Амин Маалуф - Крестовые походы глазами арабов
Обзор книги Амин Маалуф - Крестовые походы глазами арабов
Амин Маалуф
«Крестовые походы глазами арабов»
Предисловие автора
Основная идея этой книги проста: рассказать историю крестовых походов как они виделись, переживались и записывались «на другой стороне» — другими словами, в арабском лагере. Содержание книги основано почти исключительно на свидетельствах тогдашних арабских историков и хронистов. Они говорили не о крестовых походах, а о франкских войнах или о «франкских вторжениях». Слово, обозначающее франков, писалось по-разному в зависимости от области, автора и периода времени. В многочисленных хрониках мы находим слова «фарандж», «фаранджад», «ифрандж», «ифранджад» и другие вариации [1]. Для простоты я выбрал самую короткую форму, «фарандж» — слово, которое используется в разговорном арабском языке и поныне для обозначения западных людей и, в частности, французов.
Я старался не отягощать мой рассказ многочисленными биографическими, историческими или другими заметками, необходимыми в подобной работе. Поэтому я сгруппировал их всех в конце книги, где они расположены по главам. Тот, кто хочет узнать побольше, может читать их с пользой, но они ни в коей мере не являются необходимыми для понимания повествования, которое мыслится доступным для всех. Вместо того, чтобы предложить ещё одну историческую книгу, я постарался написать, с пренебрегаемой до сих пор точки зрения, то, что можно было бы назвать «жизненной историей» крестовых походов, историей тех двух столетий потрясений, которые в равной степени воздействовали на западный и арабский мир и которые и сейчас влияют на отношения между ними.
Пролог
Багдад, август 1099 г.
Без тюрбана и с головой побритой в знак скорби почтенный кади [2]Абу Саад аль-Харави ворвался с громкими криками в просторный диван [3]калифа аль-Мустазхира Билляха; за ним по пятам следовала толпа спутников, молодых и старых. Шумно вторя каждому его слову, они, как и он, являли устрашающее зрелище длинных бород и обритых голов. Кое-кто из придворных пытался утихомирить его, но аль-Харави отшвырнул их в сторону с грубым призрением, решительно прошёл в центр зала и потом с высоким красноречием искушённого проповедника, вещающего со своей кафедры, продолжил своё наставление всем присутствующим, невзирая на ранги.
«Как можете вы покоиться в тени самодовольной уверенности, — начал он, — живя так же фривольно, как садовые цветы, тогда как ваши братья в Сирии не имеют других мест для пребывания, нежели верблюжьи сёдла и желудки стервятников. Льётся кровь! Прекрасные юные девы опозорены и должны теперь закрывать руками свои сладкие лица! Неужели доблестные арабы смирятся с оскорблением, и мужественные персы примут бесчестье?».
«Это была речь, вызвавшая слёзы из многих глаз и тронувшая сердца людей» — будут позднее писать арабские хронисты. Вся аудитория разразилась воплями и причитаниями, но аль-Харави пришёл не для того, чтобы возбуждать плач. «Самое последнее оружие мужчины, — воскликнул он, — лить слёзы, когда мечи ворошат угли войны».
Он проделал своё трудное путешествие из Дамаска в Багдад в течение трёх долгих летних недель под беспощадным солнцем сирийской пустыни совсем не для того, чтобы взывать к жалости, а для того, чтобы предупредить высшее исламское руководство о беде, которая обрушилась на правоверных и просить их без промедления вмешаться, чтобы остановить массовую гибель людей. «Никогда ещё мусульмане не были так унижены, — повторял аль-Харави, — никогда ещё их земли не были так жестоко опустошены». Все люди, пришедшие с ним, бежали из городов, разграбленных захватчиками. Среди них было несколько человек, переживших захват Иерусалима. Он привёл их с собой, чтобы они могли рассказать своими собственными словами трагедию, случившуюся с ними всего лишь месяцем раньше.
Франки захватили святой город в пятницу, на двадцать второй день месяца Шабана [4]в 492 году Хиджры или 15 июля 1099 года после сорокадневной осады. Беглецы ещё трепетали, когда говорили о падении города: они всматривались в пространство как будто могли ещё видеть этих светловолосых и тяжеловооружённых воинов, наводнивших улицы с мечами в руках, убивающих мужчин, женщин и детей, грабящих дома и мечети.
Через два дня, когда убийства прекратились, внутри городских стен не осталось ни одного живого мусульманина. Некоторые воспользовались хаосом, чтобы ускользнуть через ворота, разрушенные атакующими. Тысячи других лежали в лужах крови на порогах своих домов или около мечетей. Среди них было много имамов [5], учёных и суфистских монахов-аскетов, которые покинули свои родные страны, чтобы жить в этих святых местах в набожном уединении. Последние из выживших были вынуждены исполнить самую трудную работу: перенести тела своих собственных родственников, уложить их на свободных участках и затем предать огню перед тем, как их самих убьют или продадут в рабство.
Судьба евреев Иерусалима была не менее ужасной. В первые часы битвы некоторые участвовали в защите своего квартала, расположенного на северной окраине города. Но когда часть городской стены, возвышавшейся над их домами, рухнула, и светловолосые рыцари начали врываться на улицы, евреи впали в ужас. Повторяя древний обряд, вся община собралась для молитвы в главной синагоге. Франки забаррикадировали все выходы и накидали кучи дерева, какое только могли найти вокруг здания. Затем храм превратился в пылающий факел. Те, кто сумел выскользнуть, были убиты в соседних переулках. Остальные сгорели заживо.
Через несколько дней после трагедии первые беглецы из Палестины прибыли в Дамаск. Они несли с собой с необычайной заботой Коран Османа, являвшийся одной из древнейших сохранившихся копий этой священной книги. Вскоре после этого сирийской столицы достигли и уцелевшие жители Иерусалима. Когда они увидели далёкий очертания трёх минаретов мечети Уммайядов, вздымавшихся на её квадратном дворе, они развернули свои молитвенные коврики и склонились, чтобы поблагодарить Всемогущего за то, что он продолжил их жизни, которые они уже считали потерянными. Абу Саад аль-Харави, великий кади Дамаска, с радушием встретил беглецов. Этот чиновник, афганского происхождения, был наиболее уважаемой личностью в городе. Он помог палестинцам и советом и утешением. Он сказал им, что мусульманин не должен стыдиться того, что он вынужден бежать из дома. Разве не был сам пророк Мухаммед первым из исламских беглецов, ведь он покинул Мекку, его родной город, население которого было к нему враждебно, чтобы искать прибежища в Медине, где новая религия была принята теплее? И разве не с этого места своего изгнания начал он священную войну, джихад, чтобы освободить свою страну от идолопоклонства? Таким образом беглецы должны считать себя моджахедами, солдатами священной войны, столь высоко уважаемыми в исламе, что Хиджра, «эмиграция» пророка, была избрана точкой отсчёта в мусульманском календаре.
И в самом деле, для многих верующих жизнь на чужбине является обязанностью во время оккупации. Великий путешественник Ибн Джубаир, испанский араб, посетивший Палестину примерно через столетие после начала франкского вторжения, был потрясён тем, что некоторые мусульмане, «рабы своей любви к родине», пожелали жить на оккупированной территории.
«Нет оправдания перед Богом, — говорил он, — для мусульманина, остающегося в граде неверных, разве что он через него лишь проезжает. В стране ислама он находит прибежище от неудобств и зла, которым он подвержен в христианских странах, когда, например, он слышит оскорбительные слова о пророке, особенно от пьяных, или не имеет возможности самому очиститься или же бывает вынужден жить среди свиней и иметь дело с другими неподобающими вещами. Опасайтесь! Опасайтесь вступать в их страны! Вы должны искать прощения и пощады от Бога за такую ошибку. Один из ужасов, с которыми имеют дело обитатели христианских стран, это зрелище мусульманских узников, бредущих в оковах, обречённых на тяжёлый труд и рабское обхождение. Сердце разрывается при их виде, но жалость им не поможет».
Хотя и излишне нравоучительные, слова Ибн Джубаира тем не менее точно отражают положение тысяч беглецов из Палестины и Северной Сирии, собравшихся в Дамаске в том июле 1099 года. Хотя они тяжело переживали то, что были вынуждены покинуть свои дома, они были полны решимости не возвращаться, пока оккупанты не уйдут навсегда, и они были намерены пробудить совесть своих братьев во всех странах ислама.
Зачем же ещё они последовали в Багдад за аль-Харави? Разве не к калифу, преемнику пророка, должны обращаться мусульмане в час своей нужды? И разве не к главе правоверных должны они обращать свои жалобы и рассказы от своих бедах?
