Дэвид Гилмор - Лучшая ночь для поездки в Китай
— Запиши.
Я сказал:
— Съемка рано утром, — и притворился, что записываю, даже повторил дату и время. Что бы там ни было, все уладится само.
Морфин подействовал; мне стало тепло, медленное движение обретаемой уверенности. Я налил ванну; влез; уставился вперед, просто сверкание воды и звук моего зада, опустившегося на фарфор. Сделал глубокий вздох. Я думал, это будет неплохой способ умереть. Совсем неплохой. Около полуночи я вылез из ванны и повалился на кровать. Даже не укрылся, просто сразу уплыл.
Но на следующий день это была уже совсем другая история. Я разразился слезами по дороге на работу, расплакался в гримерке. И все-таки провел свое шоу. Все были озабочены, потому что в моих вопросах было какое-то вихляние, какие-то американские горки. Я, может быть, был даже несколько агрессивен по отношению к певцу кантри-и-вестерн. Он выдавал свои обычные речи, как он любит мамочку и остается робким, когда я заметил (глаза опущены), что легко оставаться робким, если продаешь пятьдесят пять миллионов альбомов. Джессика вышла на связь в моем ушном микрофоне:
— Он наш гость, Роман. Помни об этом. Это он делает нам честь, а не наоборот.
После шоу, уже в гримерной, она сунула в дверь свое хорошенькое лицо, затем вошла внутрь. У нее была такая манера говорить, у Джессики, словно она поет и смотрит в потолок, словно она что-то обдумывает. Это означало, что ей есть на что пожаловаться, но она не хочет конфликта.
Она сказала:
— Шоу сегодня прошло хорошо?
Я сказал:
— Нормально, — и выпил стакан воды. Меня мучила жажда, и язык все еще был немного шершавым от морфина.
— Ты, кажется, немного хватил через край, — сказала она.
— Это не рекламное агентство, Джессика. Иногда эти ребята вынуждены петь, чтобы заработать себе на ужин.
Она сказала гримерше:
— Синди, не оставишь нас на минутку?
Синди вышла. Джессика закрыла дверь.
— Ты знаешь, Роман, ты ведущий для зрителей. Предполагается, что ты спросишь о том, о чем спросили бы они.
— Задавая правильные вопросы.
Она рассмеялась, но можно было видеть, что она к чему-то клонит.
— Ты хочешь сказать, что аудиторию интересуют не те вещи?
— Иногда — да, они определенно интересуются не теми вещами.
— И ты намерен это исправить? — сказала она.
— Кто-то же должен. Черт.
— Это все равно что сказать парню: твоя жена не так хороша, как ты думаешь?
— Я не понимаю.
— Не обращай внимания. Плохой пример. Я сказал:
— Я в дерьме, Джессика?
— Нет, нет, — сказала она. — Ты сегодня просто в странном настроении.
— Эй, — сказал я, — помнишь, ты приглашала меня пойти на обед с тобой и твоей мамой? Я рад буду принять приглашение.
Глава 6
Была мягкая ночь, небо было испещрено кровавыми полосами, и я думал: Саймон должен быть мертв. Он должен быть мертв, потому что вы не можете держать шестилетнего мальчугана втайне так долго. По-настоящему я в это не верил. Думаю, я говорил это, чтобы причинить себе боль. Но потом я подумал: черт побери, это не имеет значения, потому что я скоро тоже буду мертв, и я увижу его в раю, или я совсем прекращу существование, и тогда больше не будет меня, чтобы думать о нем. Потому что в последнее время все выглядело так, что я собираюсь провести остаток вечности, скучая по нему. Это была почти успокаивающая мысль, что ты можешь скучать по кому-то только до тех пор, пока ты есть.
Недавно я прочел в газете рассказ об актере, таком проблемы себе на задницу благодетеле, у которого случился рак лимфы, который просвистел по всему его телу, словно мячик для пейнтбола. Когда он услышал прогноз (умер через три месяца), он утверждал, что прыгал по комнате, просто скакал от счастья. У него была насыщенная жизнь, он говорил, и пришло время покинуть вечеринку. Кроме того, он не хотел, чтобы его друзья отвлекались от своей жизни, чтобы присматривать за ним. Что за чушь, думал я, ложь от начала и до конца. Даже сейчас я не мог этого понять. Я всегда подозревал, что за этим хорошо модулированным голосом, за показной публичной работой бьется, словно игла, сердце манипулятора.
В то самое утро я говорил об этом с Джессикой. Я сидел на стуле для грима и, может быть, был слишком откровенен в своем осуждении, потому что в ответ на это она только смотрела в потолок и вздыхала. Я думал: из-за чего ей так некомфортно? Мы едва знали этого парня; я брал у него интервью год назад (против ядерного оружия), но все равно не больше, чем кто-либо другой в городе: нечего было так расстраиваться.
