Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль

— Поел я, ухожу.

— А спасибо сказать не хочешь?

— Свой рис я ем своим ртом, за что ж спасибо говорить?

Сказав так, он неторопливо уходил и месяц-другой в этом доме не показывался. По моим подсчетам, до следующего его визита проходило столько дней, сколько домов было в деревне.

То же самое происходило с ночлегом. Обычно Кэчхоль спал или под навесом, или в комнате, пустовавшей после отъезда новобрачной [12], но, если становилось холодно, а он не успевал заготовить дров для отопления комнаты, ему приходилось искать другие варианты.

— Буду спать в твоем доме.

— Пущу на ночь, если помоешься.

— Одеяло мне не нужно. А ты же можешь пойти к своей женушке да лечь рядом с ней.

Как правило, все так и происходило. И казалось, будто так и надо.

Отношения между ним и жителями деревни определенно были очень странными. Все мужчины обращались с ним как с тупицей, но, похоже, про себя они сомневались, таков ли он на самом деле. Женщины, как и мужчины, считали его дураком, но казалось, что в душе им хочется его защитить. И это было не просто сострадание. Как бы то ни было, он жил на содержании у всей деревни и уже стал одним из членов общины, хотя хорошим работником не был, не обладал умениями, каких не было у других, и не развлекал жителей шутками и смешными историями.

Но один случай немного прояснил мои сомнения. Я уже работала в деревне шесть или семь месяцев и однажды, вернувшись из школы, увидела, что на лужайке перед домом, где я снимала комнату, случился какой-то переполох. Молодой парень придавил Кэчхоля к земле, но, странное дело, ни нападавший, ни лежавший на земле не произносили ни слова. Парень молча бил Кэчхоля то ли палкой, то ли поленом куда придется, а Кэчхоль, как всегда, лишь изредка постанывал, съежившись.

Я не знала, что делать, и просто стояла и смотрела, а вокруг стали собираться жители деревни. Они-то и объяснили причину жестокого избиения.

— Хвачхон, что это ты делаешь? Мы же всё друг про друга знаем и друг за другом смотрим, неужто могло случиться что-то из ряда вон выходящее?

— Дядя Хвачхон, успокойтесь. Разве этот тупица способен натворить что-нибудь серьезное?

— Верно, Хвачхон, ты же посмешищем себя выставляешь. Наш род живет здесь уже триста лет, и ни одну женщину еще не изгнали за измену.

Мужчины все как один пытались усмирить Хвачхона, но мне казалось, что убеждают они скорее себя, чем его.

— Хвачхон, послушай. Не позорь свою семью. Разве мало на свете мужчин, чтобы ей с таким тупицей связываться?

— И правда, зачем твоей жене этот придурок, когда есть ты, такой достойный мужчина?

— Не перегибай ты палку, веди себя достойно. Это же кастрат, ему уже за сорок, куда ему о женщинах мечтать…

Так говорили женщины постарше, и их слова о том, что не нужно бить дурачка, звучали как волшебное заклинание, призванное спасти Кэчхоля. Но еще более странно вели себя молодые женщины, которые не осмеливались осадить драчуна. Их сердитые взгляды были устремлены не на Кэчхоля, а на парня, который размахивал поленом.

К счастью, переполох продолжался недолго. Однако благодаря этому происшествию я стала смутно догадываться о том, почему жители деревни терпят Кэчхоля. Ведь все здесь приходились друг другу родственниками и сразу замечали, если кто-то нарушал приличия. Конечно, появление Кэчхоля и то, что он остался здесь, в этой отрезанной от мира деревне, имело отношение к тому, что называется физиология.

Я еще больше утвердилась в своем предположении, когда случайно подслушала, о чем шептались у ручья местные женщины. В ту летнюю ночь было очень душно, я вышла к ручью ополоснуть ноги и, вероятно, оттого, что вода хорошо отражала звук, ясно слышала их шепот, хотя стояли они далеко.

— Разве ребенок из дома Ёнгок непохож на Кэчхоля?

— Сестра, не говори так. Хочешь, чтобы бедного Кэчхоля опять избили до полусмерти?

— А что такого, я ведь просто говорю.

— И все же… ведь Кэчхолю некуда будет пойти, он же дурачок.

— Ну да, тупица он. Ясное дело — дурачок.

