Валерий Попов - Нарисуем
– Вижу.
– Ну, в бараках исключительно интеллигенция жила. Как лагерь ликвидировали – руководящий состав вселили. Начальник шахты, главный инженер. Их сын был мой кореш – так я туда к ним на цыпочках входил.
– Чей сын? – Я устало отложил перо. Не успевал за потоком информации.
– А. Главный инженер женщина была. Из дворян. Чисто, красиво, помню, у них.
Это в бараке-то?
– Ну а потом пошли эти уеб…ща, хрущевки. Что здесь, что в Сочи – один проект. Как-то не учитывалось, что климат здесь несколько другой. Да и привыкли все же жить на земле. Так что первое время в ванной свиней держали, кур. Окна не открывали, естественно. Так что аромат соответствующий был! Тем более ни ванна, ни туалет не работали – канализацию поверху не проведешь, а мерзлоту долбить трудно. Тоже недоучли. Так что делали туалет во дворе, на двадцать дырок. А как их? Мерзлоту только ртуть прожигает – выносили с работы. Вечером сидят все рядами, обсуждают политику, производство – где еще? Простые называли это «очковая змея», а интеллигенты – «ветер-клозет». За зиму такие монбланы вырастали! Летом таяли. На самосвалах их вывозили. Так что запах себе представь! Но в кино, вроде, запах не передается? – озаботился он.
Ну, пока мы создадим этот фильм – научатся.
– А родители через все это прошли. И я захватил. Шутка была: квартира со всеми удобствами, но удобства во дворе. А чукчи наоборот – жили рядом в чумах, а квартиры использовали как сортир. Так протекало наше счастливое детство. И ничего! Нормально казалось. Никакого уныния. Набегаешься – довольный приходишь. Теперь-то лафа! Провели канализацию, отопление.
Так что запах, возможно, в фильме и не понадобится.
– Вон трубы стоят – серебристые, на опорах. Тут только так. Иначе летом, когда мерзлота поплывет, перекорежит их… А в бараках только освобожденные уже жили – спокойно, сдержанно. Здесь нарываться им ни к чему. Одеты все были хорошо. Ждали навигации – и с ней исчезали, хотя разрешения на цээрэс, центральные районы Союза, не было ни у кого. Разбирались между собой тихо: каждой весной пять-шесть «подснежников» находили со следами насильственной смерти. Снабжение отличное! Компоты китайские «Великая стена». Кофе из Индии «Бон-бон». Картофель из Голландии, в таких красных сетках красивых. Лишь дай металл! Умыться не хочешь?
Часов семь уже как здесь – и впервые такая свежая мысль.
– С чего бы это?
– Так утро уже.
По пейзажу не скажешь. Довел до сортира – к счастью, не во дворе, всего лишь в конце коридора. Тут же телефон висит! Не верится, что дозвониться отсюда можно, с края земли!.. Умываться-то я не шибко люблю… тем более в трудных условиях. После меня Пека пошел. Долго фыркал, сопел с какими-то длинными паузами. Я даже встревожился – что там с ним?
Вернулся, вафельное полотенце к лицу прижав, с красными пятнами.
– Ты чего?
– Нормалек, – глухо через полотенце произнес.
– Кровь из носа?
– Вдруг из горла пошла… Давно не было.
Съездил, называется, в отпуск!
– С овощами тут перебои… были. Так цинга пошла, – глухо из-под полотенца пояснил. – Ну, витаминов нет. Зубы в кармане носил. Сам еле ползал. Мне говорят: «У чукчей копальки поешь. Единственное спасение»… Не каждому это понравится. Дохлую нерпу рубят, в землю закапывают, бродит там, в смысле – разлагается. Вроде силоса. Ну, выкапывают ее через определенное время и едят…
Вот это, по-моему, зря.
– Причем как! – Пека, заметив мое уныние, пытался сюжет как-то приукрасить. – Зубов у большинства из них нет, так они губами зажимают кусок и режут острейшим ножом – так близко, кажется – губы режут и едят! Потому, может, и прозвали их самоедами.
Пека тоже отчасти самоед.
– При этом урчат от наслаждения. Глазки в блаженстве щурят, потом поглаживают по животу: «Скусна!»
Да, я, кажется, понимаю, почему Инна не рвется сюда.
– Ну, отбил цингу. Зато печень посадил навсегда. Черви теперь в ней.
Завидный жених.
– Кровь не чистит совсем. А организм эту кровь отторгает… – полотенце показал. – Вроде лечился, – не совсем уверенно произнес. – И вот опять!.. Есть, кстати, хочешь?
Почему кстати? Хотелось бы без излишней экзотики обойтись.
– Да нет, сейчас все нормально у нас. Где уран – сверхснабжение! Последние, правда, годы хуже.
Хуже чего?
Спустились. Долго шли вдоль бетонного забора. Богатый пейзаж.
– Наша великая стена! Забор комбината. Чукчи любят тут отдыхать после магазина. Сейчас почему-то нет никого.
