Десять поколений - Арфуди Белла

Дорога была жаркой. Кондиционер работал на всю мощность, обдавая Ари струями холодного воздуха. Ари достал из своего огромного рюкзака, удивлявшего всех размерами, пирожки с мясом, которые дала им в дорогу жена дяди. Обжаренные в масле, пышные, с золотисто-коричневой корочкой – стоило взглянуть на них, и рот наполнялся слюной. Мать готовила Ари похожие, но только с картофелем.

Раскатывая тесто для пирожков, она всегда наваливалась на скалку всем телом. Ее худоба не позволяла работать с тестом без усилий. Скромная обстановка их маленькой кухни – квадратов шесть, не более – стояла у Ари перед глазами. Запах пирожков настойчиво возвращал в прошлое.

Белая газовая плита, оставшаяся еще с советских времен, была тщательно вычищена. На ней стояла кастрюля с рисунком в виде веток рябины. В кастрюле остывал борщ. Не тот, что привыкли есть одноклассники Ари, а его импровизированная версия от Тары. В нем, помимо капусты и кусочков говядины, можно было найти болгарские перцы, помидоры и даже немного свекольной ботвы. Славянская кухня не была сильной стороной женщины, привыкшей к более насыщенным вкусам, но она старалась ради сына, полюбившего и борщи, и эти странные сырники. И кто придумал делать из творога котлеты и обжаривать их? Тара морщила нос каждый раз, когда приходилось готовить сырники, и думала о том, что хуже может быть лишь местная окрошка. Крошить овощи с вареными яйцами и колбасой, а затем заливать их квасом казалось ей безумием.

Рядом с кастрюлей стояла сковорода со скромно накрытыми крышкой говяжьими котлетами. Ари их обожал. Мама всегда лепила их не круглыми, а овальными. Подавала не с гречкой, которую Ари так и не полюбил за все годы жизни в России, а с пышным пюре, куда обязательно вбивала яичный желток.

– Что было в школе?

За обедом Ари успевал рассказать матери обо всем, что с ним приключилось за день. Чаще всего он говорил об одноклассниках, но иногда и об учителях. В тот день была очередь учителей.

– На музыке Алевтина Варфоломеевна вызвала к пианино Таню Лисову и заставила ее петь при всех.

– Что же в этом такого? – спросила Тара у сына, уловив его недовольство.

– Мама! – вскрикнул Ари, полный негодования. – Она сделала это специально! Ведь знает же, что Таня поет ужасно, и все равно сказала ей петь при всех. Ты бы видела, как Таня покраснела и чуть не плакала.

Съежившаяся от стыда Таня Лисова была мученицей, на чьем месте никто из одноклассников Ари не хотел бы оказаться. Алевтина Варфоломеевна любила унижать детей, если те смели хоть что-то шепнуть соседу на ухо, пока она вещает. Вызвав к пианино, она заставляла петь куплеты один за другим. Подлавливая фальшивые ноты, начинала причитать:

– Петь не умеешь совершенно. – Вердикт был моментальным и не подлежал не то чтобы обжалованию, а даже малейшему сомнению. – В следующий раз будешь сидеть молча, пока я рассказываю о великом Верди, если не хочешь снова вот так позориться перед всеми.

Спорить с Алевтиной Варфоломеевной не полагалось. Если потупить глаза и молча кивать на каждую ее реплику, то можно было заслужить прощение. Тогда она величественно указывала на стул длинными пальцами с красными ногтями, отпуская ученика из своего плена. Дальше следовала жалобная тирада о том, как Алевтина Варфоломеевна пожертвовала карьерой известной пианистки ради тяжелого труда педагога, а никчемные дети это никак не оценят. Так поступила она, конечно, исключительно из альтруистических побуждений. Хотела быть полезной обществу и прививать детям тягу к прекрасному через музыку горячо любимых ею итальянских композиторов. И дело было вовсе не в том, что она провалилась на приемных экзаменах в консерваторию, оказавшись менее талантливой, чем ей хотелось бы о себе думать.

– Вот выйду на пенсию, – обычно завершала свой монолог Алевтина Варфоломеевна, – уеду к сестре в Испанию. Там люди знают толк в музыке, да и хватит мне терпеть этот собачий холод.

Пересказывая это все матери, Ари ждал ее поддержки, но Тара лишь смеялась.

– Мам, разве она не ужасная?

– Скорее очень смешная и глубоко несчастная, – отвечала Ари мать. – Не переживайте так из-за ее выходок. У вас уроки музыки будут еще пару лет, потом вы забудете о ней навсегда.

– Но за эти пару лет она всех замучает, – не сдавался Ари.

