Амин Маалуф - Самарканд
— Это Иудея, еврейский город, — был ответ.
— Неужели в этих краях столько евреев?
— Есть немного, но большинство жителей — мусульмане, как ты и я. А называется Иудеей оттого, что царь Навуходоносор[28] поселил здесь евреев, которых выдворил из Иерусалима. Так говорят. А еще говорят, будто жена шаха, еврейка, привела их с собой сюда, задолго до появления ислама. А как было на самом деле, ведает только Бог!
Юный путешественник уже отвернулся от старика, полный решимости продолжать поиски, даже если конь падет под ним, когда тот окликнул его:
— Куда держишь путь, сынок?
— В Исфахан.
— А разве тебе не сказали, что Исфахана не существует? — рассмеялся старик.
— Как это? Разве это не самый большой и красивый из городов Персии, разве в давние времена он не был столицей Парфии[29] при Артабане, разве о его чудесах не написано в книгах?
— Не знаю, что написано в книгах, только я родился здесь семь десятков лет назад, об Исфахане слышу лишь от чужестранцев, сам же его никогда не видел.
Старик не преувеличивал. Долгое время название Исфахан принадлежало не городу, а оазису, в котором располагалось два разных города, в часе пути один от другого: Джай и Иудея. И только в XVI веке эти два города и окрестные поселения слились в один город. Во времена Хайяма его еще не существовало, имелась лишь стена длиной в три парасанги, или в дюжину верст, возведенная для защиты всего оазиса.
Омар и Хасан добрались до места к ночи. На ночлег устроились в караван-сарае города Джая у ворот Тирах: войдя в отведенное им помещение, оба тут же повалились на постель и уснули мертвецким сном.
Утром Хайям отправился к великому визирю. На площади Менял путешественники и купцы всех национальностей — андалузцы, греки, китайцы — толпились вокруг оценщиков монет, которые, вооружившись весами, определяли достоинство и подтверждали хождение кирманской, нишапурской или севильской динары, дельфийской танки, бухарской дирхемы, кривились при виде недавно обесцененной константинопольской номизмы.
Официальная резиденция Низама Эль-Мулька и здание правительственных учреждений располагались по соседству. Три раза в день в честь великого визиря исполнялись мелодии на флейтах. Однако, несмотря на всю важность учреждения, вход туда, как и в диван, был открыт для всех, вплоть до самых скромных вдов. Охранялся лишь сам великий визирь, доступ к нему осуществлялся после собеседования с придворными, отсеивающими просителей от праздношатающихся.
Омар остановился в дверях и принялся разглядывать зал приема посетителей, его стены, ковры, неуверенно поприветствовал окружившую визиря разноцветную толпу. Низам Эль-Мульк был занят беседой с турецким офицером, но краем глаза приметил вновь пришедшего, дружески улыбнулся ему и знаком предложил сесть. А пять минут спустя он уже целовал его в щеки и лоб.
— Я тебя ждал. Знал, что не заставишь себя ждать. Мне нужно о многом с тобой поговорить. — С этими словами визирь увлек Омара в небольшое помещение, служащее ему кабинетом, где можно было уединиться.
После того как они разместились на огромной кожаной подушке, визирь заговорил снова:
— Иные из моих слов тебя удивят, но, надеюсь, в конце концов ты не пожалеешь, что откликнулся на мое приглашение.
— Разве кто-нибудь пожалел о том, что побывал у Низама Эль-Мулька?
— Случалось, — с недоброй усмешкой пробормотал визирь. — Одних я возносил до небес, других спускал на землю. День за днем распоряжаюсь я чужими жизнями. Одному Господу судить о моих намерениях, он — источник любой власти — наделил ею арабского халифа, тот доверил ее турецкому султану, а султан, в свою очередь, вручил ее персидскому визирю, твоему покорному слуге. От всех требую я почтения к этой власти, тебя же, Омар-ходжа, прошу уважить мою мечту, которая заключается в том, чтобы возвести на огромной территории, врученной мне, самое мощное, процветающее и прочное государство в мире, в котором был бы порядок. Я мечтаю об Империи, в которой каждая провинция, каждый город управлялся бы справедливым, верующим человеком, внимательным к жалобам самых простых из подданных. Я мечтаю о государстве, в котором повсюду, до самых крайних пределов волк и ягненок могли бы спокойно пить из одного источника. И я уже строю такое государство. Пройдись завтра по кварталам Исфахана, и ты увидишь строителей, ремесленников. Повсюду возводятся приюты, мечети, караван-сараи, цитадели, правительственные здания. Недалек тот день, когда в каждом крупном городе будет своя школа, и носить она будет мое имя — «медресе Низама». Такая школа уже открылась в Багдаде, я сам вычертил ее план, утвердил программу обучения, отобрал лучших преподавателей, каждому учащемуся выделил стипендию. Как видишь, сейчас эта империя — одна огромная стройка, которая растет вширь и ввысь. Мы живем в благословенные времена, дарованные нам небесами.
