Вспышки воспоминаний: рассказы - Ли Мунёль

И что ж вы думаете? Месяца два пособирав слухи, я отыскал жену: она жила с каким-то бездельником. Чего-то подобного я и ожидал. Неожиданным оказался исход дела. Когда я вошел в красиво обставленную комнату, у меня глаза закатились от злости, но, думая о недавно отлученной от груди дочери и четырехлетием сыне, я свою злость подавил. Решил успокоить жену и предложить ей начать все сначала. Я все простил, ведь не так уж много на свете женщин, никогда в жизни не изменявших мужьям. Не из-за денег же мы сошлись, заработали бы еще, не стоило переживать — я пытался успокоить жену, но она и не думала менять свои намерения. Наоборот, валя с больной головы на здоровую, принялась увещевать меня. Начала с извинений за растрату денег и обещаний вернуть их, коли представится возможность, а закончила просьбами отпустить ее с миром, будто между нами ничего и не было. Сдержав всколыхнувшиеся эмоции, я еще раз предложил ей вернуться, а она, якобы объясняя, почему это невозможно, давай тревожить мои старые раны. Обосновывая правильность собственного решения, она ткнула меня по очереди в такие больные места, как сиротство, бедность, скромное образование и бесперспективная работа, а потом неожиданно взялась за моего отца.

Все вроде бы наладилось, говорила она, но насчет твоего отца нет уверенности — сейчас милостиво дали временное послабление, но, случись что, затянут гайки в разы сильнее. Раньше тоже принимали подобные меры, но не проходило и нескольких лет, как все возвращалось на круги своя.

Догадавшись, что все сказанные слова были сняты ею с языка бездельника-сожителя, я вдруг схватил ее за горло. В порыве внезапного гнева я схватил ее за горло, поняв, что никакие грозные слова не возымеют на нее действия. И тут произошло нечто странное. Ее лицо, искаженное болью, постепенно начало походить на то, которое я видел в детстве в осколке зеркала, и вдруг вспомнил отчетливее, чем когда бы то ни было. Осознав это, я испытал неуемное любопытство, и никак не мог разжать руки, сомкнувшиеся на горле жены. Неужели это было то самое лицо — мне хотелось до конца убедиться, что воспоминания, от которых я отказался, сочтя детскими фантазиями, имели отношение к действительности.

Меня охватила странная дрожь: лицо жены с каждой секундой становилось все больше похоже на то, которое я видел в осколке более двадцати лет назад. И когда сходство стало очевидным, я, наконец, разжал руки, но в теле жены уже не было признаков жизни. Я говорю правду, у меня просто не имелось времени на умысел, о котором вы спрашиваете…

Порядок дальнейших перемещений, или, как вы это называете, маршрут бегства, почти не сохранился у меня в памяти. Я, подобно мотыльку, летел прямо на свет воспоминаний, вспыхнувших со смертью жены. Когда выяснилось, что некоторые воспоминания, от которых я отказался без особого сопротивления, имели отношение к действительности, другие воспоминания, от которых я в страхе или смятении вынужден был отказаться, превозмогая боль, отречься, вдруг навалились на меня всей тяжестью, требуя доказательств своей подлинности. Я с раскаянием вспомнил, что моя жизнь приобрела жалкий и печальный оборот именно после того, как я отрекся от истины, — и счел, что это-то и заставило меня сыграть свою роль в жизненной драме, окончившейся таким жутким актом, как убийство. Вернуть в положенное русло мою потекшую как не надо жизнь можно было, лишь найдя утраченную истину и начав все сначала, — обжигаемый горячими вспышками воспоминаний, я вынес это единственно возможное заключение. Не знаю, сможете ли вы меня понять…

Я умудрился восстановить спокойствие только через пять-шесть часов после того, как вышел из комнаты, в которой оставил лежавшую, словно спавшую, жену. За это время я успел выбраться из Сеула и сесть в городке А. на последний автобус, заезжавший в наше село. Хотел увидеть двоюродного брата, который заставил меня отступиться от наибольшего числа воспоминаний. В автобусе я внимательно огляделся. Не из желания убедиться в отсутствии преследователей, а из опасения, что кто-нибудь не ровен час узнает меня, и на моем пути к брату возникнут препятствия.

