Дэвид Гилмор - Лучшая ночь для поездки в Китай
— О да. Только не знал когда.
Я постучал, легонько и неуверенно, и вошел. Саймон сидел на полу со своими воинами и солдатиками, маленькими пластмассовыми человечками, ростом с палец.
— Привет, — шепотом сказал я, как будто было уже совсем поздно и мы пришли домой с вечеринки. Я поцеловал его в макушку. Не хотел дышать на него алкоголем.
— Папа, — сказал он.
— Послушай, я хочу кое о чем с тобой поговорить. Могу я выключить телевизор? — Я уселся на пол рядом с ним и обнял его хрупкие плечи. — Что ты об этом думаешь? — сказал я. — Если мы с тобой поменяемся местами?
— Как это? — сказал он.
— Посмотри на меня, — сказал я. Затем, когда он так и сделал, когда он затих, я сказал: — Господи, у тебя такие красивые глаза, что я едва могу это выдержать. Но слушай. Что, если я останусь здесь, а ты отправишься туда, откуда я пришел?
Дверь открылась.
— Саймон, ты будешь эти сандвичи?
— Да, пожалуйста, бабушка.
— Но не думаю, что у нас есть кока-кола, — сказала она.
— Ты даешь ему кока-колу? — спросил я.
— Я давала кока-колу и тебе.
— Но ведь он из-за нее плохо спит ночью.
Саймон положил свою маленькую руку мне на запястье:
— Все в порядке, папа. Я пью ее каждый день.
— В самом деле?
— Да, в самом деле.
Мама вышла. Он смотрел, как закрылась дверь, не отрываясь, словно во сне. Он бодрствовал, но он спал.
Я сказал:
— Саймон.
— Да?
— Как тебе моя идея?
— Я не могу этого сделать, папа.
— Почему нет?
— Потому что я теперь живу здесь.
— С бабушкой?
— Со многими людьми, — весело сказал он.
— Саймон, — сказал я. — Мне так жаль. Так ужасно жаль.
— Мама скучает по мне?
— Она скучает по тебе каждую секунду своей жизни.
— Но она не грустит?
— Она немного грустит. Именно поэтому тебе следует отправиться домой.
— Но где я проснусь?
Дверь отворилась снова; вошла мама с тарелкой маленьких сандвичей, разрезанных на четвертинки.
— Но это сандвичи с помидорами, — сказал я. — Он не любит сандвичи с помидорами.
Саймон взял тарелку.
— Я должна на секунду выйти. Ты побудешь здесь? — сказала мама.
— Конечно.
Она сомневалась.
— Ты уверен?
— Я никуда не уйду.
— Тогда я вернусь через минутку. Будь хорошим мальчиком, малыш Саймон.
— Пока, бабушка.
— Я недолго.
Мы услышали, как хлопнула входная дверь, потом звук ключа в замке.
Я сказал:
— Саймон, как ты думаешь, ты сможешь сейчас пойти спать?
— Сейчас?
— Если ты уснешь и я усну, прямо здесь, в одно и то же время, может быть, мы проснемся вместе.
— Но мне не хочется спать.
— Может, ты попробуешь? У меня не так много времени.
— Где мы проснемся?
— Может быть, где-нибудь в другом месте. Ты попробуешь?
Я вытащил из шкафа одеяло и две подушки (они пахли свежей сосной) и расстелил одеяло на полу между нами.
— Теперь клади голову, — сказал я. — Клади голову на подушку и закрой глаза.
Я прижал его к себе покрепче, его узкую спину к моей груди, я чувствовал его острые ребра, вдыхал запах его волос, его сливочной кожи.
Я сказал:
— Скажи мне что-нибудь. Что-нибудь о том, как прошел день, прежде чем я усну.
Он сказал:
— Не могу ничего придумать.
— Постарайся.
— Я сегодня сделал личного монстра.
— Да?
— Из салфеток клинекс и банок, и еще немного веревки, и маркером нарисовал лицо.
— Куда ты с ним пойдешь?
— Не знаю.
— Нет?
— Может быть, на шоу марионеток в пятницу.
Через мгновение я сказал:
— Саймон, я ведь не совсем здесь, верно?
— Я рад, когда ты здесь.
— Правда?
— Я лучше засыпаю, — сказал он.
Не знаю, когда я проснулся. В комнате было темно.
— Саймон, — прошептал я. Мои руки сомкнулись в пустоте. Его не было рядом, но там, где он лежал, осталось тепло. Я подумал, должно быть, он пошел в ванную; я просто лежал и ждал, когда он вернется. Но я чувствовал себя не слишком хорошо, должно быть, я простудился, может быть, это turista, болезнь, которую получаешь в тропиках.
Когда я проснулся снова, место подле меня было холодным, солнечный свет пробивался сквозь занавески. Turista чувствовалась еще сильнее.
