Ирвин Уэлш - Одинбург
Обзор книги Ирвин Уэлш - Одинбург
Ирвин Уэлш, Иэн Рэнкин, Александр Макколл Смит
Одинбург
Один город — Одинбург
Меня бесконечно радует тот факт, что четыре самых известных автора-эдинбуржца объединились для поддержки родного города. Этот сборник рассказов стал результатом проекта, организованного самими авторами в качестве послов Фонда «OneCity»[1] — благотворительной организации, поддерживающей инициативы по борьбе с социальной несправедливостью и неравенством в Эдинбурге.
Каждый автор был вдохновлен Эдинбургом и переносил его на страницы своих произведений. Поэтому в их рассказах, с одной стороны, отражаются личные ощущения от города и самобытный художественный стиль, а с другой — представлены различные социальные прослойки города. Дорогой читатель, приобретя эту книгу, вы прочтете и передадите дальше послание миру, которое гласит, что Эдинбург должен преодолеть социальную разрозненность и стать единым городом с единым голосом.
С благодарностью,
Лесли Хиндс,
лорд-провост[2] Эдинбурга,
президент Фонда «OneCity»
Джоан Роулинг
Предисловие
Когда я приехала в Эдинбург в декабре 1993 года, город был покрыт снегом и выглядел угрожающе красивым и совершенно чужим. Я не планировала остаться здесь — я собиралась провести Рождество у сестры, а затем отправиться на юг, где в то время жили многие мои друзья.
Пришел январь, снег растаял, а я осталась, сняв жилье в Эдинбурге. До парка Принсесс-стрит Гарденс было рукой подать, за вход в Музей Шотландии не брали денег, моя дочурка как раз научилась ходить и с удовольствием топала вперевалочку и по скверам, и по музейным залам. Я плелась за ней, размышляя о том, что с нами будет, пребывая в оторопи как от этого странного города, так и от простого факта: я мать-одиночка без денег и без работы.
«Вины» Эдинбурга в моем положении не было, но именно в нем, в его «декорациях» я прожила первую часть поговорки «из грязи в князи», именно в нем я узнала об одиночестве и нищете больше, чем в любом другом городе. Именно в Эдинбурге, а не в Париже, Лондоне, Манчестере или Опорто — которые я успела узнать в «кочевой» период своей жизни, между двадцатью и тридцатью годами, — я особенно остро ощутила барьеры — незримые и непоколебимые, как пуленепробиваемое стекло, — которые отделяют тех, кто плывет в мощном и полноводном течении-мейнстриме, от тех, кого выбрасывает на мель.
Почти все мои «допоттеровские» дни в Эдинбурге прошли в небольшом коттедже, в котором, кроме меня, жили еще три одинокие мамаши. Я была рада наконец-то обрести пристанище после трех лет изнурительной жизни на чемоданах: за время, проведенное здесь, моя дочь научилась ходить и говорить, а я осуществила мечту своей жизни — подписала контракт с издательством. Но в том же самом городе местные хулиганы развлекались ночами, кидая камни в окно спальни моей двухлетней дочери; мне пришлось вышвырнуть вон пьяного, который пытался вломиться в заднюю дверь; а однажды к нам влезли грабители, когда мы уже спали. Да, я знала, что с другими случаются вещи похуже, причем совсем рядом: моя соседка сверху нередко болтала со мной на лестнице, скрывая синяки под темными очками.
Насилие, преступность и наркомания были частью повседневной жизни Эдинбурга. Но менее чем в десяти минутах езды на автобусе существовал другой мир — мир кашемировых пуловеров, чая со сливками и внушительных фасадов учреждений, которые делают город четвертой финансовой столицей Европы. В те дни я чувствовала, что бездна разделяет меня и тех, кто проносился мимо с портфелями и пакетами из «Дженнерз»[3], и, сказать по правде, так оно и было.
Фонд «OneCity» определяет это разделение как культуру благосостояния, которая изолирует процветающую часть общества от полной лишений жизни малообеспеченных социальных групп и районов города. Иными словами — бедняков, инвалидов, национальных меньшинств, или, по определению «OneCity», людей, ощущающих себя оторванными от прочих жителей и от благ города. В то время это казалось мне очень точным определением.
Социальное отчуждение влияет на всех нас, признаем мы это или нет, потому что именно в маргинальных слоях общества процветают горе, отчаяние, физические и умственные отклонения и насилие над собой и окружающими. Каждый город и каждый гражданин принес бы конкретную, ощутимую пользу, участвуя в разрушении барьеров, которые не дают детям реализовывать данные им возможности, будущим рабочим — зарабатывать и вынуждают людей сидеть взаперти в собственных домах, наедине с собственными призраками.