Я сказал:
— Что такое, Джессика?
Выяснилось, что у этой истории была и другая часть, которой не было в газете. Примерно пятнадцать лет назад он купил дочери машину на день рождения — ей было девятнадцать, — и примерно через час после того, как он дал ей ключи и посмотрел, как она выезжает на дорожку, явился полицейский и сказал, что она погибла в аварии.
Он в это время смотрел телевизор, и когда услышал стук в дверь, то подумал, что это она, что, может быть, она вернулась, чтобы еще раз сказать ему спасибо. Но это была не она, и он никогда не оправился от этой потери; не мог уйти от этой боли, хотя бы на день. Так что, когда он услышал новость о том, что умирает от рака, что скоро будет мертв, он действительно прыгал и плясал от радости, потому что это означало, что он не будет больше тосковать о дочери.
Это подкосило меня, эта история. Я гадал, делал ли я когда-нибудь что-либо правильно. Вроде того, чтобы выйти зимой на улицу, чтобы послушать девичий ансамбль. Было ли это больше чем просто неудача? Было бы хоть немного лучше, если бы я отправился в магазин на углу? Стало бы мое поведение более простительным? Может быть, я просто должен был ни под каким предлогом не покидать дом? Был ли я единственным, кто сделал такое? Но конечно, теперь все это не имеет значения, не так ли? Имеет значение только результат. Именно он дает тебе понять, поступил ли ты правильно или неверно. Но правда ли это? Всегда ли правда? Не имеет значения. Не имеет значения, не имеет значения, не имеет значения.
И потом я подумал (отправляясь в ресторан), я гадал, позволят ли они мне поменяться местами с Саймоном. Я отправлюсь спать там, Саймон проснется здесь. Я исчезну без тени. Без следа. Несколько дней суеты, несколько интервью с М.
Но Саймон, когда он проснется снова в этом мире, где конкретно он окажется? Где он проснется?
Так что, может быть, я был не в идеальном настроении, чтобы обедать с Джессикой и ее семьей. Они уже были в ресторане, когда я приехал, прямо в глубине, рядом с винной стойкой, которая шла вдоль всей стены.
Маленький человек с белыми волосами, одетый в красивый блейзер и аскотский галстук, поднялся мне навстречу.
— А вот и вы, — сказал он, пожимая мне руку. — О боже, из всего, что я слышал, я ожидал, что в комнату войдет Джонни Карсон.
Джессика была права. У него были большие уши. У Дэвида Лина тоже были большие уши, но не такие, как у этого парня. Они просто торчали наружу.
Мать Джессики оказалась все еще красивой в свои «за шестьдесят», может быть, чересчур много губной помады (вероятно, его идея), но привлекательное мрачноватое лицо, щедрая грудь и умные глаза, которые смотрели прямо в мои, когда она говорила, пожимая мне руку и нагибаясь ближе ко мне: «Мне очень жаль». Она сказала это мягко и неофициально. Просто между нею и мною. Я не уверен, слышал ли это кто-то еще. Без сомнения, дочь приказала ей ничего не говорить, но она решила, что это неправильно, это сразу чувствовалось. Джессика чертила что-то ручкой на бумажной скатерти. Через всю комнату, едва я только ее заметил, она поразила меня своим видом угрюмого подростка, явившегося на обед с родителями. И все из-за этого парня, нового мужа, Морли. Он был ей омерзителен, и у меня сложилось ощущение, что их чувства взаимны.
— Может быть, вы разрешите наш спор, — бодро сказал Морли. — Я говорю, что телерепортеры, люди, которые делают свою работу даже на самом высоком уровне, имеют кого-то, кто готовит за них вопросы.
Я посмотрел на Джессику. Она все еще дулась.
— Иногда да, иногда нет, — сказал я и подмигнул миссис Зиппин. Я подмигнул потому, что хотел сказать ей, что да, ее муж — козел, но нет, я не собираюсь сердиться по этому поводу. Но, взглянув на ее лицо, на котором было что-то вроде ожидания, я почувствовал, что такого рода вещи уже случались раньше, что Морли — один из тех парней, кто гордится тем, что «провоцирует» кого-то.
— Возьмем, к примеру, вас, — заявил он так, словно все это невероятно весело. — Вы пишете себе вопросы?
— По большей части.
— В самом деле?
— Да.
— Тогда вы должны очень много знать. Скажите, как вы с этим справляетесь?
— Морли, — сказала его жена, — это звучит как на экзамене.
— В самом деле? — сказал он. — Действительно, в самом деле?
