Геннадий Карпов - Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043
Мы плыли четверо с половиной суток. На третий день попали в шторм. Погода резко испортилась, небо потемнело, началась болтанка. Нас быстро задраили сверху непроницаемой переборкой, и почти сутки мы мотались по песку в полной темноте, каждую минуту ожидая, что корабль уйдёт на дно. Нас поднимало на гребень, держало там пару секунд, потом рушило в бездну. Было слышно, как сверху через корабль перехлёстывает волна, на нас лились струйки воды, но посудина каждый раз выныривала, и так продолжалось бесконечно. Даже наши матросики блевали, стонали, молились и матерились, бились головами друг о друга и о переборку. Хорошо, что под ногами был песок!
К нам прибило несколько мексиканцев, а японцев прибило к отхожему месту. Этим парням как-то не везло по жизни. С одним латиносом мы летали чуть ли ни в обнимку несколько часов. Пытались оттолкнуться, но на следующей волне вновь хватались друг за дружку, словно бы сила гравитации между нами внезапно возросла тысячекратно. Он поддерживал меня, я – его, оба молились своим богам, стонали и плакали. Я несколько раз сильно ударился головой и спиной о борт и бочку из-под воды, и несколько раз приземлялся на кого-то, кто уже не двигался, зарывшись лицом в песчано-водяную кашу. Было душно. Хотелось пить. Время тянулось как рижская жвачка. После нескольких часов взлётов и падений я нащупал пистолет под рукой, и решил, что если начнём тонуть – сразу пущу себе пулю. Только не в лоб. В лоб – это, наверно, неприятно. В сердце. Но ствол не пригодился. Через бесконечное количество времени качка стала уменьшаться, потом заскрипели канаты, ржаво лязгнул люк, и мы увидели хмурое небо, с которого лился несильный дождик. Мы поглядели вокруг, друг на дружку – и ужаснулись. Из песка торчали руки, ноги, головы. У засыпанных людей не было сил выбраться даже из-под двадцатисантиметрового слоя мокрого песка вперемежку с дерьмом, финиками и рваной одеждой. Я сел, опершись спиной в борт и вытянув ноги. Перед глазами всё дёргалось и плыло. Разглядел наверху пулемёт, но рядом с ним никого не было. Дальше на мостике стояли, как прибитые, двое в банданах. Этим всё было нипочём! В стекле кто-то маячил у штурвала. Песок местами шевелился, по нему ползали и из-под него выбирались сами или с посторонней помощью. Некоторые тела не шевелились. Я смотрел на этот кошмар, а в голове было только одно: неужели кончилось? Неужели я жив? Мексиканец лежал рядом на спине, сложив руки перед лицом, и что-то шептал, глядя в небо. Лицо у него было всё в крови. Я поднял его голову и понял, что у парня разбит нос. Дождь разбавлял красное до оранжевого и смывал на некогда белую рубаху мексиканца. Тот был примерно моего возраста, худой, с наколками в виде какого-то орнамента на лице.
– Прорвались! – громко сказал я ему. – Бог – не Яшка, узрел, что нам тяжко. (Так иногда говорила Анфиса Васильевна, наш классный руководитель в школе.)
– Тячко. Узрэ. Товарищ. Русски – да. Помоч. Янки нет. Моска и Мексико – дружба. Хорошо вива! – и он поковылял к своим.
Из наших погибли трое. Я не запомнил их имён. Рядом с ними мы откопали трупы двух мексиканцев. Ещё троих латиносов нашли в разных местах трюма. Трупы четырёх господ из Находки валялись около китайцев. Китайцы показали нам, чтоб мы тащили их к себе. Китаец умер один. Японцев – двое.
Ко мне подошёл один наш, из Киева, и сказал:
– Пошли за хлопцами. Пидмагни трохи.
Мы перетащили находкинских бизнесменов ближе к своему углу, но отдельно от матросиков. Я тащил за ноги, а Микола – за плечи. Я впервые не то, что тащил труп – впервые его видел! Ощущения были странные. Конечно, страшно, неприятно, но если бы мне предложили описать свои чувства в двух словах – я бы сказал, что это – радость от того, что тащу я, а не меня, и – любопытство. То же любопытство, с которым я смотрел на ночное безлунное небо. Почему человек, который только что дышал – не дышит? Почему живому надо всего и побольше, а как умер – ничего не надо? Почему он умер, а я – нет? Кто вдыхает жизнь в человека, и куда она потом исчезает? Или не исчезает? Почему в американских фильмах главный герой всегда живой, а второстепенный – умирает? А в жизни тогда кто – главный, а кто – второстепенный?
Я вглядывался в лица одного, другого, смотрел на грудь, на живот, пытаясь уловить привычное движение диафрагмы. Нет, грудь не вздымалась, а лица… Лица запрокидывались, были синими, с кровью в носу и пятнами на щеках и горле. Я вопросительно глянул на Миколу, и спросил:
– Интересно, а чё наши матросы бледные, а эти – синие?
– Бывает! – протянул хохол, снял с одного из трупов рубаху, и прикрыл ею лица. – Холодно. Вот и посинели.
Я глянул на Миколу, и вдруг заржал. Впервые за почти два месяца моего идиотского путешествия мне стало смешно, причём в тот момент, когда я перетаскивал труп! Микола глянул на меня, покачал головой, но промолчал. Из его бороды сыпался песок, от тельняшки осталась только верхняя половина. Руки, все в синих якорях, русалках, куполах и звёздах, были по локоть в ссадинах и царапинах. Хотя, я от него не сильно отличался: тоже весь в песке, рванине и синяках.
– Пошли, седой, воду примем! – сказал он мне через минуту, увидев, как в трюм солдаты спускают новую бочку с водой. Предыдущая лежала на боку посреди трюма.
