Амин Маалуф - Самарканд
— Назначаю тебя сагиб-хабаром.
— Меня, главным над шпионами?
— Главой разведывательной службы империи. Не спеши с ответом, речь не идет о том, чтобы шпионить за благонадежными гражданами, проникать в жилища правоверных, а о том, чтобы следить за спокойствием в стране. Любое мздоимство, любое утеснение должны быть известны государю и наглядно подавлены, кем бы ни был виновник! Откуда мы можем узнать, не использует ли тот или иной кади или наместник свое место для обогащения за счет неимущих. Только от соглядатаев, ведь жертвы не всегда подают жалобы на обидчиков!
— К тому же эти люди, доносители, не должны быть подкуплены эмирами, кади или наместниками, не должны становиться их сообщниками!
— Твоя роль, роль сагиб-хабара, как раз и заключается в том, чтобы найти неподкупных людей для выполнения этой миссии.
— Если такие люди существуют; почему бы их самих не назначать на государственные должности?
Простодушное замечание Омара прозвучало для Низама как насмешка. Он нетерпеливо поднялся.
— Я не склонен вступать в спор. Я сделал тебе предложение. Ты знаешь, чего я жду взамен, подумай, взвесь все «за» и «против» и завтра дай ответ.
XIII
Омар был не способен взвешивать, прикидывать, и потому, выйдя из дивана, отправился по самой узкой улочке, заполненной людьми и вьючными животными, на базар. В нос ударил дурманящий аромат пряностей. Улочка с каждым шагом становилась все мрачнее, менее оживленной, звуки приглушеннее, словно все, что происходило вокруг, было театральным действом со множеством актеров и танцоров. Омар шел наугад — то вправо, то влево, боясь потерять сознание и упасть. И вдруг оказался на небольшой залитой солнцем площади: это было так, словно в непроходимом лесу перед ним открылась вдруг поляна. Он выпрямился, вдохнул полной грудью. Солнце благотворно подействовало на него. Но что же произошло? Ах да, ему предложили рай, накрепко прикованный к аду. Согласиться? Отказаться? С какими глазами предстать завтра перед великим визирем? С каким лицом покинуть город?
Приметив дверь, ведущую в погребок, он толкнул ее и спустился по ступенькам в плохо освещенное помещение с низким потолком, земляным влажным полом и старыми, залитыми вином лавками и столами. Вино из Кума ему принесли в кувшине с отбитыми краями. Он долго вдыхал его аромат, закрыв глаза.
Мне хмельное вино помогает зело:
Забываюсь, когда на душе тяжело.
Отчего же оно называется зельем?
Это благостный дух, побеждающий зло!
И нужно же было забрести в этот мерзкий кабак, чтобы наконец уяснить для себя одну вещь. Это произошло на третьем глотке четвертой чарки. Он заплатил, оставил щедрый бакшиш и вышел на улицу. Вечерело, площадь опустела, базарные улицы были уже перегорожены. Пришлось делать крюк, чтобы вернуться в караван-сарай.
Когда он ступил в комнату, которую делил с Хасаном, тот уже спал. Лицо его было суровым и измученным. Омар долго вглядывался в него. Множество вопросов теснились в его мозгу, но он и не пытался на них ответить. Он принял решение.
Из книги в книгу кочует легенда о трех друзьях, персах, каждый из которых оставил яркий след в истории нашего тысячелетия. Омар Хайям изучал мир, Низам Эль-Мульк правил им, Хасан Саббах держал его в страхе. Якобы они вместе учились в Нишапуре, что совершенно неправдоподобно, поскольку Низам был на тридцать лет старше Омара, а Хасан учился в Райе и, возможно, в своем родном городе Куме, но только не в Нишапуре.
Возможно, «Рукопись из Самарканда» таит на своих страницах правду о трех друзьях? Из хроники событий, которая дана на полях, следует, однако, что впервые все трое встретились в Исфахане, в диване великого визиря, по инициативе Хайяма — слепого орудия судьбы.
Низам удалился в один из кабинетов и погрузился в бумаги. Завидя Омара в дверях, он тотчас понял, что тот пришел с отрицательным ответом.
— Значит, мои планы тебя не трогают.
— Замыслы твои грандиозны, и я желаю, чтобы они осуществились, но мой вклад в них не может быть таким, как ты себе его представляешь, — твердо заявил Омар. — Если выбирать между тайнами и теми, кто их раскрывает, я на стороне тайн. В первый же раз, как я услышу донесение соглядатая, я прикажу ему молчать о том, что он узнал, заявлю, что ни меня, ни его это не касается, и запрещу ему бывать в моем доме. Мое любопытство к миру и людям иного свойства.