Казалось, женщины хотели сами себя в чем-то убедить. Но тон их был как у преступниц, связанных общей тайной. Только тогда я поняла, какую страшную роль играет Кэчхоль и почему деревенские женщины, хоть и отзываются о нем презрительно, инстинктивно стремятся его защитить. Благодаря деревенским женщинам Кэчхолем всегда найдет что поесть и где поспать, даже если не будет работать. Но я по-прежнему не знала, почему же мужская половина деревни — мужчины — терпят такого, как Кэчхоль.

Возможно, оттого, что жизнь в деревне была монотонна и ничто не могло изменить ее незыблемый уклад, я проявляла такое любопытство и внимательно наблюдала за деревенскими жителями и Кэчхолем, а теперь так подробно о них рассказываю. Что касается школы, то в ней было всего шесть классов, в некоторых из них не хватало учеников, а так как школа находилась в горной долине, сюда почти никогда не приезжали с проверками.

Впрочем, во втором полугодии мне стало некогда следить за Кэчхолем и деревенскими обитателями. Летние каникулы в тот год я провела дома и, когда мы с друзьями поехали купаться на море, познакомилась с будущим мужем. Он тогда учился на четвертом курсе университета. Поначалу мне казалось, что это мимолетное увлечение, но постепенно наши отношения переросли в бурный роман. Мы быстро сблизились, и причиной было не только то, что мы родились в одном городе, но и сходство наших интересов и характеров.

Вернувшись в деревню, я все ночи напролет читала его письма, которые обрушивались на меня таким мощным потоком, что я не успевала регулярно и подробно отвечать на них. Все мои мысли были только о нем, в своем воображении я все время бродила по нашему городу.

Ничто в мире не интересовало меня, если это не было связано с ним.

Так прошел остаток года, и вновь наступила весна. К счастью, моя и его семьи не были против наших отношений, поэтому после окончания университета мы обручились, а после помолвки мой будущий муж должен был уйти в армию. К тому времени я уже стала женщиной, познавшей близость с мужчиной. На зимних каникулах мы с будущим мужем съездили в трехдневное путешествие, но больше всего времени мы провели вместе, когда обручились и ему дали короткий отпуск перед уходом в армию.

Даже находясь на службе, он продолжал мне писать, а я с еще большим воодушевлением, чем раньше, отвечала на все эти письма. Иногда в деревне я вдруг натыкалась на Кэчхоля и ловила на себе его взгляд, от которого становилось не по себе, но по-прежнему не обращала на него особого внимания.

Но однажды Кэчхоль вдруг ворвался в мою жизнь, и причиной тому послужили перемены в армейской жизни мужа. Спустя пять или шесть месяцев после начала службы ему сообщили, что его отправляют на фронт во Вьетнам. Я-то думала, что буду спокойно ждать три года, пока он отслужит и вернется домой, так что новость меня ошеломила. В то время считалось, что послать человека во Вьетнам — все равно что отправить его на верную смерть, и меня охватили паника и отчаяние. В скором времени этот страх превратился в мучительную тоску по мужу. Мучилась не только моя душа — тело тоже сгорало от тоски и желания.

Я без всякого стеснения писала мужу. Хотя бы раз, хотя бы на мгновение хочу вновь оказаться в его объятиях… Вновь хочу ощутить его тепло и горячее дыхание… Пусть придумает что-нибудь, чтобы хоть раз приехать ко мне… Ответ мужа не заставил себя ждать. Он написал, что, к счастью, перед отправкой во Вьетнам у него будет недельный отпуск и на пару дней он приедет ко мне.

Неделю в ожидании мужа я провела словно в горячке. Но он в итоге так и не приехал. Лишь потом я узнала, что муж, встретившись с друзьями, не рассчитал силы, чересчур много выпил и те два дня, которые думал провести со мной, пролежал больным.

В последний день я тоже ждала мужа и, когда в пять вечера ушел последний автобус, была настолько измучена, что готова была упасть на месте. Я ругала себя за то, что не отменила работу и не помчалась к нему, но было уже поздно. Со мной творилось что-то странное: я была очень расстроена, но мое тело по-прежнему терзал неугасимый жар. А когда поняла, что последняя неделя, когда у меня была возможность ощутить тепло мужниных объятий, прошла и он больше не сможет ко мне приехать, жар только усилился.