Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль

ОСТРОВ АНОНИМНОСТИ

— Тц-тц-тц! — осуждающе поцокал языком муж.

Был поздний вечер, он уже поужинал и смотрел телевизор. Как обычно, показывали полицейский участок: в помещении, скрючившись, сидели мужчины и женщины, камеры снимали их с разных ракурсов, а они закрывали лица руками и воротниками. Можно было подумать, что их привезли из казино, но на деле они оказались посетителями подпольного ночного клуба. День был в самом разгаре, а они танцевали в полутемном зале, откуда их и забрали в участок. Только диктор говорила не «танцевали», а «прижимались друг к другу», подчеркивая, насколько безнравственным было их поведение.

— А все потому, что нашему поколению стало слишком легко скрываться под маской анонимности.

Муж скорбно смотрел на экран. Эти речи я слышала много раз и знала, что он сейчас скажет. Проедешь в городе хотя бы одну остановку на автобусе, попадешь в соседний район и уже не встретишь знакомых. Легко можно спрятаться, превратиться в анонима, вот это и лишило людей страха. Наше поколение развращено, женщины становятся распущенными… С этого муж всегда начинал, а заканчивал тем, что тоскует по родной деревне, по родной общине, которой очень гордился.

— Все друг друга знали, насквозь видели. Хоть в близких отношениях, хоть нет — все связаны кровными узами, так что женщины, кроме совсем уж отчаянных, даже и думать не смели о том, чтобы нарушить заведенные порядки. Бывало, прикрывались поездками в уездные городишки, но рано или поздно правда выходила на свет…

Каждый раз, когда я слушала мужа, в памяти словно в протест на его слова всплывала одна давняя история. Да, я должна была чувствовать свою вину перед ним, испытывать стыд, но эта история, случившаяся десять лет назад, была — да и сейчас остается — лишь воспоминанием о минувших днях.

В тот год в начале весны я закончила педагогический институт и получила первое распределение в начальную школу в деревне, название которой и упоминать-то не хочется. Это было горное ущелье в шестидесяти ли от местной администрации; чтобы добраться до школы, нужно было преодолеть два высоких и обрывистых горных перевала. Совершенно непригодное для жизни людей место.

Когда я приехала туда впервые, то, выйдя из автобуса, оказалась на чуть скошенном склоне. Некоторое время я просто стояла — на душе было тяжело. Высокие горы, окружавшие склон, казались мне стенами тюрьмы, из которой я никогда не выйду, а виднеющаяся вдалеке деревня, где проживало около ста семей, выглядела заброшенной и безлюдной. Школу же, где мне предстояло работать, я так и не разглядела, наверное потому, что она стояла в тени гор.

Два-три пассажира, которые вышли вместе со мной, разбрелись кто куда, и я направилась к ближайшему магазинчику, чтобы спросить дорогу. Пройдя несколько шагов, я вдруг ощутила, будто мою кожу пронзил острый луч. Я остановилась, огляделась и заметила мужчину, который, сидя на деревянном помосте у магазина, рассеянно смотрел на меня. Штаны у него были настолько грязными и потрепанными, что невозможно было понять, из какой они ткани, да и куртка цвета хаки с потертыми рукавами выглядела совсем изношенной. Мне стало любопытно, что это был за луч, и я невольно взглянула в лицо мужчины — смуглое, худое, с выступающими носом и скулами… Вот тогда это и случилось. Мне вновь показалось, что под мою кожу проник какой-то свет. И хотя глаза у незнакомца были безумными, я поняла: этим лучом был его взгляд.

Бывает, зайдешь поглубже в лес и вдруг увидишь в листве змею, испугаешься, и страх не отпускает тебя, пока не выйдешь из леса. Но тот мой страх был другим: что-то вроде внезапного удара, к которому примешивался неуловимый проблеск надежды. Как будто ты вышел из леса, а на душе неладно. Вот таким был свет, исходивший из его глаз.

Вскоре наваждение рассеялось: дверь открылась, и на улицу вышел хозяин магазина.

— Эй, Кэчхоль, что это ты тут сидишь, тебе делать нечего?