В дверях появился светловолосый слуга и с поклоном поставил перед ними серебряный поднос искусной работы с двумя бокалами ледяного сиропа из роз. Низам залпом осушил один из них, Омар попробовал и стал пить маленькими глотками.
— Ты здесь, это радует меня и делает мне честь! — воскликнул Низам.
Омар собрался было ответить любезностью на любезность, но Низам жестом остановил его:
— Не думай, что я хочу польстить тебе. В моих руках столько власти, что я могу позволить себе возносить хвалы одному Создателю. Но, видишь ли, Омар-ходжа, какой бы необъятной, многонаселенной, процветающей ни была империя, в ней все равно всегда не хватает людей. Поглядеть, так кого только нет, толпы повсюду! А мне случается взирать на войско, или на совершающих намаз в мечети, или на рыночную площадь, или даже на свой диван и задавать себе вопрос: если бы мне понадобились умный совет, знание, непредвзятость, доброжелательность и целостный взгляд на мир, как быстро растаяла бы эта людская масса? Я один, Омар-ходжа, безнадежно один. Диван мой пуст, как и дворец, и город, и империя в целом. Я не перестану приглашать сюда тебе подобных из Самарканда, готов сам отправиться туда пешком за ними.
— Бог этого не допустит! — смущенно прошептал Омар.
— Таковы мои помыслы и заботы, — продолжал Низам Эль-Мульк. — Я мог бы говорить с тобой об этом дни и ночи напролет, но лучше послушаю тебя. Мне не терпится узнать, как ты относишься к моей мечте, готов ли занять рядом со мной подобающее тебе место.
— Планы твои впечатляют, доверие твое — честь для меня!
— Чего бы ты потребовал, чтобы стать моим сподвижником? Говори не таясь, как я говорил с тобой. Ты получишь все. Не умеряй своих желаний, не упускай минуту моего великодушия! — со смехом закончил он.
Чтобы скрыть охватившее его смущение, Омар постарался изобразить на лице улыбку.
— Не желаю ничего иного, кроме как продолжать свои скромные занятия, не заботясь о хлебе насущном. Еда, питье, кров и одежда моя алчность не простирается дальше этого.
— Предлагаю тебе один из красивейших домов Исфахана. Я сам жил там, пока возводили этот дворец. Он будет твоим — с садами, коврами, слугами. Кроме того, назначаю тебе пенсию в десять тысяч султанских динар. Пока я жив, ты будешь получать ее в начале каждого года. Достаточно ли?
— Это больше, чем мне требуется, я и не знаю, как распорядиться такой суммой.
Слова Хайяма были вполне искренни, но Низама взяло раздражение.
— Когда купишь все необходимые тебе книги; наполнишь вином все кувшины и одаришь драгоценностями всех своих любовниц, раздавай милостыню, оплати караван в Мекку, построй мечеть, увековечив свое имя!
Видя, что скромность запросов не по нраву визирю, Омар осмелел.
— Я всегда мечтал об обсерватории с большим секстантом из камня, астролябией и всевозможными приборами для наблюдения за небом. Хотелось бы исчислить точную продолжительность года.
— Согласен! Со следующей недели тебе будут отпущены средства, выбирай место и через несколько месяцев твоя мечта осуществится. А что еще доставило бы тебе удовольствие?
— Клянусь Господом, я больше ни о чем не помышляю, великодушие твое безмерно.
— Могу ли я высказать тебе свою просьбу?
— После того как ты столь щедро одарил меня, воздать тебе хоть малую толику было бы для меня счастьем.
Низам не заставил себя упрашивать.
— Я наслышан о твоей скромности, немногословности, уме, справедливости, умении отличать ложь от правды и знаю, что тебе можно доверять. И потому хотел бы возложить на тебя самую деликатную из государственных задач.
Омар ждал худшего, и оно не замедлило явиться.
— Назначаю тебя сагиб-хабаром.
— Меня, главным над шпионами?
— Главой разведывательной службы империи. Не спеши с ответом, речь не идет о том, чтобы шпионить за благонадежными гражданами, проникать в жилища правоверных, а о том, чтобы следить за спокойствием в стране. Любое мздоимство, любое утеснение должны быть известны государю и наглядно подавлены, кем бы ни был виновник! Откуда мы можем узнать, не использует ли тот или иной кади или наместник свое место для обогащения за счет неимущих. Только от соглядатаев, ведь жертвы не всегда подают жалобы на обидчиков!