– Поверь мне. – Мать вручила Ари пирожок с картошкой к только что заваренному горячему чаю. – Вы мучаетесь ничуть не больше, чем она. Еще непонятно, кто от кого хотел бы сбежать скорее.

– Но она злая!

– Несчастная. – Тара и себе налила чашку крепкого черного чая, насыпала пару ложек сахара. – И я бы хотела, чтобы таких людей было меньше в школах, а то они часто обижают других.

– Какая она несчастная? Это мы несчастные. Я ненавижу ее уроки.

– Знаю, мой хороший, но я тебе обещаю, что через несколько лет ты о ней и не вспомнишь.

Ари и правда давно не боялся Алевтину Варфоломеевну, да и редко о ней вспоминал. Он доедал уже пятый пирожок, запивая его лимонадом с тархуном, купленным недалеко от границы с Грузией. Почему-то дорога вечно наводила его на размышления обо всем на свете. Дядя Мсто тем временем блаженно храпел, откинув голову. Его мясистые руки, покрытые густыми темными волосками, лежали на круглом животе. Тот поднимался и опускался в такт мерному дыханию дяди.

Водитель достал новую пачку сигарет, а старую, смяв, выбросил в окно прямо на дорогу. Ари сморщился, но решил ничего не говорить.

Тбилиси был все ближе.

Заселившись в маленькую двухкомнатную квартирку, в которой друг дяди Мсто предложил им пожить, пока его не будет в городе, Ари и его дядя решили, что нужно срочно поесть, иначе им не уснуть. Выйдя из типичного тбилисского дворика с деревянными балконами, увитыми гроздьями винограда, они оказались на проспекте Руставели. Он расстилался перед ними широкой серой рекой.

– Хинкали? – предложил дядя Мсто.

– Хинкали, – ответил, не задумываясь, Ари.

Уже сидя за круглым столом, на котором веером были разложены хинкали, пхали, хачапури и маринованные цветки джонджоли [15], дядя Мсто осторожно заметил:

– У нас тут есть родня. Сам ее давно не видел, но, если хочешь, можем навестить.

Ари задумался. Видеться с кем-либо он не хотел, но раз уж решился на эту поездку, то нужно идти до конца.

– Давай навестим, я не против.

– Тогда завтра сначала посетим езидский храм, а после уже поедем к ним, я договорюсь.

– Тут есть езидский храм?

– Да, открылся недавно. Местная община сумела его выбить. Сам еще не бывал там, вот повод подвернулся.

Дядя Мсто принялся за хинкали. Откусывая кусочек теста с краю, он умудрялся, запрокинув голову, одним движением высосать весь бульон, затем неспешно съедал остальное. Ари хинкали любил, но всегда обжигал ими пальцы: дожидаться, пока они хоть немного остынут, терпения не хватало. Взяв вилку, он воткнул ее в хвостик хинкали, за который обычно берутся руками, и поднес тесто к губам.

– Даже не скажешь, что ты родился в Грузии. – Дядя Мсто захохотал. – Ничего в тебе от грузина нет.

– Отец бы добавил, что и от езида во мне мало что осталось. – Ари улыбнулся, но вышло как-то неискренне.

Покончив с едой, они направились обратно. Город уже охватывало пятничное веселье. Отовсюду слышалась громкая речь, уличные музыканты старательно играли на гитарах, молодежь вынырнула на улицу после рабочего дня. Ари смотрел на старинные здания, которые местами чуть облезли. Они отражали время, его можно было поймать руками и рассматривать со всех сторон. Но Ари не узнавал здесь ничего. Когда родители его увезли, ему было всего шесть. И о жизни здесь у него сохранилось три-четыре воспоминания. Единственное, что казалось Ари знакомым – это гортанные звуки грузинской речи. Кому-то могло бы показаться, что грузины постоянно спорят в своих разговорах, но для Ари местный язык звучал напевами. Мало языков в этом мире казались ему красивее грузинского.

И тем страннее было для Ари ощущение, что он здесь совершенно чужой. Тбилиси был городом, где родилась его бабушка. Городом, где родился он сам. Так где же чувство родства? Разве родина – это не место, где ты появился на свет? Не здесь ли ты должен ощущать себя дома? Ари не испытывал ничего к этой красивой стране. Она для него была такой же, как и множество других, что он посетил. В них может быть интересно, весело, временами даже захватывать дух от какого-либо памятника или явления природы, но ощутить себя дома не удается. Ты знаешь, что ты лишь гость. И здесь, на проспекте Руставели, Ари тоже был гостем. Увлеченным местной архитектурой, самобытной культурой и мелодичным языком, но гостем.