Сергей Волков - Дети пустоты
Расцвело еще не до конца, а может, тут всегда такая серь. Город утопает в снегу. Я даже подумал, что его специально не убирают с улиц — копят для чего-нибудь.
Серые пятиэтажки, много своих домов за высокими заборами. Наверное, тут хорошо летом — зелено, тихо. В стороне дымит какой-то завод. Людей на улицах мало, в основном бабульки с сумками. Рядом с автовокзалом обнаруживается рынок— ларьки, магазинчики, навесы. Мы довольно скоро находим палатку со шмотьем. Шуня долго и придирчиво выбирает джинсы и в итоге останавливается на каких-то расшитых цветами и стразами. Продавщица закрывает ее куском брезента, Шуня долго копается, примеряя обновку, потом недовольным голоском просит меня оценить.
— Пять баллов, — говорю я ей.
На самом деле ничего особенного — штаны как штаны. Главное — дешевые, всего триста сорок рублей. Тут вообще все дешево, не как в Москве.
Потом мы берем с рук у закутанной в пуховый платок бабки кожаные ботинки на меху за пятихатку с копейками. Тут выясняется, что эта растяпа посеяла в маршрутке перчатки. Приходится еще покупать ей и варежки за сотню.
Итого, на все про все ушла без малого тысяча. Нормально.
— Надо жратвы купить, пацаны там голодные, — объявляю я Шуне.
Она молчит, лицо красное и злое. Бабы всегда недовольны одеждой. Ничего, стерпится — слюбится.
Идем по улице, ищем продуктовый. На углу пятиэтажки, у ларька с сигаретами, топчутся трое парней лет по пятнадцати. Черные короткие куртки, спортивные штаны, вязаные шапочки. Ясно — местные…
Нам надо было бы свернуть, но я поздно сообразил — они уже заметили нас. Заметили — и сразу сделали стойку, как охотничьи собаки.
— Если че, — быстро говорю Шуне, — беги на вокзал и езжай к нашим. Поняла?
Она молчит. Я скашиваю глаза — тьфу, блин! Эта фифа уже изобразила на личике завлекательную улыбочку, глазками хлоп-хлоп! Ну, сейчас начнется…
— Э, пацан! — Троица подваливает к нам на негнущихся ногах, этакой особой «крутой» походочкой с закосом под качков.
Вообще-то парни не сильно здоровые, раз на раз я уделаю любого. Но их трое, и они у себя в городе.
Начинаются гнилые терки — кто такие, откуда?
— Мы с Ленина, — отвечаю.
В каждом городе есть улица или район Ленина. Обычно это всегда прокатывает.
— Кого оттуда знаешь? — продолжает допрос их основной, смуглый парнишка с прыщами на щеках.
Это еще проще. Перечисляю уверенным голосом:
— Лысого. Никитоса. Тимура. Панкрата.
Леплю, что называется, от фонаря. Но хоть раз попасть должен.
— Панкрат — автор, — солидно вставляет один из парней.
Я киваю. Основной недовольно дергает щекой и с усмешкой произносит:
— Он же в армейке.
— Ну и хули? — Я пожимаю плечами. — Панкрат мой братан двоюродный.
По растерянным лицам местных понимаю — йес, попал в десяточку!
— Ну ланн-на тада-а, — врастяжку говорит смуглый. — Че, гуляйте, молодежь. Ха-ха!
Смеется он «для понту», чтобы его гаврики не подумали, что скиксовал. Типа «я вот отпускаю их, потому что пацан по понятиям все сказал». Ну и прочие тыры-пыры…
Слава всем богам, Шуня промолчала, не влезла в базар, только лыбилась всю дорогу, как кукла Барби. Один из местных на нее пялился так, что чуть зенки не выпали. И что они все в ней такого находят?
Когда мы, затарившись продуктами, идем к автовокзалу, я вдруг понимаю, что стало намного теплее, чем утром. Снег покрылся корочкой, с крыш капает, а погрузневшие серые небеса разражаются мелким даже не снегом, а дождиком.
Оттепель. Ну и хорошо.
***Возвращаемся мы часам к трем, с полными пакетами хавчика. В Вековке тоже моросит дождик.
— Вас только на хрен посылать… — бурчит Тёха.
Но еде рады все, и даже Губастый надолго затыкается, с двух рук набив полный рот колбасой, хлебом, сыром и прочим.
Я отдаю Тёхе сдачу, смотрю на костер. Есть не хочется. Во-первых, мы с Шуней перекусили по дороге, во-вторых, после всего пережитого сегодня как-то не до еды, скорее наоборот.
Когда этот мужик появился в нашем закутке, я не заметил. Просто в какой-то момент вдруг понял, что метрах в пяти от нас у стены стоит и журчит струей кто-то в длинном темно-синем пальто, с белым шарфом на шее. Он, наверное, так и ушел бы, не увидев нас. Сделал бы свое дело — и ушел. Но тут хрюкнул от удовольствия, вгрызаясь в третий по счету «сникерс», Хорек, хихикнула над чем-то Шуня, звонко выстрелила в костре прогорающая дощечка от ящика, и мужик повернул голову.
— Лю-юди! — проблеял он радостно и зашагал к костру, оступаясь в рыхлом снегу.
Ботинки на нем были фасонистые, с каблуками и золотистыми пряжками. И вообще, золотого и золотистого на нем оказалось слишком много — пуговицы на пиджаке, заколка на галстуке, кольцо с камнем на пальце, цепочка на красной морщинистой шее…
Есть такая порода мужиков, которые до самой старости хотят выглядеть как молодые. Они отращивают волосы, чтобы лихой закрученной прядью маскировать лысину, они красят их, как бабы, чтобы не было видно седину. Они одеваются смешно и похожи на клоунов. Они даже пытаются вести себя так, как думают, что так ведут себя молодые, а это еще смешнее.
Вот и этот крюк в расстегнутом синем пальто оказался из таких — вечно молодых клоунов с крашенными в рыжий цвет волосами. Впрочем, ему сейчас явно не до смеха. Мужика терзает жестокое похмелье, аж губы посинели. К нам он сигает, уверенный, что тут ему нальют, а когда видит малолеток, надежда спадает с лица, и он грузно оседает на свободный ящик, пачкая дорогое пальто.
— Ой, помру щас… Ой, беда…
Тёха молча выуживает из недр своей меховой куртки плоскую бутылку с коньяком, ту самую, из баула, взятого нами в метро, протягивает рыжему. Тот мутными глазами недоверчиво смотрит на нее, скалится, хватает и долго не может отвинтить крышечку…
Косеет он сразу — видать, сказываются старые дрожжи. Маленькие глазки вспыхивают, острый носик розовеет, перестают ходить ходуном слюнявые губы.
— Вот спасибо, молодежь! Спасители вы мои! — невнятно шамкает мужик, не глядя втыкает ополовиненную бутылку в снег.
Лет ему пятьдесят, а то и больше. Интересно, откуда такого парадного фраера занесло в грязный тупичок возле станции?
Мы все уже наелись, напились минералки и сидим осоловелые, молчком. Капает с деревьев, кричат вороны, им вторят локомотивы с железки. Мужик закуривает длинную тонкую сигарету, блаженно жмурится — и тут его начинает нести.
— Что ж вы… молодежь, а? Сидите тут, сопли жуете. И-эх! Я в ваши годы… Что ж вы такие рыхлые-то, а?
Он снова прикладывается к бутылке, хватает последний «сникерс», умело рвет обертку, кусает. Карамельная нить повисает на отвороте пальто.