Фонд «OneCity» позволил отдельным людям и организациям добиться, чтобы их голоса услышали, возможно впервые, город и общество, которые, казалось, забыли про них. В настоящее время Фонд анализирует полученную информацию и составляет рекомендации по развитию Эдинбурга, у которого есть все шансы стать единым городом для всех — и для каждого в отдельности.
В последние годы, с момента поразительных перемен, которые произошли в моей судьбе после выхода первой книги про Гарри Поттера, Эдинбург часто называли моим «приемным» городом. Да, в моем английском остались следы западного акцента[4], и я предпочитаю не снимать теплый джемпер, даже когда бледные, почти синюшные мужчины нежатся под скуповатым солнцем в Принсесс-стрит Гарденс: это все признаки того, что я не была рождена в «старом Симпсоне»[5]. Но так уж случилось, что ни в детстве, ни потом я нигде не жила так долго, как здесь. Эдинбург стал моим домом и частью меня, и я полюбила его еще до появления «Гарри Поттера» на прилавках. Я горжусь тем, что живу здесь, и тем, что мой родной город становится все более толерантным. Фонд «OneCity» призван объединять людей, и, на мой взгляд, это благороднейшая цель — для Эдинбурга, для Шотландии и для всего мира.
Джоан К. РоулингАлександр Макколл Смит
Незавидная судьба Китти да Силвы
Джон пришел раньше агента и простоял на тротуаре минут пятнадцать, не меньше, прежде чем из-за угла появился молодой человек. Агент шел, насвистывая, что было удивительно, ведь редко услышишь, как люди свистят, в этом было что-то почти старомодное. Дома всегда пели птицы, и это воспринималось как должное. Здесь утро было тихим, воздух — обеззвученным. Прозрачным.
— Вы доктор? — спросил агент, глядя на листок бумаги, вынутый из кармана. — Вы доктор Джон? Так?
Доктор покачал головой, остановился и вспомнил, что здесь принято наоборот. В Индии люди качали головой, говоря «да», что было противоположностью здешним обычаям. Это было сродни движению воды в одну сторону, когда она уходила из ванной в Южном полушарии, и в обратную сторону — в Северном, как говорили люди. По часовой стрелке или против. Виддершинс и деазиль[6]. Это были чудесные слова — виддершинс и деазиль, и Джон записал их в своем блокноте для утонченных английских слов, как поступал с детства. Его дядя учил английский в колледже и убедил Джона в важности богатого словарного запаса.
«Британцы подарили нам большое сокровище, когда отправились домой, — говорил дядя. — Самый великий из всех языков мира. Да, я счастлив подтвердить это, хоть я и патриот. Их утонченный язык остался здесь, и ты можешь пользоваться им так же, как они. Это не антииндийский поступок — использование английского. Подобная националистская чушь лишила этого языка целое поколение. Используй его с умом! С умом!»
И Джон копировал дядину привычку записывать в блокнот интересные слова. «Уничижительный, — выводил он. — Сумерки. Видный».
Молодой человек улыбнулся.
— Вы доктор Джон Какой-то? Или доктор Какой-то Джон? Из этой бумаги не совсем понятно, видите ли…
— Мое имя Джон, — отозвался доктор. Он чуть было не сказал: «Это мое доброе имя», потому что так говорили дома, но остановился. Здесь не говорили «доброе имя».
— А, — сказал агент. — Понятно.
— Там, откуда я родом, — сказал доктор, — в моей части Индии, многих зовут Джонами. Это христианское имя. У нас много Джонов и Томасов — в честь святого Фомы. Так принято в Южной Индии. В Керале[7].
— Индия, — повторил молодой человек и засунул листок бумаги обратно в карман.
Джон ждал, что тот скажет что-то еще, но агент промолчал и жестом вежливо указал на дверь, объяснив, что квартира находится на втором этаже и им необходимо подняться и посмотреть. «После вас», — сказал он и вошел в темный коридор, в котором странно пахло то ли мелом, то ли камнем в лишенном света месте, например в пещере. Джон был чувствителен к запахам, всегда, и связывал запахи с конкретными местами и временем суток. Здесь, в этой стране, в этом прозрачном воздухе, они казались непривычно разбавленными. Дома всегда пахло людьми, и маслянисто-зеленый запах моря и порта проникал в город и уносился дальше при правильном направлении ветра. А еще были запахи угля и неочищенного мазута, пряностей и богатый, липкий запах грязи, просто грязи. Но здесь запахи были тусклыми или воздух не пах совсем ничем, только самим собой.