Китайцы сели вокруг своего покойника, мексиканцы – вокруг своих. Мы помогли японцам перетащить их товарищей ближе к борту, а сами выстроились около трёх своих погибших, старпом прочёл молитву. Все громко сказали: "Вечная память!". Через час нам опустили краном большую сеть для погрузки мешков, и крикнули, чтобы трупы грузили в неё. Мы глянули на старпома. Тот поиграл желваками и приказал:
– Потащили! Жара стоит. Долго их тут нельзя.
В сетке стояли две коробки с какими-то объедками. Мы вытащили коробки, положили на их место своих трёх, находкинских, и двух японцев. Двоих оставшихся можно было тоже ложить рядом. Они не могли ни стоять, ни толком сидеть. В каждом оставалось килограмм по сорок. Мексиканцы положили своих, китайцы – своих, уже почему-то троих. Итого – семнадцать тел поднялись в воздух, свалились друг на дружку, кран развернулся, и высыпал груз за борт. Вот и все похороны.
Вечерело. Мы сидели без сил кто где, подставив лица под мелкий тёплый дождик. Я перебрался поближе к хохлу, и спросил:
– Микола, а тяжело убивать человека? Ты мне расскажи, а я тебе скажу, почему я задал тебе этот вопрос!
Вообще, Микола Понидилок выглядел так, что если бы вы захотели узнать, как убить человека, а перед вами сидела сотня уголовников, то вы со своей проблемой подошли бы именно к Миколе. Худющий, жилистый, косматый, с глубоко посаженными глазами, огромными клешнями синих от наколок рук – это был образчик не насильника или грабителя, а палача. Поэтому я решил проконсультироваться именно у него на тему – как застрелить человека. Я подумал, что раз мы – одна команда, то бежать в одну морду мне будет некрасиво, да и, скорее всего, нереально. Но и всем говорить о том, что у меня ствол, я почему-то не хотел. Скажут – отдай, нам виднее, как его применить! Может, оно и виднее, но расставаться с такой игрушкой я категорически не желал. А то, что мы попытаемся сбежать, было уже давно понятно. Раз есть прямой приказ – живыми нас не отпускать, то и теряем мы немного.
Микола, казалось, дремал в позе покойника, сложив руки на груди. Он приоткрыл один глаз, глянул на меня, потом по сторонам, и сказал просто:
– Как два пальца.
Я, приготовившись к долгой философской беседе, был немного ошарашен.
– А как научиться убивать? Ведь мы, если побег устроим, надо же конвоиров будет – того!
– Мы их – того, они нас – того. Из автомата. Не забивай голову!
– У меня пистолет есть. В нём шесть патронов.
Я думал, что он сейчас подпрыгнет и скажет чёнить типа: "Уау!" или "Да ты нас всех спас, братан!" А он только сказал:
– Иди, по китайцам пошмаляй, потренируйся! – и захрапел.
Я тоже был измотан так, что лёг рядом, и тут же забылся. Даже запамятовал спросить: почему он днём назвал меня – седой? Подумалось только, что – вот, лежу на песчаном пляже! А мог бы сидеть дома. А вот что лучше – увидеть такое и умереть, или прожить долгую жизнь боёба – так до конца и не определил.
После этого мы плыли ещё почти сутки. Доели какую-то дрянь из коробок. Самое съедобное, что там было – это огромные жёлтые безвкусные яблоки. Народ просто валялся без сил на песке. Нам было уже не до тренировок, а пара оставшихся японцев легли рядышком, и больше не вставали. И когда мы прибыли в порт, то все поднялись по трапу, и пошли под конвоем в город, а два худеньких тела в синих костюмах так и остались лежать на дне плавучего песчаного кладбища.
Забавные всё-таки ощущения: после постоянно качающейся палубы идти по твёрдой земле! Уже вечерело, но было душно. Нас построили в колонну по четыре, и повели прочь от берега. Колонна наша оказалась на четыре шеренги короче, чем пять дней назад. Народ шёл спотыкаясь, широко расставляя ноги, держась друг за друга. Со стороны, наверно, это выглядело, как шествие пьяниц и нищих. Я успел разглядеть, что высадили нас на небольшой полуостров, возвышающийся над водой на какой-то метр. Со всех сторон вода, дальше ещё один полуостров, а вот ещё дальше… Когда вестибулярный аппарат немного привык к отсутствию качки, и мы смогли смотреть не только под ноги, но и в стороны, то постепенно разглядели огромный красивейший мост с соседнего полуострова до материка. На материке стояли небоскрёбы, перед ними простирался залив с песчаным пляжем, а за небоскрёбами в дымке проступали горы. Город тянулся до самых гор, теряя этажность и прорастая пальмами. Красота была, конечно, сказочная. Хотя, продвигаясь вглубь полуострова, я понял, что и на этом пляже красоток не найду. По всей длине залива Сан-Диего, сколько хватало глаз, возвышались ангары, в воду на сотни метров выдавались пирсы, около которых стояли разные корабли и гидросамолёты. Было несколько военных кораблей типа наших эсминцев, два десантных, но в основном разгружались различные сухогрузы и контейнеровозы, а в океане, на горизонте, я разглядел силуэт авианосца. Гидросамолёты были разные. Я насчитал два больших военных с плоскими тарелками локаторов на голове, и штук шесть пассажирских, мест примерно на пятнадцать. И весь пляж был завален обломками досок, заставлен бочками и ящиками, туда-сюда ездили машины, над контейнеровозами трудились портовые краны, в сторонке пыхтел тепловоз. Картина сильно напоминала родной порт Владивостока. Только мост у нас прямой, а здешний изогнут горбом. Была ещё какая-то существенная разница, но уловить её я пока не мог.
