Эльмира Нетесова - Тонкий лед
— И все ж любим мы их! Вон моя подруга вернется домой с работы, усталая, разбитая, я не жду, когда мне пожрать поставит, сам соображаю. Накрою на стол, чтоб спокойно поели. Сын помогает. Потом посуду уберу, помою. Сделаю ей ванну, даже кофе поставлю на табуретке. Жена после этого на меня голубкой смотрит. Я халат ей принесу, тапочки и никогда на ночь не говорю о своей работе. Пусть спокойно спит, не вскакивает в ужасе среди ночи,— говорил Соколов.
— Вас — всего трое, а вот у меня — теща. Чуть припоздал с работы, подходит и обнюхивает: «Небось, опять ужрался, прохвост корявый? Не иначе, как в кабаке застрял? Там душу отводил со всякой шелупенью?» Мало того, по карманам взялась шмонать! Ну, терпел, сколько мог. Потом бабе своей сказал, мол, либо я, либо ее маман! Достала старая до самых печенок! А жена мне в ответ: «Чего бухтишь? Не выставлю ж родную мамку на улицу? Стерпись как-нибудь». Долго мучился с тещей, а потом придумал. Упросил, умолил Александра Ивановича, и он согласился. Привез тещу в зону жир протрясти и мигом привел на кухню. Она тридцать лет поваром в городской столовой работала. А у нас повара путевого не было. Мне уж не до ее зарплаты, не из выгоды. Ведь как вышла теща на пенсию, сущей змеей стала, никому дышать не давала. Я ее решил проучить,— признался Володя, приехавший с Соколовым. В зоне он работал старшим охраны.— Короче, привел на кухню. Александр Иванович сказал, что поручает ей кормить людей. Мол, помощники будут, но весь спрос с нее. Мы разошлись по своим местам. Она осталась с подсобниками. Когда время пошло к обеду, у меня ноги задрожали, не хотели в столовую сворачивать. Но любопытство побороло страх. Дай, думаю, гляну, как наши мужики плюх ей наваляют за подлый норов и грязный язык. Ну, подхожу, слышу на кухне базар, кто-то кого-то к «маме» посылает. Хотел заглянуть, с чего разборка? Тут на меня подсобник из кухни вылетел кверху мослами. Чуть с «катушек» не сшиб. Хорошо, что успел отскочить во время. Я вошел, а теща на меня с каталкой в ее рост. Думала, выкинутый успел встать, и орет так, что баки на плите подпрыгивают: «Я тебе, рыло неумытое, покажу, как грязными лапами из кастрюли мясо таскать! Яйцы вырву на глазунью! Кот облезлый! Живо шмыгай в хлеборезку, покуда жив!» Мама родная! Двое других зэков с фингалами в углы забились, вылезти боятся. Я спросил их, что случилось? Они в ответ: «Убери от нас эту ходячую «парашу». Ей не в столовой, овчаркой в погоне пахать. Она душу с нас выпустит. Тут же до воли недолго осталось. Пощади! Защити!» Зэки взмолились. Теща услышала, что на нее бочку покатили, тут же подскочила: «Жалитесь, козлы? А кто пять пачек чаю у меня из-под рук увел? Кто мясо жрал за кухней? Кто масло и сгущенку в очистки затырил? Думаете, что слепая? Мне эти штучки давно знакомы. На воле и в неволе все ворюги одинаковы! Говорила иль нет, чтоб дождались, покуда все люди поедят? Повара всегда последними к столу садятся и жрут, что осталось! Так было завсегда! И это правило никто не изменит. А будете вякать — обоих в котел как суповый набор всуну! Пока зэки разберутся, уже ваши пуговки переварятся. Чтоб не орали, черпаком поглажу пройдох!» — подняла громадный половник и погрозила всем. «Может, ты и права, но руки распускать не стоит. Не имеешь на то оснований!» — хотел урезонить тещу. Она встала, руки — в боки и будто плюнула в рожу мне: «Вали отсель, хорек безмозглый, чтоб духу твоего не было. У меня свой начальник имеется. А ты тут кто?» И это при зэках! Во, зараза! Правда, вечером извинялась. А толку? Мужики надо мной долго подтрунивали. А теща в конце недели взвыла от усталости. Но я ей в ответ: «И я вкалываю не меньше. Чего хлюпаешь? Помнишь, как меня обнюхивала и шмонала? Вот теперь саму себя обыщи! Обидно? А как я дышал и терпел? Нечего сопли распускать. Сама не жалела никого, теперь и тебя некому понять. Радей для семьи, хоть какую-то копейку заработаешь!» Она аж опешила. Я ждал истерику, но теща закусила губу и перестала ныть. Молча ездила на работу. Потом втягиваться стала.
— Но помощников меняла чаще, чем халаты,— встрял Соколов.
