Александр Жебанов - Принцип Нильса Б.
Файл 25: у нее
…Жила Ольга на четвертом этаже. На лифте мы не поехали. Прошлись пешком. Открыла дверь своим ключом, крикнула в глубь: «мам, я не одна». Из кухни, рядом с прихожкой, появилась женщина в переднике — обтирала руки полотенцем. Стала ясно на кого похожа Ольга: те же глаза, та же улыбка, форма ушей, нос… Мы поздоровались.
— Мой одноклассник — Кирилл, — знакомила Ольга, — моя мама.
Я страшно смущался.
— Можешь звать Валентиной Дмитриевной, — улыбнулась та. — Значит, вот он какой-чемпион, слышали, слышали… Давайте, раздевайтесь, в зал проходите.
— Мы ко мне пойдем… — Ольга упорхнула.
— Кирилл, вон тапочки. Чай скоро будет готов.
На мои попытки отговориться, типа: не надо, не хочу, спасибо — лишь улыбались, отказов не принимаем, с пирогами в самый раз.
Ольга уже махала рукой: идем.
Надо сказать, что спальня ее внушала уважение к усилиям владельца: Все стены были оклеены плакатами, постерами, обложками журналов — с фотографиями кумиров, поп-идолов и рок звезд. Из киноактеров преобладал «утопленный» Леонардо ди Каприо и более солидный и мною уважаемый Джон Траволта. Оторваться от стен было трудно, и во время легкого трепа я все вращал голову и тянул шею во все стороны.
Появился рыжий кот, который оказался наглым и довольно бесстыже лазал по столу, окну, кровати и брезгливо дергал хвостом. Ольга его любила, гладила и ласково тютюшкала.
Потом мы смотрели фотографии (ради этого, в принципе, и был затеян поход в гости). Яркие, красочные фотки были упакованы в большой фотоальбом и каждая сопровождалась комментарием. Надписи вырезались Ольгой из газетных и журнальных заголовков, и были остроумны и смешны.
Нас позвали пить чай. В зале, на столике, стояли вазочки с вареньем, пирожками и печеньем, дымились кружки. Валентина Дмитриевна живо интересовалась моими успехами на дорожке, школьными делами, вспоминала свои школьные годы.
Когда чай был выпит, и она собиралась нас покинуть, раздался звонок. «Это отец», — сказала Валентина Дмитриевна, и пошла открывать. Да, попал я!
— Охо-хо, холодно! — донеслось от двери. — Встречайте Деда Мороза! Пришел марток — одевай трое порток!
Голос был густой, басистый. Ольгина мама что-то сказала и вновь раскатилось:
— Ну-ну, гость — это хорошо-о, дай-ка, мать, посмотрю…
От двери было видно плотного коренастого мужчину в зеленой военной одежде. От Ольги я знал, что отец ее работает в военкомате. Он прошел в зал, потирая руки.
— На остановке хо-олодно, наро-од стои-ит, жде-ет, — говорил он добродушно, растягивая гласные и делая ударение на последних слогах, — а транспорта не-ет. В общем, безобра-а-азие.
Моя рука утонула в его ладони. Такое ощущение, будто пожимаешь гранит.
— Ну-с, добрый вечер, молодой человек. Будем знакомы, — он внимательно разглядывал меня, — Павел Петрович.
— Кирилл.
— Мать, приготовить нам чайку. Посиди-им, поговори-им…
— Да мы уже, — улыбнулась Ольга.
— Ничего-о, — проговорил Павел Петрович, — пока самовар не выдуем, гостя не отпущу-у…
Он подмигнул мне.
С приходом этого человека в квартире, будто тесно стало: голос его громыхал и в спальне, и в ванной. Он напевал: из-за острова, на стержень, а на замечание Валентины Дмитриевны о том, что он когда-нибудь подарит свои уши морозу, подшучивал: нет, не отдадим, а пристанет — мы его прихло-опнем, вот так… и похлопывал, тер себе уши: вам-то хорошо — в платка-ах, в шаля-ах!..
Я тушевался, на его шутки отвечала Ольга, ее поддерживала Валентина Дмитриевна. Павел Петрович легко отбивался и давил их своим командирски поставленным голосом.
За разговором и большим количеством выпитого чая, время пролетело быстро. Когда я было собрался уходить, Павел Петрович заявил, что без ужина меня не отпустит: мать, как у нас там? Но я действительно задержался и отговаривался: и родители будут беспокоится. Телефон есть? Павел Петрович, я бы с удовольствием, но мне действительно надо… Ну что ж, если надо — так надо… Меня проводили: ну заходи, чемпион, всегда рады…
Шел домой переполненный чувствами: с такими хорошими людьми я познакомился. Да, главное в этом мире — добрая встреча…
Файл 26: в подъезде
Россия — другое государство, поэтому мама оформляла визу транзитом через Узбекистан: сколько было собрано всяких бумаг! Даже моя детская медицинская карточка и карта прививок…
В Ташкенте мы садимся в поезд «Москва — Ташкент». Вагоны ташкентского красные. Окна и двери распахнуты. В проходах гуляет ветер и летают осы. Здесь полно ос. Смуглые, узкоглазые узбеки завалили все тамбуры дынями, аромат их — медовый и пряный — разносится по всему составу и приманивает этих желто-полосатых хищниц. А еще у узбеков тюки с трикотажем — где они только не навалены и чем они только не набиты! Мама покаялась, что решила сэкономить — надо было брать купе. Ладно — трое суток, как-нибудь…
Мне нравятся открытые окна — так и хочется высунуться и мчаться так под ветром, но мама не разрешает, и я нахожу выход: иду в туалет, там встаю на унитаз, и голову — в окно. Через два дня волосы как проволока, а лицо от копоти смуглеет, делается как у узбеков — но это ерунда.
Поезд несет нас все дальше на северо-запад. За окнами мелькают нескончаемые волосья проводов на столбах-гребенках; далекие и близкие деревеньки; степи, леса, мосты, переправы, переезды; города и городки. Меня переполняет радость первооткрывателя: я готов без конца улыбаться; болтать о пустяках с соседями; высовываться из окна; бегать на остановках по привокзальным киоскам, заставляя трепетать сердечко мамули — и делать тысячу других мелких дел.
Мы уже в России. На очередной станции кучей сходим по решетчатой лестнице на бетон перрона. Вновь мелькают напряженные лица, скользящие глаза, торопливые движения и хмурость — радостные лица лишь в поезде. Рядом снует провинция: бабки, женщины, мальчишки — все кричат:
— Пиво, рыба, пирог с картошкой!
— Лимонад, минеральная вода…
— Вишня, яблоки, кому вишни?!
Около покупателей стихийно закручиваются водовороты: сбегаются продавцы, уговаривают приобрести то или иное, и подсовывают свои товары:
— Семечки берем, семечки…
— Картошечка — горячая! Горячая картошечка.
А пирожки в корзинках, в картонных коробках; а рыба на проволоке через глаза; а пиво в ведрах, в холодной, якобы, воде:
— Ряженка, молочко! — в пластмассовых полуторалитровых бутылках…
— Супы, лапша — быстрого приготовления!
— Кому хлеб?! Горячий хлеб! Берем батоны, пирожки! Пирожки берем!
Азрат, наш сосед, молодой юморной узбек, начинает очередное представление: он то берет, то не берет, приценивается — возле собирается куча бабулек, — ощупывает, обнюхивает рыбу — с икрой? — критически оценивает — дай твою, — бабульки нахваливают — вот пиво к рыбке! Азрат ломается, узнает срок годности: темное? — нет, темное не надо — кто знает что там! Забористое? Из-за забора пивзавода? Нет, мать, у тебя не возьму, не уговаривай, я очень капризный… Мы стоит рядом, смеемся — все так серьезно к нему относятся, а знали бы какой он на самом деле! Наконец Азрат покупает кое-что. Тут еще подходят молодые женщины, мальчишки с рыбой…
— Нет, сынок, рыбы не надо, а вот тебя, девушка, взял бы!
Женщина смеется:
— Дорого встану!
Менялись вокзалы: красного кирпича, в зарослях сирени и тополей, большие из бетона и стекла, в окружении многоэтажек — обычно в таких вагоны осаждали. Узбеки торговали: дыни свежие, вяленые, урюк и персики, а также — тапки, трико, халаты, трикотаж. Проходили мимо милиционеры с рациями на поясе и дубинками в руках; подходили нищие, собиратели пустых бутылок, цыгане, беженцы, погорельцы. Все суетились, торопились и наоборот — не торопились, отрешенно глядели внутрь себя; дремали на лавках, друг на друга облокотясь…
На все я смотрел свысока — я прочно сидел на стреме жизни, у меня была цель и с каждым часом был все ближе к ней…
Файл 27: Рига
На Рижском вокзале оранжевые пластмассовые сиденья в ряд и отсутствует толкучка как на Казанском или Белорусском. Помещение небольшое и чистое. Много говорили о том, как прибалты ненавидят русских, мы, в свою очередь, тоже заочно переполнились враждой к ним. Но еще больше говорили об эстонской школе фехтования: сильная, крутая — мне не терпелось встретиться с ними.
На границе наши вагоны прошли латвийские полицейские в черной форме и закатанными рукавами, в ремнях — как эсэсовцы. Они держали списки в руках и сверялись по ним. Русской речи совсем не осталось.
В Риге ждали автобусы с проводником. Поселили нас где-то на окраине, в школе, по классам: парты были сдвинуты к стене, а на полу в куче лежали раскладушки. Мы немного поворчали, но, в принципе, это было романтично и по-походному. Кормили тут же, в столовой. Были еще команды из Уфы и Торжка. Клубы из богатых городов: Москвы, Казани, Нижнего, Петербурга — разорились на гостиницы. В первый вечер играли в карты, всем конам и счет потеряли, но за окном было еще очень светло и спать не хотелось. Кто-то взглянул на часы и присвистнул: мужики, а время уж двенадцатый! Вот тогда-то и кинулись все на улицу, позвали девчонок — смотреть белую ночь.