В наполовину заполненном, словно вовсе и не последнем, автобусе были знакомые, но они, со своей стороны, меня не узнали. Ведь прошло больше двадцати лет.

Вздохнув с облегчением, я направился к свободному месту и тут заприметил женщину средних лет, пристально смотревшую на меня из дальнего угла автобуса. Несмотря на городской прикид и хороший макияж, я сразу узнал ее. Это была, пусть и изменившаяся, девчонка, у которой, как я в детстве видел, прокаженный выжрал печень.

Она относилась к тем, с кем мне непременно нужно было хоть раз да встретиться для восстановления своих воспоминаний, поэтому я прямиком направился в ее сторону. Однако, как только я приблизился к ней, она в растерянности спешно уставилась в окно. Ее вид словно говорил, мол, я вас вообще не знаю и давеча пристально смотрела совершенно не нарочно.

— Здравствуйте! Давненько не виделись!

Несмотря на ее поведение, я плюхнулся на соседнее место и поприветствовал ее. Она, передернувшись, изобразила удивление:

— Я вас знаю?

— Вас ведь зовут Ынним? Вы жили в нижнем селе…

— Пусть так, но я вас не помню.

Даже из ее речи исчез местный акцент. Но я еще поднажал, и она нехотя сделала вид, что, наконец, узнала меня. Как раз когда я в раздражении собирался завести разговор о прокаженном, она, очевидно, чтобы сломить мой дух, подпустила фамильярности.

— Где вы теперь живете?

— Где может жить женщина?! Там, где живет ее муж!

— А чего едете в Сонха?

— Узнала, что мать находится при смерти. Так чем ты сейчас занимаешься? Я знаю, что ты давно уехал из села…

Она невозмутимо расспрашивала о моих делах тоном слишком спокойным для дочери, едущей проводить мать в последний путь. Я съежился было от нахлынувших воспоминаний о суровом выражении лица дюжей старухи и остром серпе, но, кое-как собравшись с духом, спросил:

— Она тоже относится к тем, с кем мне непременно нужно встретиться. Неужели уже поздно?

— О чем ты? Что у тебя за дело к моей матери? — спросила она, глядя на меня откровенно предостерегающе.

— Она лишила меня ценных воспоминаний. Я должен их вернуть…

— Да о чем ты? Воспоминаний его лишили. Каких еще воспоминаний?

— Воспоминаний, как у одной девчонки прокаженный выжрал печень.

— Прокаженный выжрал у девчонки печень? Такое только в сказках случается!

— Это была ты! Я тогда все видел. Но твоя мать насела на меня, бедного-несчастного, и лишила воспоминаний, — сказал я повышенным тоном, не в силах больше терпеть ее напускное спокойствие. Но она и глазом не моргнула:

— Странный ты человек! Вынь да положь тебе незнамо что. Выдумал какого-то прокаженного.

Если бы она тогда просто вернула мне мои воспоминания, ничего бы не случилось. Но она безжалостно отказалась, и я посуровел.

— Я смотрю, ты довольно удачно вышла замуж, не бедствуешь — а муж-то все о тебе знает?

Я нарочно сменил тон на суровый и недобрый — и все-таки добился эффекта. На момент ее бесстрастное лицо омрачилось. Но и только. Вновь обретя хладнокровие, она, как ни в чем не бывало, ответила:

— Ну, услышит муж, с которым мы прожили почти двадцать лет, весь этот вздор… Что, ты думаешь, случится?..

— Вот управлюсь со своими делами и наведаюсь к твоему мужу. Расскажу ему во всех подробностях, что видел тогда, да и спрошу, похоже это на враки или нет…

— Ты, однако, здорово испортился за то время, что мы не виделись! Угрожаешь?

— Верни мне мои воспоминания!

Право слово, если бы она честно во всем призналась и извинилась передо мной, я не совершил бы того ужасного поступка. Но она решила упираться до конца.

— Чем дальше, тем хуже. Ты и тогда нес что-то странное…

— Хочешь сказать, что я ошибаюсь? Или, может быть, вру?

— Кто поверит в эти небылицы?!

— Ладно, попробую рассказать их твоему мужу. Может, он поверит.

— Мой муж засунет тебя в тюрьму. Или в психбольницу. Он довольно влиятельный человек.