краткая пауза: дизельные пары, болотные птицы, тихая нега…
С треском вырулив из-за грузового склада, юзом тормозит чей-то штабной автомобиль, из задней дверцы выскакивает майор еще толще Дуэйна Клёви, только лицо добрее и смутно восточное. По всей голове овечьей шерстью курчавятся седые волосы.
— А! фон Гёлль! — объятия раскрыты, прищуренные глаза блестят — чем? неужто настоящими слезами? — Фон Гёлль, мой дорогой друг!
— Майор Ждаев, — Шпрингер кивает, шаркая ногами по сходням, ибо сюда подтянулся и целый, судя по всему, грузовик контингента в хаки, чудно, что у них наперевес эти автоматы и карабины, дел-то — разгрузить…
Ну да. Не успевает никто и шевельнуться, как они выскакивают и окружают Ждаева и Скакуна, стволы на изготовку.
— Не тревожьтесь, — Ждаев машет рукой и весь сияет, расслабленно пятясь до машины, обхватив Скакуна рукою за талию, — мы ненадолго задержим вашего друга. Можете продолжать работу, а потом отчаливать. Мы сами позаботимся, чтобы он добрался до Свинемюнде.
— Какого черта, — рыча, из рубки показывается фрау Гнабх.
Появляется Хафтунг, весь подергивается, сует руки во всякие карманы и опять высовывает:
— Это кого они арестовали? А как же мой договор? С нами что-то будет? — Штабной автомобиль уезжает. Рядовой состав цепочкой грузится на борт.
— Блядь, — размышляет Нэрриш.
— Думаете, нас замели?
— Думаю, это Чичерин реагирует с интересом. Как вы и говорили.
— Ай, так теперь…
— Нет-нет, — ладонь на рукаве, — он прав. Вы безобидны.
— Спасибо.
— Я его предупреждал, а он смеялся. «Еще один скачок, Нэрриш. Мне же все время надо скакать, нет?»
— Так что вы теперь хотите — отбивать его?
На борту какой-то переполох. Русские откинули брезент и обнаружили шимпанзе — те все облеваны, а кроме того, вскрыли водку. Хафтунг моргает и содрогается. Вольфганг валяется на спине, сосет булькающую бутылку, зажав ее ногами. Некоторые шимпы смирны, иные рвутся в драку.
— Неким образом… — Как же Ленитропу хочется, чтобы мужик перестал так изъясняться, — уж это я ему задолжал.
— Ну а я — нет, — Ленитроп уворачивается от внезапного султана желтой шимпанзейской рвоты. — Он, небось, умеет о себе позаботиться.
— Говорит-то он высокопарно. Но в душе он не параноик, а при такой работе это катастрофа.
Тут один шимпанзюк кусает советского младшего сержанта за ногу. Тот вопит, срывает с плеча «сгокарев» и палит от бедра, но к тому времени шимпанзюк уже прыгнул на фал. Еще дюжина тварей, многие — не выпуская из лап водочных бутылок, еп masse[302] кидаются к трапу.
— Не выпускайте их, — верещит Хафтунг.
Из люка сонно высовывается голова тромбониста — осведомиться, что тут происходит, и, пока он не схватывает ситуацию, по лицу его проходится три комплекта розовых подошв. Девчонок, пылающих всеми блестками в предзакатном солнце, трепещущих каждым перышком, сгоняют к баку и корме распустившие слюни красноармейцы. Фрау Гнабх дергает паровой свисток, чем пугает оставшихся шимпанзе, которые догоняют исход с борта.
— Поймайте их, — умоляет Хафтунг, — кто-нибудь. — Ленитроп оказывается между Отто и Нэрришем, по сходням на берег его толкает личный состав в погоне за шимпанзе или девчонками либо просто увлеченный разгрузочными работами. Средь всплесков, мата и девичьего визга, доносящихся с другого борта, продолжают являться хористки и музыканты — и туда-сюда бродить. Очень трудно разобраться, что за хуйня тут вообще происходит.
— Слушай. — Над бортом склоняется фрау Гнабх.
Ленитроп подмечает хитрый прищур.
— У вас есть план.
— Вам нужен отвлекающий маневр.
— Чего? Чего?
— Шимпанзе, хористки, лабухи. Все это обманки. А вы втроем тем временем улизнете и умыкнете Der Springer.
— Можем спрятаться, — Нэрриш озирается окрест глазами гангстера. — Никто и не заметит. Ja, ja! Судно отойдет так, будто мы на борту!
— Без меня, — грит Ленитроп.
— Ха! Ха! — грит фрау Гнабх.
— Ха! Ха! — грит Нэрриш.