— Я с уважением отношусь к твоему решению и не считаю бесполезными для империи людей, целиком посвятивших себя науке. Разумеется, все, что я тебе обещал — пенсию, дом, обсерваторию, — ты получишь, я не отнимаю того, что подарил от души. Хотелось приобщить тебя к своим планам, но что делать! Я говорю себе в утешение: хроникеры напишут для будущих поколений — во времена Низама Эль-Мулька жил Омар Хайям, он был окружен почетом, оберегаем и мог ответить отказом великому визирю, не рискуя впасть в немилость.
— Не знаю, смогу ли однажды выразить тебе всю свою благодарность за твое великодушие. — Омар запнулся, не решаясь продолжать. — Может, мне удастся заставить тебя забыть о моем отказе, познакомив с одним человеком, юношей большого ума, обладающим огромными познаниями, наделенным обезоруживающей ловкостью. Он кажется мне созданным для того, чтобы стать сагиб-хабаром, и уверен, он примет твое предложение с восторгом. Он сам признался мне, что пришел из Райя с Исфахан в надежде получить у тебя работу.
— Видно, какой-нибудь честолюбец, — сквозь зубы процедил Низам. — Такова моя участь. Стоит мне встретить человека, достойного доверия, как ему непременно недостает честолюбия и он сторонится власти, когда же я вижу человека, готового взяться за любое дело, которое я ему предложу, то тут уж пугаюсь я.
Низам выглядел утомленным и словно покорившимся судьбе.
— Как зовут этого человека?
— Хасан, сын Али Саббаха. Должен тебя предупредить — он уроженец Кума.
— Шиит? Это меня не смущает. Хотя я и отрицательно отношусь к отклонениям от ортодоксального ислама, некоторые мои сподвижники, из лучших, входят в секты, мои лучшие солдаты — армяне, казначеи — евреи. От этого мое доверие к ним не уменьшается. Единственное, кого я опасаюсь, — исмаилиты. Надеюсь, твой друг не из их числа?
— Мне это неизвестно. Хасан явился сюда вместе со мной, он ждет. С твоего позволения я кликну его, и ты сам обо всем его расспросишь.
Омар вышел и вернулся с Хасаном. Тот держался уверенно, хотя Омар и заметил, как дрогнул его заросший подбородок.
— Представляю тебе Хасана Саббаха. Никогда еще такое количество знаний не умещалось в голове, так крепко стянутой тюрбаном.
Низам улыбнулся.
— Что ж, меня окружают сплошь ученые люди. Бытует мнение: государь, водящий дружбу с учеными, лучший из государей. Не так ли?
— Не верно ли и обратное: ученый, водящий дружбу с государями, худший из ученых, — парировал Хасан.
Все трое искренне рассмеялись. Но вот уже Низам нахмурил брови, желая побыстрее покончить с притчами, игрой слов и поговорками, без которых не обходится в Персии ни один разговор, и перейти к деловой части. Удивительное дело: эти двое с первых же слов стали понимать друг друга. Омару оставалось лишь удалиться.
В очень короткий срок Хасан Саббах стал незаменимым помощником великого визиря. Ему удалось наладить густую сеть доносителей — лжекупцов, лжедервищей, джепаломников, которые стали ушами и очами сельджуков, без них не обходился отныне ни один дом или дворец, ни одна лавка. Заговоры, слухи, сплетни — все доходило куда следует и так или иначе, тайно или открыто, пресекалось.
Первое время Низам был доволен: как же, он заполучил машину устрашения и похвалялся ею перед султаном Маликшахом, до тех пор скептически настроенным в отношении его идеи охватить агентурной сетью страну. Отец Маликшаха Алп-Арслан советовал сыну не прибегать к подобным методам управления. «Насадишь повсюду шпионов, — предупреждал он, — твои верные друзья их не испугаются, поскольку и так тебе преданы, а изменники будут начеку и станут подкупать информаторов, и так мало-помалу начнешь получать доносы на своих настоящих друзей, выгодные твоим недругам, а ведь слова, хороши они или плохи, что стрелы — выпустишь много, одна да попадет в цель, и сердце твое закроется для друзей, их место рядом с тобой займут изменники, что станется тогда с твоей властью?»
Чтобы султан перестал сомневаться в пользе такой службы для государства, потребовалось разоблачить отравительницу в его собственном гареме, и вот с тех пор Маликшах стал приближать к себе Хасана. Однако это сближение было не по душе Низаму. Хасан и Маликшах были молоды, им случалось посмеяться над старым визирем за его спиной, особенно по пятницам, когда устраивался щёлен — традиционный пир, задаваемый султаном приближенным.
