Рене-Виктор Пий - Обличитель
Едва только один из них был принят в фирму, как тотчас же, в зависимости от назначенного ему жалованья и поста, становился чьим-то коллегой и врагом. Таким образом, вражда эта была искусственной и постоянной. Искусственной — потому что она никогда не приводила к оскорблениям или драке: ведь никто ни у кого не увел жены. Постоянной — потому что выросла не на почве лютой злобы и могла сколько угодно распространяться, не угрожая вызвать бурные ссоры и яростные стычки. Я думал и о неспособности этих людей сосредоточиться во время обсуждения на каком-либо одном предмете. Малейший намек на деятельность одного из них неминуемо перемещал обсуждение вопроса в эту сферу. Укусила ли собачка девочку? Да. Передними зубами? Да. Нет! — тотчас же возражал тот, кто занимался передними зубами: собака никогда так не кусает. Затем следовали длинные рассуждения, позволявшие специалисту по передним зубам напомнить, что если ему платят большие деньги, то не зря… Он, видите ли, уважает своего коллегу, специалиста по коренным зубам, и ни за что на свете не стал бы высказывать свое мнение по вопросу, относящемуся к его области. Все они вели себя подобно сторожевым псам, охраняющим мизерное пространство вокруг своей конуры. Такая позиция приводила к тому, что основной предмет обсуждения отходил на второй план. И так протекало любое заседание, какая бы тема ни стояла на повестке дня. Отношение сотрудников администрации к свитку это полностью подтверждало. Упустив из виду главное — что за ночь кто-то распространил на предприятии более тысячи экземпляров странного текста, — они сразу же забыли об этом и с жаром погрузились в тонкости законов спроса и предложения. Хотя и можно было предвидеть нечто подобное, я все же почувствовал смущение и тревогу. Если такой случай повторится, если появится второй свиток, не посеет ли он распри в нашей фирме? Я решил в тот же вечер поговорить об этом с генеральным директором. Перед уходом я распахнул окно и стал смотреть на Париж. Люди возвращались домой. Нескончаемые вереницы автомобилей загромождали площади и создавали пробки на магистралях. Внизу справа зажглись прожекторы, заливая неверным светом плиты и могилы.
Когда я брился, раздался телефонный звонок. Это был Рустэв, заместитель генерального директора. Он высказал недовольство тем, что его не оповестили о совещании.
— Мне кажется, — проворчал он, — смерть Арангрюда касается меня не меньше, чем вас, но сначала объясните мне, что это за спектакль?
— Какой спектакль, мсье?
— Вы созвали ведущих сотрудников фирмы, чтобы пригласить их на ночное бдение у одра усопшего, это верно?
— Да, мсье.
— Сен-Раме в курсе дела?
— Нет, мсье, я не успел поставить его в известность. Тело привезли при мне, но я не был об этом предупрежден заранее.
— Привезли куда?
— К нему.
— Ничего не понимаю, о чем вы говорите? — сказал Рустэв. — Позвоню сейчас же Сен-Раме, надеюсь, он объяснит мне все толком. До свидания.
Этот короткий телефонный разговор дает мне повод описать мсье Рустэва и обрисовать его несколько необычное положение в компании «Россериз и Митчелл-Франс». Один французский предприниматель производил машины, предназначенные для дорожных работ. Звали его Габриэль Антемес. Благодаря рынкам, предоставленным ему государством, и ловким махинациям он разбогател. Но он был не слишком умен. Хороший техник и весьма энергичный делец, он владел двумя заводами и питал слабость к молодому и честолюбивому директору одного из них, по имени Рустэв. Со временем Антемес женил его на своей толстой и плохо воспитанной дочери. В те годы в деловых кругах Рустэва считали восходящей звездой и будущим главой предприятий Антемеса. Но для того, чтобы выжить, как утверждали в те времена, предприятие должно было расти и расти. Правительство, которому Антемес был обязан своим богатством, оказало на него давление, и по указке министра финансов, всесильного повелителя банков, произошло объединение компаний «Россериз и Митчелл» с компанией Антемеса. Годом позже вторая попала под контроль первой, и Рустэв был вытеснен новатором-технократом Сен-Раме.
