Геннадий Карпов - Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043
Он говорил медленно, уставившись на какого-то паука под потолком. Потом сделал паузу, достал из стола водку, налил половину стаканчика, выпил, занюхал кактусом. Направил на паука указательный палец, прищурился и сказал: "П-х-х!" Тут его ноут издал какой-то звук. Он прочитал сообщение, и плюнул:
– Долбаные кубинцы! Мне надо идти. Ещё увидимся.
Меня под дождём привели обратно в вонючий барак. Пока я шёл по дорожке – почувствовал, что моя левая кисть покраснела и болит. Я вспомнил, что вчера придавил её нашей съёмной солнечной батареей, и рана воспалилась. Я обратился к охраннику с просьбой отвести меня к врачу, на что тот ответил что-то по-испански, и слегка толкнул в спину. Понятно!
В ангаре на входе стояли полупустые ящики с бананами и сухарями. Я взял несколько, и пошёл сначала к яме, потом в русский угол.
– Ну, как? – спросили меня. – Побеседовал с кактусом?
– Побеседовал. Он сказал, что я агент КГБ, грозился расстрелять, но потом предложил работу переводчика.
– Да, этот алконавт Янис кактусу явно не по вкусу. Язык знает плохо, зато после обеда уже не то что с русского на английский переводить – собаке "Гав" сказать не может! И что ты надумал, мистер агент?
Вопрос был не в бровь, а в глаз. Сэр – дядька вроде ничего так. Открытый, простодушный, в то же время умный, и явно не последний человек на острове. Хотя, если решит застрелить – не промажет. Может, со временем стану послом Гавайских островов в России? Или наоборот.
– Ну, я не знаю, – сказал я, – Ничего я не знаю!
Утомлённый допросом, я сидел на земле, и жевал банан и сухарь. (Там, где было надкусано, я отломил и выкинул.)
– Агент КГБ не был бы таким боёбом! Кактус тебе льстит, – сказал один бородатый парнишка невысокого роста, – Гэбэшники – все спортсмены! Ну-ка, встань! Проверим, агент ты или нет!
Я с полным ртом поднялся, ещё не понимая, в чём может состоять проверка.
– Пресс держи! – сказал бородатый.
И пока я водил жвалами, так двинул мне чуть выше пупка, что я согнулся пополам и от боли рухнул на колени.
– Слабак! Не пресс, а тесто. Смотри, как надо! Санёк, ну-ка, дай мне в пузо!
Поднялся Санёк, заслонив плечами двоих, что сидели позади него. Подошёл к бородатенькому, и вздохнул:
– Вот же неймётся тебе, Лёха! Ведь опять не удержишь! Обижаться потом будешь!
– Стреляй, гад, мать заштопает!
Санёк без замаха коротко треснул Лёху в живот, и того унесло метра на два. Народ в тельняшках заржал, зашевелился, потирая кулаки, захрустел суставами, разминаясь.
– Я сгруппироваться не успел! Ты меня рано ударил! Нечестно так! А ну, давай я тебе двину! Держи пресс! – Лёха вставал на ноги, потирая живот и восстанавливая сбитое дыхание.
– Ну, держу! – сказал Санёк, не меняя расслабленной позы и мило улыбаясь: губы-оладьи, нос-картошка, мозговой череп сильно скошен, лицевой – очень развит.
Лёха подошёл к нему, примерился к прессу кулаком раз, примерился другой.
– Держишь?
– Держу!
– Точно держишь?
– Да чё там держать-то!
Лёха в третий раз прикинул траекторию кулака прямым в корпус, и внезапно изогнувшись, так врезал Саньку по скуле, что тот сделал шаг назад, запутался в ногах сидевших сзади товарищей, и грохнулся на кого-то всей своей сотней килограмм.
– Ах ты угорь! – только и сказал он, вставая, а тельняшки, словно только и ждавшие команды "Разойдись", уже вскакивали с криками: "Дизелистов бьют! Руку на повара поднял! Радист старпому не товарищ!"
Народ мутузил друг дружку, словно в какой-то нашей старой комедии про музыкантов и пастухов. Тумаки летели всем и от всех. Я сначала сидел, в ужасе глядя на мордобой, потом решил отойти подальше, но только поднялся – получил в лоб, и снова упал. Парнишка, давший мне в лоб, тут же отвернулся от меня, и сам тут же выхватил от кого-то по мусалам. Я встал, и меня ударил уже другой.
– Да вы чё творите! – чуть не в истерике заорал я, снова грохаясь на задницу.
– Отставить! – рявкнул Серёга, и народ потянулся к бочке с водой, отдуваясь и постанывая.
Я сидел, и не мог понять – что же произошло?
– Отдыхаем мы так иногда, – пояснил старпом, когда я задал ему вопрос, – Пар выпускаем, форму поддерживаем. Сейчас ещё пресс покачаем да поотжимаемся на кулачках. Ты, кстати, далеко не отползай! Тебя это в первую очередь касается.
Так я первый раз в жизни занялся физзарядкой. Лёжа на спине, я три раза качнул пресс, пока Лёха держал меня за ноги, и с трудом отжал от земли верхнюю свою половину под смех команды. Было стыдно, было жарко, было страшно. Болела рука и челюсть. От голода иногда кружилась голова, и тогда перед глазами возникала то кружка холодного молока, то холодец, то борщ с майонезом. Но рядом были двадцать два российских матроса в драных засаленных тельняшках. И это спасало и успокаивало.
