Анна Гавальда - Ян
Молчание.
Что на это сказать?
Не знаю, как вы, а я заткнулся.
— Но знаешь… думаю, главный ключ к счастью — это смех. Смеяться вместе. Когда умерла Габриэль, мама Алис, это было ужасно, потому что у меня больше не получалось рассмешить мою любимую. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным, при том что, уверяю тебя, в моей семье уж в чем-чем, а в несчастьях знали толк! Я ведь, чего уж там, вырос на селедке да на шагреневой коже, но в тот момент действительно перепробовал все, что можно — она улыбалась, не спорю, но не смеялась. К счастью — добавил он, заерзав, словно добродетельная девица, — к счастью, у меня в запасе оставался еще один, последний секретный прием…
— И что ж вы предприняли?
— Это секрет, Ян, секрет… — зажеманился он.
— И что это ты тут ему рассказываешь? — забеспокоилась только что вернувшаяся к нам Алис. — Иди поцелуй дочек… И вы тоже, Ян. Представьте себе, они и вас позвали…
Ох…
Как же я был горд…
— Только смотрите у меня — добавила она, грозя пальцем, — на сегодня с глупостями покончено, ладно?
Когда мы вошли в спальню, одна малышка уже спала, да и Мадлен ждала только наших поцелуев, чтобы последовать примеру сестренки.
— Знаешь, что мне приходится делать, чтобы я мог целовать своих дочек? — проворчал Исаак, выпрямляясь.
— Нет.
— Мне приходится мыть свою бороду детским шампунем и натирать ее каким-то средством для распутывания волос, пахнущим синтетической ванилью. Мыслимое ли дело… Ты представляешь, как я живу?
Я улыбался.
— Мне вас ни капельки не жалко, Исаак.
— Ну вот, ко всему прочему даже тебе меня ни капельки не жалко…
* * *Алис встретила нас на кухне с дымящейся чашкой в руках.
Она чмокнула мужа в лоб, поблагодарив за чай, и сообщила, что ей неловко расстраивать нашу компанию, но она очень устала и мечтает поскорее улечься в кровать.
(Она сказала не «пойти спать», а именно «улечься в кровать», и это снова меня задело.) (И словно этого было недостаточно, произнося эти слова, она вытащила длинную шпильку, удерживавшую ее волосы собранными на затылке, встряхнула головой, и… ох… предстала совершенно другой. Алис с распущенными волосами.) (Более мягкой и менее яркой.) (Уже обнаженной, так сказать…) (Ахая, охая, зардевшись и бормоча сам не зная что, я чувствовал насмешливый взгляд ее мужа, сверливший мне спину.)
Думаю, она ждала, что я по-дружески расцелую ее на прощанье, но я уже был не в состоянии к ней наклониться, и она протянула мне руку.
(Я сжал ее ладонь, она была горяча.)
(Уф… наверное от травяного чая.)
Хотя мне вовсе не хотелось уходить, но чувство приличия, не до конца убитое во мне алкоголем, заставило меня вяло засобираться, подталкивая к дороге в чистилище.
— Ох… Ян, — заныл Исаак, — ты ведь не бросишь меня мыть посуду в одиночестве?
Господи, как же я обожал этого разноцветного медведя.
Я его обожал.
— Давай. Садись обратно. К тому же ты даже не доел свой клементин! Что за расточительство?!
* * *Уходя, Алис погасила свет, так что освещение у нас с ним теперь ограничивалось свечами и смутным мерцанием города, позабытого за окном.
Какое-то время мы просто молчали. Неспешно потягивали вино, размышляя о том, что с нами произошло. Мы оба были немного пьяны и обмякли в темноте. Он сидел на своем табурете, прислонившись спиной к стене, я слегка отодвинул стул, чтобы тоже опереться о стену. Издалека до нас доносился шум воды, мы слушали, как умывается красивая женщина, и грезили наяву.
Должно быть, мы думали об одном и том же: о том, что провели прекрасный вечер и что нам повезло. Ну в общем, я думал именно об этом. А еще о том, что она слишком быстро почистила зубы, разве нет?
— Сколько тебе лет? — неожиданно спросил он.
— Двадцать шесть.
— Я раньше тебя не видел. Я был знаком с пожилой дамой, жившей в вашей квартире, но она, мне кажется, уехала жить куда-то в провинцию…
— Да, это двоюродная бабушка… моей подруги. Мы переехали в эту квартиру в октябре.
Молчание.
— Тебе двадцать шесть лет, и ты живешь в квартире двоюродной бабушки молоденькой девушки, имени которой ты еще ни разу не произнес.
Он сказал это абсолютно бесцветным голосом, без всякого выражения. На слух это прозвучало убийственно.
Я ничего не ответил.
— Молоденькой безымянной девушки с четкой позицией относительно чистоты двора и оставленных у лестницы детских колясок.
Ну да… Мы говорим об одной и той же…
В его словах не было ни иронии, ни агрессии.
Он просто это сказал. Я потянулся за своим бокалом, потому что у меня внезапно пересохло в горле.
— Ян?
— Да.
— Как ее зовут, твою подругу?
— Мелани.
— Мелани… Добро пожаловать, Мелани, — пробормотал он, обращаясь к некоему фантому, блуждающему между мойкой и плитой. — И кстати, раз уж вы здесь, должен вам сказать, вечно спешащая мадемуазель, что все эти истории с мусорными бачками или плохо сложенным поливочным шлангом вовсе не так страшны. И даже коляски и самокаты, брошенные около лестницы, тоже совсем не страшны… Вы слышите меня, Мелани? И вместо того, чтобы по два раза в неделю звонить управляющему, заставляя его тратить время на эти никому не интересные досадные пустяки, лучше приходите к нам в гости — посидим, выпьем.
Он поднял в полумраке свой бокал и добавил:
— Потому что, знаете… Мелани, мы ведь все умрем, все… Мы все однажды умрем…
Я закрыл глаза.
Мы слишком много выпили. К тому же, мне не нужно было все это выслушивать. Мне не хотелось слушать гадости о Мелани, я и так все знал. Мне не хотелось видеть, как Исаак спускается с пьедестала, мне он нравился.
Я опустил голову.
— Ян, почему ты позволяешь мне плохо отзываться о той, с кем живешь, и даже не пытаешься встать на ее защиту? В конце концов я всего лишь старый дурак. Почему ты мне не врежешь?
Я молчал. Мне не нравилось направление, которое принял наш разговор. Мне не хотелось обсуждать свою личную жизнь после всего того прекрасного, о чем мы только что говорили, не хотелось говорить о себе, не хотелось слышать об «управляющем» и «мусорных бачках» из уст того, кто так вдохновлял меня до сих пор. Чтобы выйти из этого неловкого положения, я решил тоже высказаться с оскорбительной прямотой:
— По доброте душевной.
Молчание.
Не знаю, о чем думал он, я же изо всех сил старался вернуться мыслями в здесь и сейчас, поровну деля остатки вина по нашим бокалам. Спасибо он не сказал. Я даже не уверен, что он вообще это заметил.