– Может, закрыто?
Ускорили шаг.
В таком же блочном дворце на первом этаже – магазин. Ассортимент побогаче, чем у нас. Имело смысл лететь. Кофе растворимый! Ананасы в огромном количестве. Видно, местные не уважают их.
– Вон спирт, – Пека холодно показал.
Но больше всего меня поразило молоко – уже разлитое в трехлитровые банки, длинные ряды!
– Пей! – Пека пресек мои вопросы.
– Не хочу.
– Пей! Надо.
Ну, если надо. Банку опорожнил.
– Уф!
Вот уж не предполагал, что молоком буду тут упиваться. Другое предполагал. Но жизнь, как всегда, непредсказуема.
– Еще пей!
Понял уже, что дело не просто. Через край выхлебал. Утерся.
– Еще можешь?
Какое странное местное гостеприимство.
– Надо?
– Надо. Минимум три!
Потом, надеюсь, объяснит? Ехать в столь экзотическую даль, дабы почувствовать себя настоящим мужчиной, – и питаться исключительно молоком, как младенцу!.. Выпил еще, правда, не до конца.
– Ну хорошо! – Пека проговорил.
Кому как!
– Такой у нас, понимаешь, порядок. А меньше трех – не было смысла и ходить.
– Молока?
– Да нет, спирта!
– А причем тут спирт?
– А! – Пека махнул на меня презрительно рукой. Видимо, использовал как млекопитающее и потерял ко мне всякий интерес. Протянул деньги, и продавщица-красавица три бутылки спирта ему дала. Вот так! Кому что! Шли вразнобой, живот мой болтался, как колокол. Я бы тут у забора и прилег.
– Такой, понимаешь, порядок у нас, – снизошел наконец с объяснением Пека. – Еще когда Кузьмин у нас первым был…
Опять он.
– Сразу, как назначили, решил Кремль поразить. Так карьеру и делал. «Заполярное молоко»! На всю страну прогремел. Тут на теплых источниках построил коровник. Траву, правда, сперва серпом по кочкам приходилось срезать. Потом научились выращивать. Залил всех молоком! Обычную-то работу кто оценит? А он на этой славе в Москву взлетел. А молоко оставил.
Столь заботливой заботы партии раньше не ощущал.
– А кто-нибудь кроме меня тут пьет его?
– Ну дети само собой. А остальной народ к молоку тут как-то не привыкши. Тогда Кузьмин что учудил? Издал приказ: к каждой бутылке спирта принудительно продавать три литра молока. Без этого – нет! Ну, хлебнешь?
У забора уже валялась «первая ласточка». Я бы тоже прилег.
– Нельзя им, – с болью Пека произнес. – Организм их не расщепляет спирт. А наш расщепляет.
– Хорошо.
Часа три с ним уверенно расщепляли, потом вдруг новое поступило предложение.
– Хочешь, конец света тебе покажу?
– Уже?
– А чего ждать?
– Тоже верно.
После изматывающего перелета, после бесконечного «дня», который длится уже часов сорок, – чего еще пожелать?
– А не поздно… в смысле, по времени?
– Тут это все равно.
Тоже верно. К концу света не опоздаешь.
Сели в его «Москвич» цвета серой белой ночи, что царила вокруг.
– А ГАИ? – пробормотал я.
– Тут дороги у нас – максимум тридцать километров. Так что ГАИ – излишняя роскошь для нас.
Затряслись.
– Вся дорога такая? – клацая зубами, спросил.
– Да БелАзы раздолбали!
К концу света, наверное, такая дорога и должна быть.
По бокам то и дело уходили вниз гигантские воронки, как лунные кратеры.
– Карьеры! Кто работает тут – называем «карьеристы».
Там, возле дна, машинки казались крохотными, а здесь, сделавшись огромными, шли на нас, как циклопы (кабинка смещена влево, как единственный глаз).
– Сила! – воскликнул я.
– А! В полкузова идут! – прокричал Пека. – Разбитой социализм!
Проехали. Встали в полной тишине.
– Вот. Тут у нас арктическая тундра сменяется высокоарктической.
Торжественно помолчали. Там-сям торчали кверху черные «пальцы» – кекуры, выбросы лавы. Могучий пейзаж!
Проехали еще. Резко остановились. Крики птиц.
– Все?
– Дальше хочешь? Только вниз! Пятьсот метров всего.
Из машины я на карачках, осторожно вылезал – как бы не сверзиться. Пека щегольски встал над самым обрывом. Чуть ниже в серо-жемчужный океан уходили два длинных мыса – слева и справа от нас.
– Руки, – пробормотал я.
– Ноги! – Пека уточнил: – Ноги называются – Левая и Правая Нога.
Голоса наши на просторе, не отражаясь ни от чего, звучали тихо.
Между протяжными вздохами моря доносился птичий гвалт со скал, невидимых нами.
– Ну пошли? – я шагнул в сторону правого мыса.