К тому времени, когда появилась трещина под зданием и был обнаружен свиток, отвратительная борьба между этими двумя людьми была в полном разгаре. Вот краткая характеристика разгневанного человека, который мне позвонил. Надевая костюм, подходящий и для обеда у генерального директора, и для похоронного бдения, я мысленно составлял план своего доклада Сен-Раме. Мне было досадно, что Рустэв первый сообщит патрону об этой истории с ночным бдением, но, зная, какую неприязнь питает директор к зятю Антемеса, я не придал этому большого значения. Снова раздался телефонный звонок. На сей раз звонил Рюмен — всеми признанный профсоюзный вождь предприятия.
— Мсье, — сказал он, — вы проводили совещание по вопросу, который всех нас интересует. Почему же профсоюзное руководство не было поставлено в известность?
На этот раз мне пришлось изложить дело более пространно, ибо по долгу службы я не мог отмахнуться от такого влиятельного и к тому же придирчивого человека. Этого Сен-Раме мне бы не простил. Я подробно объяснил Рюмену, как появилась мысль о бдении у тела покойного.
— Я нахожу эту мысль великолепной, — заявил Рюмен. — Арангрюд был нашим классовым врагом, но он умер, и я думаю, что это бдение приобщит нас к благородным народным традициям и внесет каплю человечности в обычно такую холодную атмосферу предприятия. Но что должны делать рядовые работники? Или вы считаете их недостойными дежурить у одра покойного сослуживца?
— Послушайте, Рюмен, вы всюду видите ловушки или оскорбления! — воскликнул я, обеспокоенный размахом, который принимала моя инициатива. — Я же вам сказал, что это не было задумано мною. Что бы сделали вы сами, Рюмен, если бы, придя с визитом соболезнования к мужу секретарши второй категории, оказались свидетелем того, как в дом привезли тело усопшей? И к тому же еще узнали бы, что тело покойной доставили домой не по желанию мужа, а потому что он растерялся, когда его спросили об этом в больнице? Оставили бы вы его одного? Разве вы не предложили бы коллегам и подругам усопшей побыть ночью у ее изголовья? Неужели вы думаете, что я позвонил бы вам и стал жаловаться на то, что заместитель директора по проблемам человеческих взаимоотношений не был предупрежден?
— Согласен, возможно, вы не позвонили бы, потому что идете на званый обед! Но все же я говорю вам, что рядовые сотрудники должны быть приглашены к одру умершего сослуживца, даже если речь идет о лице вышестоящем.
— Послушайте, Рюмен! — воскликнул я, теряя терпение. — Делайте что хотите! Если вы находите нужным — идите туда! Я хочу лишь напомнить, что в данном случае распоряжается мадам Арангрюд, а не фирма. Спокойной ночи, Рюмен!
Я бросил трубку и тяжело вздохнул. Дело принимало скверный оборот. Сотрудники запутались в истории со свитком, профсоюзный лидер разозлился, что его обошли в траурной церемонии, а заместитель директора полон желчи. Рюмен меня раздражал. Благодаря редкому нахальству и умению выставлять себя напоказ ему удалось вскарабкаться на вершину профсоюзной иерархии. Рюмен вынюхивал «выигрышные» конфликты, которые могли выставить руководство в невыгодном свете. Он водил за нос журналистов не хуже, чем сам Сен-Раме. Он не мог удержаться от соблазна ввязаться в борьбу авангардистов, например, за улучшение психологической атмосферы на работе, организации досуга и т. д. Многие видели в нем одного из будущих вождей профсоюзного движения. Если он усмотрит в этом мелком случае с бдением у тела усопшего повод для «выигрышного» конфликта, он способен среди ночи устроить торжественное шествие под окнами умершего, шагая во главе своих активистов. Все это встревожило меня, и я решил заручиться поддержкой генерального директора, рассказав ему подробно обо всем, что удивило или взволновало меня за этот долгий день. С тяжелым сердцем, чего я и сам не ожидал, отправился я на авеню Жорж-Мандель, 12.
