Курилов Семен - Ханидо и Халерха
На другой день после шумной и пьяной ночи, только продрав глаза, Куриль сразу вспомнил, что теперь надо ехать к шаману Каке. Вспомнил и тревожно задумался. "А как же так получилось, что такой сильный, здравомыслящий и обозленный парень сдался Каке? Тайну они не выдали, но он все-таки ошаманил парня!.."
Куриль тихо привстал и навострил ум. Он лучше любого знал, на что способны шаманы и на что способен Кака. Видно, Кака смекнул: раз семья перенесла голод, но убегает из стойбища, значит, что-то неладно. Но почему Косчэ не ударил его своим кулачищем, когда тот появился в тордохе? Это же был самый простой и самый выгодный шаг: сразу отлетели бы в сторону подозрения! Что же удержало его? И никак не могло быть, чтобы Косчэ со своими понятиями о добре и зле не догадался, кому и какую дорогу переезжает шаман… "Нет, здесь что-то не так, — подумал Куриль. — А не чистое ли здесь шаманство? Уж не пришло ли к Каке настоящее вдохновение? Чукча ведь он — все может быть. Может, как Токио, усыпил?"
Нельзя было ехать к шаману, чтоб засмеяться ему в лицо, не узнав правды.
Пошевелив предупредительно полог, за которым спал Косчэ-Ханидо, Куриль юркнул в этот темный многострадальный угол. Парень лежал на спине, заложив руки за голову. В полумраке чуть поблескивали железные звоночки бубна, поблескивали и глаза: Косчэ-Ханидо, видно, давно проснулся.
— А ты что же, одиночества не перенес? — мирно спросил он, вынимая кисет. — Выхода никакого не видел и хотел вернуться к людям через шаманство?
Спрятав руки под шкуру, Косчэ-Ханидо ответил:
— Это было бы хуже, чем воровство.
— Тогда какой же был смысл браться за бубен?
— Был смысл. Возненавидел я всех: было обидно…
"И меня, конечно, возненавидел", — подумал Куриль.
— Значит, по своей воле взялся за бубен?
— Нет, не по своей.
— Не понимаю. Я должен знать: сейчас мы поедем к Каке.
— К Каке? От нас прямо к Каке? Может, мне одному встретиться с ним?.. А? Так ведь было бы лучше. На обучение ехать-то мне все равно не придется… — Косчэ-Ханидо приподнялся, подумал и начал быстро оправдываться: — Энэ и ама совсем старые стали. Помрут они без меня. Энэ даже снег возле тальника разгрести не может. Сейчас мне за топливом надо идти: энэ ушла и до ночи провозится. Как я уеду? Как буду прощаться?
"Ого! — подумал Куриль. — Тебя из трясины вытащил я, а ты уже условия ставишь. Или собрался мстить? Нет, с моего аркана ты не сорвешься".
Но надо было задабривать хитреца.
— Ке, я, наверное, перед вашей семьей виноват, — заговорил немного громче Куриль, зная, что их подслушивают Ниникай с Пурамой. — Но я повторю, что говорил. Мы исправим и забудем все прошлое. Твои энэ и ама без помощи не останутся, у них будет все, что нужно. Этот старый тордох мы бросим. Новый, хороший для них поставим. Человека приставлю к ним, еду и одежду — все дам… Но ты послушай меня. Ты совсем взрослый — послушай. Хорошо: ты не пойдешь за мной, выместишь обиду. Ладно. Еще ты сведешь счеты с Какой — плюнешь ему в глаза, изобьешь, искалечишь — не знаю, что сделаешь. Потом переедешь в стойбище. Женишься. И конец дороге твоей? Да?.. Моему делу ты причинишь вред. Но дело это уже не остановится. А ты останешься в стороне, люди от тебя отвернутся и всю жизнь будут подозревать… Ты так решил, а?
Косчэ-Ханидо молчал.