— Она и меня давно сменила б, но подходящего не приглядела,— отмахнулся Владимир.
— А помнишь, как она пахана обрубила, когда тот велел ей носить ему жратву в барак? — рассмеялся Соколов.
— Как не помнить! Но он не знал, на кого наехал. Теща ни перед кем не «шестерила». Тут же «махровый» ворюга вздумал из нее прислугу себе слепить! Ох, и не повезло ему!
— А как теща отмылилась? — спросил Егор.
— Каталкой по башке со всего маху. И матом! Да таким, что у зэков от удивления пар из ушей стебанул. Во все дыры пахану напихала и пообещала его в кухонные рабочие на следующую неделю взять, но... пахан есть пахан. Решил проучить повариху за дерзость, неуважение. Уж чего только не подстраивали ей зэки. Однако, отвечать самим приходилось за всякую шкоду. Было, в «шизо» влетали вместе с паханом. Другие боялись. Ведь пакостить повару, значит, гадить зэкам, поэтому отказывались теще паскудничать. А пахану обидно. Подослал лично к ней двоих фартовых, но мои охранники вовремя приметили. Выбили их из кухни. Теща осторожнее стала. И все ж пахан свое слово сдержал. Уж не знаю, кто именно, но пробили бабе камнем голову. Приличный булыжник! Откуда взялся — никто не видел. Думали, не выживет. Три дня была без сознания, но обошлось, на то она и теща! Тут и я стал уговаривать оставить работу, да не переломил. Едва оклемалась и тут же возникла в зоне.
— К тебе она как? — поинтересовался Касьянов.
— За человека держит. На выходных оладьями балует, блинами. Базар не открывает. Не волокет, не катит всякую гнусь. И с соседками не перемывает кости, некогда стало. Теперь, слышу, своей подружке вечером зудит: «Нынче как заново народилась. На хорошем месте устроилась, и люди уважают. Никто не жалуется на готовку. Все до единого говорят «спасибо». Руки мне готовы целовать, одна беда — не дотянутся».
— Примирились?
— Ну, да! Ей не до меня стало. С работы возвращаемся, теща мигом в койку, да как даст храпака. Барак зэков перед нею — детский сад.
— С паханом ладит?
— Свои его достали. А уж за что, так и не раскололись. Как ни трясли, не сказали за что угробили. Кто именно, тоже не проговорились, хотя разборка была крутой. Пока охрана подоспела, пахан в жмуры свалил. На нем много отметин осталось: ножи и финки, шила и доски с гвоздями. Оно и кулаков, и сапог не жалели. Вломили напоследок знатно, на том свете будет помнить,— доел уху Соколов.
— Теща теперь успокоилась совсем. А дома, когда на меня жена бухтеть начинает, старая вступается. Я теперь в отменных мужиках канаю, в самых надежных и честных. Аж самому не верится, как в такие пролез? Теперь дошло, самое главное — втереться в тещины любимчики, об остальном уже можно не думать и не беспокоиться. А бабам много не надо. Не обижать и защитить вовремя. Где-то свое плечо подставить, доброе слово сказать. Потом за эти мелочи сторицей получишь,— умолк Владимир.
— Мужики! Гляньте, какая лунная дорожка к берегу прижалась! Красотища!
— А кто там на реке плещется?
— Медведь на рыбалку пришел. Тоже ухи захотелось. Я пошел миску помыть, он тут рядом расположился. Конечно, услышал, но не оглянулся. Свой улов на берег выкидывает. Опытный,— сказал Соколов.
— Давай, ребята, по маленькой!—достал Касьянов бутылку водки из рюкзака.
Егор вторую поставил рядом.
— Надо картошку испечь. Углей много,— спохватился Володя.
— Тряхни там мой «сидор», жратвы хватит! — указал на рюкзак Соколов.
Касьянов и Александр Иванович ставили палатку. Крепили ее надежно.
— Порядок! — заглянул внутрь Федор Дмитриевич и пошел к костру, где ребята уже все приготовили.— Давай, мужики, за нас! За всех живых! —поднял свой стакан Касьянов и, чокнувшись с Егором, обронил,— до дна...
Платонов выпил, давясь и морщась. С каким бы удовольствием он выплюнул бы водку, но знал, его не поймут, осудят и больше никогда не возьмут с собой. Он стал есть, чтобы хоть как-то задавить вкус и запах водки. Она обожгла горло, перехватила дыхание.
— Егор, чего перхаешь? Давай еще выпьем! — услышал совсем рядом.
— Нет, только ни это! Не могу. Может, потом,— отодвинулся от костра.
— Ты откинься на траву, сразу легче будет. Наверное, впервые водку выпил?
— Да,— ответил еле слышно.
— Тебе теперь в море окунуться не мешало б, но не пустим. Ложись у костра. Мигом хмель из тебя вытряхнет,— советовал Касьянов.