На другой день на допрос вызывали пять китайцев, нашего старпома и двух мексиканцев. После Сергей рассказал, что на днях за нами придёт борт, всех отправляют на стройку. Там аврал, срочно нужны люди. Бэнксу нас жаль, но приказали отправить всех, включая тех четверых, что подписались работать тут на амеров, ещё человек десять кубинцев, которых поймали вчера, и даже каких-то поваров-аборигенов.
Всю следующую неделю народ в бараке кормили кашей, рыбными консервами и хлебом. (Банки были один в один, как на моей подлодке!) Видимо, доходяги на стройке были не нужны. Мы, конечно, были рады такой неожиданной радости. Хотя один мексиканец сказал нам на плохом английском, но я понял и перевёл своим: своих свиней дома он тоже хорошо кормил, прежде чем зарезать.
За эту неделю матросы дрались дважды. Мне каждый раз прилетало слева в челюсть, и мужики, бившие меня в драке, потом советовали, как правильно закрываться и уворачиваться.
– Да не стой столбом! Голову набычь, руки подними, ногами двигай, мишень ты ходячая!
Я бычился, поднимал руки и делал страшное лицо. Меня заставляли качать пресс, прыгать на одной ноге и отжиматься на кулаках. В итоге, к концу недели у меня болело всё. Лёха пару раз проверял мой пресс, оставался крайне недоволен, поднимал меня с карачек, потом заставлял бить ему в пузо, снова кривился, звал Санька – и начинался махач.
Третьего августа я снова пошёл на допрос. Бэнкс был явно не в духе, с кем-то говорил по рации, а на острове наблюдалось необычно интенсивное движение: машины ездили туда-сюда, бегала солдатня. (Все – белые, ни одного негра, я только теперь допетрил!) Кактус при виде меня открыл стол, достал бутылку водки, на этот раз ноль пять "Столичная", налил два стакана чуть не до краёв и кивнул мне на один.
– Спасибо, я не пью! – поблагодарил я. – Приятного аппетита!
Он улыбнулся, выпил, занюхал кактусом, достал из стола коробочку, и протянул мне:
– Перевяжи руку!
Я с удивлением узнал новосибирскую аптечку, из которой я доставал для Паши жгут и бинт. Нашёл упаковку бинта, пропитанного чем-то полезным, и перевязал сильно гноящуюся царапину. (Сразу защипало, и я вспомнил, как мама мне говорила в детстве: "Раз щиплет – значит, там микробы умирают. Значит, скоро заживёт".)
– Спасибо! – сказал я.
– Мне вас жаль! – вдруг сказал кактус. – Приходится всех отправлять на убой. Мы бы тут с твоей командой неплохо устроились. Грядут перемены. Можно реально подняться. Люди нужны позарез. Правительство в Вашингтоне окончательно слетело с рельсов. Скоро им всем придёт конец. Жаль, что вы этого не увидите. Завтра вас повезут на строительство крепости в Сан-Диего. Эти кретины думают, что крепость их спасёт. Вместо того, чтобы спасать то, что ещё можно, они цепляются за соломинку! За воздух! Они все погибнут, но прежде убьют кучу толковых парней, с которыми можно было бы построить новую страну. Долбаные политики! История их ничему не учит. Эти трепловозы Буши умеют только грабить сухогрузы, да бомбить крестьян со своих беспилотников! Ты знаешь, Владимир, сколько хлеба мой отец со своими братьями выращивали на своей ферме? Я остался один из всей семьи. Сейчас на месте наших полей – солёное болото. Мы перестали выращивать хлеб! Это страшно! Всё что мы делаем – это даём доллары в кредит, и бомбим тех, кто не хочет их брать. Эта политика ведёт страну к смерти. Все это видят, но делают вид, что не замечают. В белом доме страусы спрятали голову в песок в надежде, что хищники пройдут мимо. А они не пройдут! В лучшем случае они этого страуса поимеют. В лучшем!
Он выпил второй стакан, встал, и прошёлся по хижине.
– Я становлюсь сентиментальным. Старею. Раньше мне никого и ничего не было жалко. А сейчас смотрю на того паука в углу – и не могу его задавить. Он там живёт уже неделю. Сплёл такую паутину, что мимо ходить страшно. А убить – рука не поднимается. Вот и с вами так же. Я бы мог получить за каждого из вас по пятьдесят тонн, а получу по двадцать пять. Хотя эти долбаные баксы принимают только на востоке и местами в Африке. Скоро ими будут подтирать зад. Весь юг давно перешёл на песо, а север – на франки. Мы разучились производить всё, кроме долларов и бомб. А там не понимают, что ради этих бумажек убивать людей больше никто не хочет. Убивать можно ради любви, ради ненависти, ради свободы. Но убивать ради бумажек, которыми уже завалили весь мир – это всё равно, что убивать осенью ради пригоршни палых листьев. Америка была величайшей страной! А теперь падает в такую пропасть, что разобьются миллионы. Буш – потомственный не только президент. Он – потомственный кретин! Его предки не знали, в какой руке держать вилку, а в какой – карандаш, зато привели к власти Гитлера, чтобы натравить его на Россию. И Россия этого не забыла. Верно, господин-товарищ русский? Думаю, любой русский должен вставать и ложиться с мыслью о том, как убить американца. И не только русский. Весь мир нас ненавидит. И эта ненависть висит в воздухе как дым, от которого у Америки режет в глазах. Скоро она этим дымом задохнётся…