— Саймон? — сказал я, но стоило мне только произнести слово, как я уже знал, что он исчез, что он не вернулся со мной. Одно мгновение я лежал, размышляя, не следует ли мне снова уснуть, и мы попытаемся снова. Я представлял себе, что это словно опускаешь корзину в колодец, все ниже и ниже, еще ниже и еще ближе, пока однажды не поймаешь.
Потом я вспомнил. Пошел в спальню Джессики и сказал голосом травмированного человека:
— Могу я с тобой немного поговорить?
— Я сплю, — сказала она. Ее комната пахла пастелью, оранжевой, розовой и желтой.
Я сказал:
— Ты сказала, чтобы я его осадил.
— Я не говорила, чтобы ты его осаживал, Роман. Ему шестьдесят пять лет.
— Можешь выйти в коридор на минутку.
Я прошел на кухню. Аккуратное, жизнерадостное местечко. Магнит на холодильнике, фотография Джессики и ее матери на каком-то солнечном патио; маленькая приставная кофейная мельничка, никаких крошек на столе. Я уселся. Она вошла из коридора в длинной футболке, волосы разделены посередине на пробор, более тусклые, чем я помнил. Присела на край стула.
Я сказал:
— Где была сделана эта фотография?
— В Греции, — ответила она не глядя.
— Эта помада — его идея?
— Что?
— Помада твоей матери. Она была бы очень привлекательной без этой помады.
— Я пойду обратно спать, Роман, — сказала она.
— Ты слышала, что сказал этот парень? Моя недавняя грусть.
— Ты не должен был его бить.
— Ребята вроде этого…
— У него вместо головы задница, все это знают. Это не повод.
— А что повод?
— Это все чушь собачья, Роман. Это не всегда так было, но превратилось в собачью чушь.
— Что такое?
Она посмотрела на потолок и вздохнула:
— Твоя ситуация.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Сейчас шесть часов утра.
Я сказал:
— У тебя здесь есть что-нибудь выпить?
— Я отправляюсь обратно в постель, — сказала она.
— Джессика.
— Мне нужно еще поспать, — сказала она. — Иначе я потом целый день буду дерьмово себя чувствовать.
Когда она шла по коридору, было слышно, как шаркают ее шлепанцы по деревянному полу.
— Тебе тоже стоит поспать. — Дверь спальни открылась, больше не раздалось ни слова.
Я прошел по коридору и встал перед ее дверью. Я сказал:
— Я довольно паршиво себя чувствую из-за всего этого, Джессика.
— Я собираюсь еще поспать, Роман, — сказала она.
— Я даже не знаю, как отсюда выйти.
— Через кухню, — сказала она. — Спокойной ночи.
— Мне запереть за собой дверь?
Никакого ответа. Я подождал на кухне еще минутку. Подумал, она может еще передумать. А потом ушел.
Этим утром улицы выглядели достаточно уродливо, так же как и люди на них, пластмассовые рыла вместо лиц, слегка замаскированные звериные морды. Водитель такси посмотрел на меня угрожающе, когда я попросил его выключить радиосвязь. На светофоре мои глаза натолкнулись на мужчину, у которого был нездоровый загар. Он стоял перед универсамом, доедая пакет картофельных чипсов. Потом надул пакет и хлопнул его о тротуар. Заметив, что я на него таращусь, он оглянулся, словно говоря: «Ну и что ты за это со мной сделаешь, парень?»
— Спаси меня от всего этого, Саймон, — прошептал я.
К тому времени, как я добрался до отеля, я был так обеспокоен, что еще миг — и разразился бы слезами. Прошмыгнул через вестибюль, опустив голову. Это было одно из таких утр, когда непременно наткнешься на кого-нибудь, с кем не виделся целую вечность, с кем-то, кому не терпится тебя повидать, кто жаждет оказаться очень близко от тебя, хорошенько тебя рассмотреть после всех этих лет. Я веко — чил в лифт, нажал кнопку, от свободы моего номера меня отделяла всего секунда, когда я услышал, как с той стороны вестибюля радостно выкрикивают мое имя. Мистер Харт,[3] женоподобный, лысеющий человек в замечательных костюмах. Он никогда не упустит случая сделать умное замечание. Вот уже торопится ко мне.
— Вчера вечером здесь был полицейский, — сказал он.
— О?
— Спрашивал вас.
— В самом деле?
— Спрашивал, есть ли у вас подружка.
— Есть ли у меня подружка?
— Конечно, я бы ему не сказал, даже если бы знал. — Он смотрел на меня с сочувствием. — Я сказал: думаю, что нет.
— Очень тактично с вашей стороны.
— Он также хотел знать, ночуете ли вы здесь каждую ночь. Или уходите — пешком, или берете такси.
— Пухлый парень, сальные волосы?