— Если так — оставайся, — вздохнул Куриль. — Но люди будут знать, от какого дела ты отказался. Мое дело большое и светлое. Я хочу изменить жизнь в Улуро, чтоб улуро-чи не вымерли, не пропали, как сахар в чае, чтобы в тундре было много товара и чтоб от черной веры следов не осталось. Буду делать и так, чтоб ни один богач не отказывал в помощи бедным. Скажи: плохое дело мое? Маленькое? Большое дело. Не знаю, кем бы ты стал — божьим человеком, первым попом во всех тундрах или первым ученым головой, но ради этого ты должен забыть обиду.
Бодрый, молодой голос Ниникая прервал эту жаркую речь Куриля:
— Афанасий Ильич! Да поедет он, конечно, поедет. Он же орленок. Не будет же он трепыхаться в тордохе с заткнутым онидигилом. Ему летать надо! С высоты же легче на хищников нападать…
Наступило молчание. Куриль покосился на полог: эти слова Ниникая ему не очень понравились. Но он сказал совсем не то, что хотел бы сказать:
— Ну, с такими хищниками, как этот наглец и клятвопреступник, мы раньше покончим, думаю. Сегодня покончим с Какой!
Резко повернувшись и привстав, Косчэ-Ханидо почти закричал:
— Да как же вы, честные люди… такое мне… говорите?! Брошу бубен — за крест возьмусь? Руки жечь будет… крест!
— А ты ведь шаманом и не был, — спокойно осадил его мудрый Куриль. — Баловался бубном. Я тоже стучал… Да нам и врать не придется богу: сам сказал, что взял его не по своей воле. Или не говорил?
— Он меня силой заставил, — сказал Косчэ-Ханидо. — Силой!
— Как… силой? — заикнулся Куриль. Он заморгал быстро-быстро, будто проснувшись только сейчас. — Что говоришь?
Полог взметнулся вверх, его руками поднял Пурама, сорвавшийся с места, словно с горячих углей.
— Тебя кто, волчонок, врать научил? Кака? — прошипел он.
— Нет! Я не вру. Так было. Он сперва обессилил меня.
— Как обессилил? Внушил? Ты говоришь правду? Ты почувствовал это? — сбился с ровного голоса и Куриль.
У Косчэ-Ханидо вытянулось лицо — опустились углы крупных, бледных губ, разлетистые брови искривились: он как будто удивился — кто, мол, задает такие вопросы — ничего не понимающий русский или сам голова юкагиров, от которого и пошли все сомнения в силе шаманов?
— Я… я, дядя Пурама, встану сейчас, — засуетился он, чувствуя неладное. — Я расскажу там… у очага… как было…
Шурин и зять тревожно переглянулись, а Куриль, выбираясь из-за полога и глянув в лицо Ниникаю, еще и пробубнил с тяжелым вздохом:
— О, господи! Эти шаманы доведут меня… Не захочешь, а драться начнешь… на старости лет.
Вчерашнее веселье обошлось дорого для хозяев: весь запас тальника был сожжен — остались только обгорелые кончики. Кончики эти собрали в кучку и увидели, что они годятся лишь на растопку.
— Неси, Ханидо, бубен! — весело сказал Ниникай. — Спалим. Хоть маленькая польза от него будет.
— Перестань, Ниникай, — тихо одернул его Куриль. — Сжечь бубен — это не баловство.
Ниникай вдруг повернул голову к Пураме:
— Мэй, а не пойти ли и нам за тальником? Старуха в снегу возится, а мы сидим — ждем огонь… Ханидо! — обернулся он к пологу. — А где твой ама?
— Поехал пасти проверить. — За пологом раздалось тихое звяканье бубна, но не успели все насторожиться, как Косчэ-Ханидо вышел и бросил бубен к самому очагу. — Ама хочет побольше шкурок начистить. Сказал, что отдаст их на строительство божьего дома.
