Аркадий Бабченко - Алхан-Юрт
Кто-то потряс его за плечо:
– Контузило? – Голос слышался еле-еле, хотя спрашивающий вроде бы кричал.
– Не, глушануло нёмного! Сейчас пройдёт, – заорал в ответ Артём. Его удивил собственный голос – глухой, как в бочке, и слышимый не внутренним ухом, а снаружи. Он снова продул уши, потряс головой. Звон немного поутих, но тугая, мешающая соображать вата в мозгах осталась.
Рядом оказался комбат. Он лежал на насыпи и с остервенением бил по селу, тщательно прицеливаясь и что-то приговаривая. Артём подполз к нему, лёг рядом, попытался рассмотреть, в кого он там целится. Ничего не увидев, кроме всё тех же пустых домов, стал стрелять в том же направлении.
Заметив Артёма, комбат оторвался от автомата, толкнул его локтем:
– Ну-ка, вызови мне броню.
– Что?
– Броню вызови, глупый хер!
Артём перевернулся на спину, включил рацию. Оба бэтэра ответили сразу:
– «Пионер», это «Броня 185», на приёме.
– «Пионер», я «182-й», приём.
– Товарищ майор, «Броня». – Артём протянул комбату наушники и ларингофон.
– «Броня», «Броня», это главный. – Комбат прижал один наушник к уху. – Значит, так. Простреляете село. Первыми – дома перед нами. И чуть влево возьмите, вон туда, где кирпичный особняк. – Комбат показал рукой на стоявший в отдалении дом, как будто в бэтэрах его могли видеть. – Затем выдвигайтесь, прикроете нас бронёй. Начинаем отходить. Всё, приступили!
Он вернул Артёму наушники, приказал:
– Передай по цепочке: начинаем отход. Короткими перебежками – один бежит, остальные прикрывают. И Ситникова приведи ко мне.
Ситников лежал метрах в десяти правее. Артём пополз к нему, по дороге дёрнув двоих солдат за штанины: «Отходим».
– Товарищ майор, к комбату! Отходим. – Затем, повернувшись к лежавшему рядом пулемётчику, уткнувшемуся лицом в землю, проорал и ему: – Отходим! Перебежками по одному! Передай по цепочке! Слышишь!
Пулемётчик поднял голову, посмотрел на него меланхолично и опять уткнулся в землю. Его ПКМ молча стоял рядом, за всё это время он, видимо, ни разу не выстрелил. «Заклинило башню у парня», – подумал Артём и затряс его:
– Эй, ты, чего не стреляешь, а? Слышишь меня? Чего не стреляешь, говорю? Ранило, что ли?
Пулемётчик снова поднял голову, глянул на Артёма безразличными ко всему, пустыми глазами. «Нет, не ранило, – понял Артём. Ему был знаком этот тупой, безразличный взгляд. – Сломался, не выдержал болота». Такое бывает. Вроде только что нормальный был парень, а смотришь – уже еле ноги передвигает, двигается как сомнамбула, наклонив голову, будто нет сил держать её прямо, из носу свисает сопля. Сломала такого война. И очень быстро – за день-два – человек опускается, ничему не сопротивляется, апатично принимая всё, как есть. Его можно бить, пинать, рвать пассатижами, отрезать пальцы – он всё равно не проснётся, не ускорит темпа, ничего не скажет. Это лечится только сном, отдыхом и жрачкой.
Пулемётчик долго тормозил, потом выдал неуверенно:
– Патронов мало…
Артём вдруг почувствовал бешеную злобу.
– Твою мать, ты чего сюда, воевать приехал или хер в стакане болтать! Очарованный! На хрен ты тут нужен со своим пулемётом! А? Патронов у него мало! Солить их будешь, домой с собой повезёшь? Куда их ещё беречь-то, не видишь, война началась, тормоз хренов! А ну дай сюда!
Перегнувшись через него, Артём схватил пулемёт, воткнул сошки в землю и одной длинной очередью расстрелял по селу пол-ленты. Потом со злостью сунул ПКМ в широкую, но вялую грудь:
– На, держи! Отходи! И хреначь давай вовсю, у тебя ж пулемёт, сила! Так и заткни им глотки к чёртовой матери!
Пулемётчик молча взял у него ПКМ и, так и не стреляя, волоча пулемёт затвором по земле, пополз к лесу. Артём совсем взбесился, хотел пнуть его по заднице, но потом махнул рукой: полудурок.
Пехота на правом краю поляны зашевелилась. Одна за одной там стали подниматься фигурки солдат, пробегали метров пять – семь и падали. За ними перебегали другие.
Бэтэры ожили в кустах, взревели движками, выпустив в воздух клубы солярного дыма, и вылезли на колею, остановившись между ними и селом. Башни их повернулись в сторону домов, застыли на мгновенье, чуть подрагивая хоботами стволов, вынюхивая противника. И, выждав секунду, оба КПВТ вдруг одновременно заговорили.
Артёму раньше никогда не приходилось видеть работу КПВТ вблизи. Эффект был ошеломляющий. Могучий четырнадцатимиллиметровый грохот заглушил всё вокруг, уши опять заложило. Звуковой удар был настолько сильным, что Артём почувствовал его телом сквозь пластины броника. Снопы огня из стволов мерцанием озаряли поляну, трассёра втыкались в дома, пробивали стены и рвались внутри, потрошили крыши, валили деревья, начисто срезали кусты. На село мгновенно обрушилось такое количество металла с невероятной кинетической энергией, что оно моментально было убито, растерзано снарядами, разорвано в клочья.
Артёму опять стало не по себе, его вновь охватило то же чувство, что и при обстреле Алхан-Калы саушками. Каждый раз, когда говорил крупный калибр, не важно, свой или чужой, он чувствовал это морозное беспокойство внутри. Это не страх, хотя и он бывает таким холодным. Это другое чувство, какое-то животное, оставшееся в генетической памяти от предков. Так, наверное, в ужасе замирает суслик, услышав рёв льва и почувствовав мощь его глотки по колебаниям почвы.
Ведь он тоже убивал или по крайней мере хотел убить тех людей, что стреляли в него, но его убийство было другое, маленькое, подконтрольное ему. Смерть, которую нёс он, не была уродливой – аккуратная дырочка в теле, и всё. Его смерть была справедливой – она давала шанс спрятаться от пульки, укрыться от неё за стеной, как он сам не раз укрывался от их пуль. Укрыться же от КПВТ было невозможно, этот калибр доставал везде, пробивал стены насквозь и убивал, убивал страшно, с рёвом, отрывая головы, выворачивая тела наизнанку, срывая мясо и оставляя в бушлатах только кости.
Он не испытывал никакой жалости к чехам или угрызений совести. Мы враги. Их надо убивать, вот и всё. Всеми доступными способами. И чем быстрее, чем технически проще это сделать, тем лучше.
Просто…
У них ведь тоже есть КПВТ.
Пока бэтэры обрабатывали село, пехота перебегала в лес, группировалась там. Артём с Ситниковым пропустили всех мимо себя, поднялись последними и, коротко постреливая, побежали вслед за пехотой.
Одним рывком пробежав лес, они выскочили на опушку, за которой начинался коровий выпас. Бэтэры уже были здесь. Отстрелявшись, они обогнули лесок и медленно двигались по колее вдоль села, изредка давая по домам одну-две очереди. Пехота, пригибаясь, перебегала за ними, шла, укрываясь бронёй.