Хозяин на вид был лет на пять-шесть моложе мужчины, но, не стесняясь, обращался к нему на «ты». Судя по всему, мужчина этот был вовсе не проходимцем, а жителем деревни. Но Кэчхоль будто не слышал хозяина и продолжал смотреть на меня. Повторюсь: его взгляд не вызывал брезгливости, он, скорее, пробуждал во мне беспричинный страх.

— Дурень, ты что, оглох? Давай вставай.

Хозяин подошел к мужчине и, хлопнув его по спине, обратился ко мне — я уже робко подошла поближе:

— Добро пожаловать. Вы что-то ищете?

Только тогда я, стараясь избавиться от взгляда, словно прилипшего к моему телу, холодно спросила:

— Где начальная школа N?

— А, так вы новая учительница, которую тут ждут. Погодите-ка…

Лицо хозяина стало приветливым, он осмотрелся. Тут из-за магазина показался мальчик, которому на вид было немногим больше десяти.

— А ну, подойди-ка сюда.

— Зачем, дядя Тогок?

— Это новая учительница. Проводи ее до школы. — И, уже обращаясь ко мне, виновато пробормотал: — Школа-то не больше свиного пятачка, вот ее и не видно, спряталась вон там у подножия горы…

Я уже собиралась последовать за мальчиком, послушно вставшим передо мной, но Кэчхоль по-прежнему не сводил с меня глаз. Я успела немного успокоиться, напоследок бросила на него суровый взгляд и пошла прочь.

Следуя за мальчиком, я с удивлением осознавала, какие люди живут в этой деревне. Каждый раз, когда по пути нам встречался кто-то из местных, паренек кланялся и здоровался: то это оказывался чей-то дядя, то чей-то дед. Мне, выросшей в городе и видевшей родственников пару раз в год, когда я ездила к ним в гости, это казалось странным.

То же самое было и в классе. Ученики в большинстве своем имели одну и ту же фамилию, но даже те, у кого фамилии отличались, являлись их родственниками, пусть и не близкими. Да, это оказалась одна из редких кровных общин. Уже потом я узнала, что со всех сторон деревню плотной стеной окружали горы, кольцо которых разрывала лишь узкая дорога, шелковой нитью протянувшаяся с юга на север страны; деревня не славилась какими-либо местными продуктами, поэтому чужие — люди с другой фамилией — сюда почти не приходили.

И хотя первое впечатление от этого места было странным, я на какое-то время позабыла о Кэчхоле. Да, он постоянно слонялся по деревне без дела, и я по нескольку раз за день видела его, такого же потрепанного и с тем же рассеянным взглядом, но у меня началась новая жизнь, появились заботы и трудности, и думать о нем было некогда. Это была моя первая работа, и к тому же мне пришлось начать жить по-новому: ведь прежде я никогда не покидала родного дома и не жила отдельно от семьи.

Но когда я немного пообвыклась, то обратила внимание и на мир вокруг. И первым на ум мне пришел Кэчхоль.

Прежде всего, мой интерес вызвало его происхождение. Он был не местным и никому в деревне не приходился родственником. Как-то раз случайно забрел сюда, да так и остался. И хотя ему перевалило за сорок, для всех — и для взрослых, и для детей — он так и оставался Кэчхолем.

А еще я не могла понять, как и на что он живет. Сначала я думала, что он берется за мелкую и грязную работу, но оказалось, что он вообще не работает и сутками бездельничает. При этом ест три раза в день и находит ночлег в деревне.

Вопрос с пропитанием он решал так. Вечером, когда пора было садиться за стол, он заходил в какой-нибудь дом и говорил:

— Дай-ка поесть.

Как ему никто не выказывал почтения, так и он обращался ко всем на «ты». Что было странным, так это реакция хозяина. Его, как правило, не раздражали требования Кэчхоля, а даже, наоборот, радовали.

— Дуракам-то ведь тоже надо есть. Дай-ка ему плошку риса.

И жена хозяина смешивала в одной латунной миске и рис, и суп, и кимчхи [11], подавала Кэчхолю, а тот, взяв миску, садился где-нибудь с краю на рогожке или на деревянном полу, ел и уходил.