Этот обед и это бдение надолго врезались мне в память. Я был взволнован, встретив у Сен-Раме двух весьма именитых гостей, которых никак не думал увидеть в тот вечер. Любой из сотрудников главного штаба был бы рад получить приглашение на подобный изысканный прием. Но мне почудилось в этом мрачное предзнаменование. О, мои начальники! Где вы? Спите ли спокойным сном или продолжаете блуждать, богохульствуя, в темных лабиринтах?
VII
Анри Сен-Раме пригласил к обеду международного вице-президента компании Адамса Дж. Мастерфайса, ведающего финансовыми делами в Европе (я знал, что он только что совершил инспекционную поездку в Лондон и Амстердам), Берни Ронсона, представителя Де-Мойна во Франции, госпожу Мастерфайс и меня. Госпожа Сен-Раме и ее дочь Бетти тоже принимали участие в этой дружеской трапезе. Никогда еще я не бывал в избранном обществе специалистов столь высокого ранга. Собственно, эти двое: Мастерфайс и Сен-Раме — обладали властью решать почти все дела компании. Старые сотрудники со смаком обсуждали такого рода обеды, но мало кому из них за долгие годы службы выпадала честь или счастливый случай присутствовать на них и тем ускорить свое продвижение по службе и повысить оклад. Впрочем, подобные оказии могли также обернуться и против них, ибо даже самая незначительная оплошность могла привести к противоположному результату. Я понял: этот проклятый свиток побудил Сен-Раме посоветоваться с Мастерфайсом и, вопреки порядкам, существующим в фирме, вызвать меня к себе. И я понял, что был скорее вызван сюда, нежели приглашен. Эти господа сразу же увели меня в гостиную и попросили изложить события дня, что меня вполне устраивало, так как позволяло остановиться на выгодных для меня подробностях. Они выслушали меня не перебивая. С большим облегчением я почувствовал, что они нисколько не осуждают моего поведения и лишь сосредоточенно обдумывают факты, которые я изложил. Атмосфера была весьма серьезная, порой деловая, даже несколько напряженная, и это меня радовало. Мое служебное положение могло укрепиться, и я мог, пожалуй, рассчитывать на повышение после такого испытания. Эти господа были крайне озабочены ценой рабочей силы на юге Мексики и все же тратили свое драгоценное время, выслушивая заместителя директора по проблемам человеческих взаимоотношений, который рассказывал о трещине в подвале здания и о том, как выглядела забинтованная голова умершего сотрудника. К тому же я прекрасно говорил по-английски, и это было должным образом оценено. К концу моего рассказа вошел слуга и объявил: «Мадам приглашает всех к столу». Нам подали салат из плодов авокадо. Закончив свою пространную речь, я умолк, ожидая новых вопросов. Воспользовавшись этой передышкой, я пытался продолжить анализ ситуации. Сен-Раме почти привел меня в восхищение. Утром, расставшись с ним, я решил, что он не придает должного значения злосчастному свитку, и это показное равнодушие обмануло меня. Он же лишь прикинулся равнодушным, чтобы не волновать своего сотрудника. Затем, оставшись один в своем обширном кабинете, он, понимая всю свою ответственность, все обдумал. Он понял двусмысленный характер этого послания и, предугадывая его губительные последствия, решил принять чрезвычайные меры. Сен-Раме осмелился побеспокоить Мастерфайса и попросил его приехать из Лондона. Ну разве это не истинный руководитель? Какая проницательность и ясность ума! О да, мы имели бесценного человека во главе нашей фирмы. После салата из авокадо принесли жареного барашка с зелеными бобами. Мои высокопоставленные сотрапезники не спешили высказать свое мнение. Вдруг Мастерфайс обратился ко мне:
